Глубокие воды

Осень — зима, 2015 Зин сидел на диване в гостиной, скрестив ноги и глядя куда-то в сторону, напряженный, словно механическая заводная игрушка перед тем, как отпустят ключ. Он волновался, ему было не по себе, а скрывать эмоции он так и не научился. Но Хизаки не чувствовал к нему сострадания, одно только раздражение. Это было лучше злости, которая грызла его неделей ранее, но хуже терпимого спокойствия, к которому Хизаки так стремился, но не мог достичь. Потому что Зин был кругом не прав — не прав абсолютно и без оговорок. Относиться к нему сейчас снисходительно просто не получалось. — Чаю? — вежливо предложил Хизаки. Молчание, повисшее между ними всего-то на несколько секунд, показалось очень долгим. — Спасибо, не стоит, — качнул головой Зин, по-прежнему не глядя в глаза. — Наверное, мне вообще не надо было приходить. «Наверное», — язвительно отозвался внутренний голос Хизаки. На самом деле, Зину следовало прийти, но немного позже, когда сам Хизаки успокоится. Вот только не говорить же об этом вслух. — Надо было, — вздохнул он и опустился в кресло напротив. — Бесконечно делать вид, что ничего не случилось, нельзя. Визит был в, мягко говоря, неурочный час. Звонок в дверь раздался уже ближе к десяти, и как назло, Хизаки мучился головной болью и подумывал уже лечь спать пораньше. Интуитивно он сразу почувствовал, что это не кто иной, как его вокалист. И не ошибся. С того вечера, когда Зин позвонил ему и попросил приехать к Камиджо, минуло две недели, но события стояли перед глазами как живые. Хизаки не сомневался, что еще долго будет мысленно перебирать каждую минуту той долгой ночи и даже через много лет не забудет, что было сказано и сделано тогда. История повторялась — вот о чем думал Хизаки, когда Камиджо наконец забылся сном, а сам он осторожно пристроился рядом на краю постели. Много лет назад, когда ушел Маю, Юджи сам бросился к Хизаки. До этого тот не знал, что у людей бывают настолько страшные глаза, в которые невозможно смотреть, потому что одновременно отражается столько всего. Боли, горя, крушения всех надежд и беспроглядной тоски, как у человека, который потерял смысл своего существования. Камиджо тогда чувствовал себя так, словно его мир рухнул. Он не говорил этого вслух, что было и не обязательно, Хизаки и так чувствовал. Когда вся жизнь сосредоточена в одном конкретном человеке, когда за много лет прорастаешь в нем корнями, живешь и дышишь им, потерять его равносильно самой непоправимой трагедии. На этот раз от Камиджо никто не уходил, и в ту, казалось бы, совсем недавнюю ночь, когда он не мог ничего внятно объяснить, Хизаки только недоуменно гадал, что могло такого случиться, что такого мог натворить Зин — славный и хороший парень. Или же причиной истеричного состояния Юджи стал кто-то другой? У Хизаки было множество догадок и предположений, но одно казалось абсурдней другого. О том, что произошло, он узнал только на следующий день. Камиджо говорил сухо и сдержанно, его голос звучал надломлено, и о Зине он не сказал ни одного плохого слова, просто констатировал факт. Верил ли он в то, что говорил, и просто нацепил привычную маску вежливости, чтобы этими словами закрыть вопрос, Хизаки не знал. Сам он считал, что Зин виноват кругом. Первое, что захотел сделать, выйдя из квартиры Юджи, это схватить телефон, сжать трубку до боли в пальцах и вывалить на Зина все, что он думает и о нем, и о его честности, о которой его никто не просил. Именно поэтому ничего делать Хизаки не стал. «Сдержаться в течение ста секунд, чтобы потом не мучиться совестью сто дней», — мысленно, как мантру, повторял он про себя услышанную где-то фразу. Только в его случае это были не сто секунд, а первые два дня, в течение которых Зин дважды звонил ему, а Хизаки сбрасывал. Лишь на третий день он перезвонил сам и сказал, что все в порядке, насколько оно может быть в порядке в такой ситуации. Но внутри клокотало от злости, и затягивать разговор не стал. Сдерживаться в присутствии Зина, говорить с ним спокойно и ровно было сложно, пускай Хизаки и пытался. Со стороны все выглядело заурядно: они встречались, репетировали, обсуждали дальнейшую работу. Невысказанные слова зависли в воздухе, и напряжение должны были чувствовать даже посторонние. — Я не тот человек, который получает садистское удовольствие от слов «я же говорил», но сейчас просто не могу не сказать этого, — хмуро произнес Теру как-то раз на перекуре, когда они с Хизаки остались вдвоем. — Надо было рассказать ему все сразу. А теперь он ходит, как в воду опущенный. — Ты был прав, — покорно ответил ему Хизаки, глядя, как от сигареты тянется тончайшая струйка дыма. Говорить ни о чем не хотелось. — Это называется «отрезать кошке хвост по частям». — Что? — Ну, знаешь, присказка такая. Чтобы было не так больно, отрезать не сразу, а по кусочку. — Никто ничего не делал «по кусочку», — устало ответил Хизаки. Недосып и раздражительность мешали сохранять вежливость. — Ты был прав, надо было рассказать давно. Но всю информацию он получил сразу и валом. — Как будто он не чувствовал, что давно что-то назревает. Не узнал, что Юки и Масаши уходят. Это и есть «по кусочку». — Масаши и Юки тут вообще ни при чем. — Еще как при чем. Никогда не знаешь, какая капля станет последней. После этого недолгого разговора Хизаки впервые подумал о том, что в случившемся тогда у Камиджо дома скандале отчасти виноват и он сам тоже. Его нерешительность, порой граничащая с трусостью, обернулась тем, что новость о воссоединении Versailles, полученная от Теру спустя долгие месяцы, выбила Зина из колеи. Снесла крышу чуть ли не в прямом значении слова. Винить всех подряд в том, что парня довели до ручки, можно было до бесконечности. Но Хизаки, пытаясь рассуждать здраво, думал в первую очередь, что как бы там ни было, Зин не имел никакого морального права поступать вот так. Не должен был бить Юджи по самому больному. В этом и отличие взрослого человека от злого обиженного ребенка — в умении вовремя нажать на тормоза. — Как он? Вопрос вывел Хизаки из невеселых размышлений, и он поднял глаза на Зина, который теперь тоже смотрел на него угрюмо и исподлобья. — Нормально, — пожал плечами Хизаки, не зная, что тут можно сказать, и не удержался от язвительного комментария: — Несмотря на твои старания. Шумно выдохнув, Зин поднялся на ноги и сделал пару шагов к окну. Руки он скрестил на груди и смотрел прямо перед собой, будто за стеклом в темноте можно было что-то увидеть. — Я знаю, что сорвался, — ровно, но с явным усилием, произнес Зин. — И я очень сожалею. — Когда-нибудь потом скажешь ему об этом, — отозвался Хизаки. — Но лучше не сейчас. — Да. Я понимаю. — О чем ты хотел поговорить? Зин не ответил сразу, и Хизаки понял, что тот сам не знает точного ответа на этот вопрос. Должно быть, он даже не готовился заранее, как часто бывает перед серьезными разговорами. Пришел просто потому, что терпеть дальше недосказанность было невыносимо. Зато Хизаки было что ему сказать, но он не спешил начинать первым. — Наверное, я хотел оправдаться, — Зин обернулся, и Хизаки увидел, что его губы кривит невеселая усмешка. — Хотел объяснить, почему так получилось, но теперь даже не знаю, как объяснить это словами. — Мне кажется, что тебе не надо ничего объяснять, — на миг прикрыв глаза, Хизаки провел ладонью по лицу. — Думаю, что я и так все знаю. А вот ты сам до конца не осознаешь. — Не осознаю чего? — Того, что во всем с тобой случившемся виноват ты сам. По крайней мере, большей частью. На Зина он не смотрел, когда произносил эти слова, но при этом почувствовал, как тот вскинулся. Как будто отголосок его негодования Хизаки мог почувствовать физически. — Ты не знаешь, как все было, — глухо произнес Зин. — И не знаешь, что он делал последние два года… «Со мной», — зависло невысказанным, чуть было не сорвалось с языка Зина, который в последний момент проглотил эти слова. Но Хизаки все равно понял. От фразы «сделал со мной» веяло жалостью к самому себе, это были слова жертвы, которой Зин себя чувствовал, но не хотел признаваться окружающим. — Я знаю, — спокойно произнес Хизаки и повернул голову, чтобы посмотреть прямо на него. В глазах его гостя промелькнуло странное выражение, что-то среднее между страхом и стыдом, и Хизаки поспешил объяснить: — Он не делился со мной подробностями и вообще ничего о вас не рассказывал. Но я знаю его намного дольше тебя и примерно такого исхода ожидал. Зин ничего ему не ответил, он долго сидел молча, то ли подбирая слова, то ли наоборот сдерживая. По нему было очень видно, как сильно он переживает, и в иное время Хизаки заволновался бы, сможет ли его вокалист вообще работать, но сейчас он все еще слишком хорошо помнил, как трясло в нервяке Камиджо от одних только слов, сказанных Зином. Хизаки всегда знал, что слова способны бить куда больнее кулака, но в голове все равно не укладывалось, как Зин так мог. — Низко было вообще упоминать Юичи, — резко обрушился на него Хизаки, не в силах смолчать и дальше выносить это самобичевание. — Ты его не знал, ты понятия не имел ничего о той группе, которая была вместе с ним. Ты не знал, что он за человек, и как много он значил для всех. Не только для Юджи. Для всех нас. Для меня. Зин на него не смотрел, только сильно стиснул пальцы в кулак, так, что на его ладони, наверное, потом останутся багровые полукружья ногтей. Хизаки же не мог остановиться, даже встав и пройдясь туда-сюда по комнате. — После того как Ю не стало, Камиджо неделю не выходил на связь, ни с кем не говорил и не ночевал дома. Он в полном одиночестве принимал факт его смерти, и потом еще полгода с ним невозможно было общаться. Он улыбался на сцене, но за ее пределами будто снимал маску, потому что больше не мог ее носить. Все это время я переживал вместе с ним, это было трудно и болезненно. Потому что он больше не таился, а я не делал вид, что не знаю ничего… о них. Последние слова должны были прозвучать резко, но голос неожиданно сел, сорвавшись практически в шепот. И тогда Зин впервые поднял голову, заглянув Хизаки в глаза. — Знал бы ты, как я устал думать об этом, — неожиданно спокойно сказал он. — О том, сколько всего у него было до меня. До того, как мы вообще встретились. Целая жизнь. У некоторых не было и толики того, что выпало ему. — И ты думаешь, он стал от этого счастливее?.. — А ты считаешь, я был счастливее, потому что у меня были только телефонные гудки и длинные промежутки между встречами? — И кто в этом виноват? Он? — Да, в этом виноват он! — сорвался Зин, неконтролируемо повысив голос. И тут же закрыл лицо ладонями, с силой проведя пальцами по глазам. — И я сам тоже… Этот разговор с самого начала был обречен на неудачу. Как и всякий разговор с Зином по поводу Камиджо. Наплевав на собственное правило не курить в комнате, Хизаки вытащил из сумки сигареты и прикурил прямо там, где сидел, только чтобы успокоиться. Возможно, стоило вообще попросить Зина уйти, потерпеть еще, перенести этот разговор на более подходящее время, но тут Хизаки понял, что только так всегда и поступал. Переносил на потом, откладывал, отодвигал, только потому что так проще было самому. Надо было когда-то уже это прекратить. — Думаю, то, что говорить о Ю тебе не стоило ни под каким видом, ты и так понял сразу же. И мне безразлично, как ты узнал о Маю, но это тоже было нечестно — бросать это Юджи в такой форме. — Ты с ним знаком? С Маю? — ровно и безлико спросил Зин, глядя в одну точку на ковре и снова не поднимая глаза. — Знаком. Мы никогда не работали вместе и никогда хоть сколько-нибудь не общались. Но я знаю обо всем, что было у Камиджо с ним, потому что именно ко мне он бросился, когда Маю ушел из группы. И от него. По реакции Зина было заметно, что об этом он не знал. Он поднял голову, непонимающе глядя, но Хизаки откровенно не хотелось хоть что-нибудь ему пояснять. — Эти два человека… — начал он непривычно для себя вдумчиво и тихо, — …Маю и Жасмин были в жизни Камиджо чем-то особенным. Мне тоже нелегко это говорить. И я бы никогда не смог проехаться по кому-то из них, бросив в лицо Юджи то, что бросил ты. Я не понимаю, как у тебя духу хватило на такое. Лучше бы ты его ударил. — Я ударил, — хрипло выдохнул Зин, закрыв глаза. — И я сам не знаю, как мне пришло в голову сказать о них. Я сожалею об этом больше всего на свете. — Лучше бы ты сожалел, что вообще когда-то посмотрел на Камиджо, — жестко ответил Хизаки. Докурив, он загасил сигарету в пустой чашке из-под кофе, тяжело встал и пошел вместе с грязной посудой на кухню. Кошка, мяукнув, увязалась за ним, и Хизаки снова невольно вспомнил, как она вообще у него оказалась. Только недавно он узнал, что идею подарить ему котенка подал тогда Зин. Зин, который понятия не имел, что когда-то у Хизаки была другая кошка, которая прожила много лет и умерла прямо перед финальным лайвом Versailles, когда, казалось, рушилось все. Зин этого не знал, и, сам того не ведая, совершил довольно сомнительный поступок, уговорив остальных на такой подарок, но в итоге без Йори Хизаки уже не представлял себе свой дом. Значит, так или иначе, Зин оказался прав, и его дар пришелся по душе. Такая странная аналогия между двумя его поступками плохо вязалась с логикой, но Хизаки упорно размышлял об этом, моя чашку и блюдце. Может, то, что в итоге сделал Зин, поможет уже разрубить сложный запутанный узел, и все освободятся, в том числе и он сам, и Камиджо. — Знаешь, мне нисколько не странно, что в итоге ты безоговорочно на его стороне, — прозвучало вдруг за спиной, и Хизаки обернулся. Зин держал в руках куртку, явно собираясь уходить, хотя еще и получаса не просидел в гостях. Разговор оказался слишком тяжелым для обоих, Хизаки почувствовал шевельнувшийся порыв остановить его, смягчиться, сказать, что в такой ситуации нет правых и виноватых, чтобы принимать чью-то сторону. — Камиджо вел себя с тобой как мудак, — выдал он то, что крутилось в голове. — Но это не значит, что ты должен был ему уподобиться и повести себя так же. — Может, поэтому ты выбрал меня? Потому что я на него похож. Отчаянно захотелось с размаху кинуть посуду в раковину, расколотив ее. Но вместо этого Хизаки крепче сжал пальцами края раковины, медленно мотнув головой. — Я выбрал тебя, потому что ты мне подходил как вокалист, как участник группы, и вообще как человек. На кого ты был или не был похож, я не смотрел. Он видел, что Зин ему не верит. Устало потерев лоб, он подошел ближе, и все-таки опустил руку ему на плечо, чуть сжав. — Может, ты и прав. Может, я на его стороне, только в этой ситуации и чисто с моральной точки зрения. Но ты же сам мне позвонил, правда? Ты же понял, что только я ему тогда был нужен? — Вы всегда были друг другу нужны. И ты всегда с ним, Хизаки-сан. Даже если сам этого не осознаешь. Аккуратно высвободив свое плечо, Зин развернулся и пошел в прихожую. Через пару секунд тихо хлопнула входная дверь, оставив после себя звенящую тишину в квартире. Хизаки опустился на стул и долго не мог себя заставить сделать хоть что-нибудь, например, встать и пойти уже лечь спать. Он думал снова и снова об этом коротком визите, понимая, что наговорил очень много чего сгоряча. Потому что сам еще не остыл и не пережил до конца ту ночь, когда казалось, Камиджо нуждался в нем так сильно, что это было почти невероятно. Обрушиваться так на Зина не стоило, но с другой стороны, Хизаки не сказал ему ни капли лжи. Хотя в одном тот точно был прав: у Камиджо всегда и всего было в избытке, и болезненных точек в виде тех, кого он любил — в том числе. …Хизаки казалось, что он на всю жизнь запомнит ту ночь, вот только как добрался до дома Камиджо, почему-то в памяти толком не отложилось. Он волновался — переживал так, что подрагивали руки, пока торопливо запирал дверь в свою квартиру и ждал лифт, нервно гадая, не будет ли быстрее спуститься по лестнице. Что-то такое было в голосе Зина, заставившее известись за считанные минуты. Пускай на первый взгляд говорил тот почти спокойно. В том, что тот его дождется, Хизаки не был уверен, однако именно на него наткнулся внизу, в холле, у лифтов. — Что случилось? — спросил он, пропуская приветствия и даже еще не подойдя вплотную. У Зина было странное выражение лица, как будто чужое, не знакомое Хизаки, но в то же время его нельзя было назвать потерянным или встревоженным. Напротив, он словно что-то решил для себя, он казался скорее уверенным и плотно сжимал губы, как человек, определившийся с чем-то важным. — Я сделал… кое-что, — медленно произнес Зин и, повернувшись в сторону Хизаки, добавил: — Не стоило мне сюда ехать сегодня. Ездить к Камиджо не стоило ни сегодня, ни вообще никогда — это и так все знали. То, что сейчас его вокалист выглядел относительно спокойным, Хизаки немного остудило. Он не желал задумываться над тем, что именно успел подсознательно нафантазировать, но, по крайней мере, драку с кровавым исходом Зин не затеял. В тот момент Хизаки чуть было не усмехнулся такой мысли. Позже он подумал, что драка, быть может, была бы не худшим вариантом. — Объясни нормально, — потребовал он, невольно делая шаг вперед, заступая за линию личного пространства Зина, но ничуть об этом не заботясь. Глаза его оказались так близко, что Хизаки видел, как расширены зрачки в темной радужке. Теперь, вот так близко, лицом к лицу, было заметно, что спокойствие его оказалось лишь видимостью — Зин был оглушен чем-то, будто все еще находился не здесь, а раз за разом проживал один и тот же миг во временной петле. Хизаки не выдержал, взял его за плечо и слегка потряс. — Очнись. И скажи мне, что произошло? Что ты сделал? Улегшаяся было, тревога поднялась в душе с новой силой, заставляя легкие сжиматься, во всяком случае, так Хизаки казалось, потому что дышать вдруг стало нестерпимо тяжело. Зин молчал несколько долгих секунд, и напряжение между ними стремительно нарастало, становилось осязаемым, хоть руками потрогай. А потом, так не проронив ни слова, Зин неожиданно сжал запястье Хизаки, и в следующее мгновение тот почувствовал что-то холодное в пальцах и опустил взгляд, щурясь в полумраке, пытаясь рассмотреть, что тот отдал ему. Это были ключи — обыкновенная связка, какая есть у каждого. — Вдруг он тебе не откроет, — пояснил Зин и, ничего больше не добавив, отпустил руку Хизаки. Несколько секунд тот смотрел вслед уходящему парню. Хизаки испытал странное чувство, что все это происходит не на самом деле, что это какой-то бредовый сон, какие иногда снятся под утро, когда кажется, что уже почти проснулся, но мозг продолжает генерировать странные грезы. Опомнившись, Хизаки шагнул к лифту, поспешно нажав кнопку нужного этажа, сжимая в руке ключи. Ключи эти в итоге так у него потом и остались. Тогда он сунул их в карман по инерции, а потом, когда вспомнил, понял: Зин не ждет, что ему их вернут. В ту ночь этим действием он поставил своеобразную точку, пускай Хизаки сразу этого и не понял. Почему-то, пока кабина лифта ползла вверх так невыносимо долго, Хизаки некстати вспомнилось, как совсем недавно он поздравлял своего двоюродного брата с рождением ребенка, и тот рассказывал, что очень переживал, когда его жена позвонила из больницы. Переживал, пока ехал с работы домой, собирал какие-то необходимые вещи, а потом ловил такси. Но, оказавшись уже на месте, в палате, неожиданно успокоился и больше не волновался, хотя самое волнительное еще было впереди. Хизаки слушал тогда своего кузена в пол-уха — ему было не слишком интересно все это, он и позвонил лишь потому, что того требовала вежливость. Теперь же он вспомнил слова брата и неожиданно понял его. Страшно находиться в стороне, когда с дорогим человеком происходит нечто из ряда вон выходящее, что может угрожать ему. Быть рядом, даже в самую страшную минуту, всегда спокойнее, чем ждать вдалеке и неведении. Хизаки не стал звонить в дверь, просто уверенно вставил ключ в замок и повернул его. Извиниться за вторжение без приглашения, если что, он всегда успеет. — Юджи, — негромко позвал он из темной прихожей, но ему никто не ответил. Больше по привычке, чем осознанно, Хизаки скинул обувь и прошел в гостиную, где горел свет. Он чуть было не наступил на разбитый планшет и осколки кружки, оглядев раскиданные мелкие вещи, чего за Камиджо никогда не наблюдалось, и только сглотнул, на миг представив, что тут происходило. — Юджи, это я, — неизвестно зачем, но уже громче повторил он. Дверь в спальню была закрыта, и Хизаки колебался мгновение, стучать или нет, после чего просто нажал на ручку. Здесь было темно, не горел даже ночник, и ему пришлось несколько раз моргнуть, пока привыкали глаза. Камиджо стоял у окна, шторы были подняты, и Хизаки четко видел его силуэт на фоне светлеющего прямоугольника стекол. Разглядеть что-либо еще было попросту невозможно. Хизаки уже собрался окликнуть его снова, но так и не произнес ни слова. Не заметить его появления Камиджо просто не мог, а значит, не было нужды заявлять о нем вслух. Ноги почему-то стали ватными, и каждый шаг давался с усилием. Слова стали не нужны, Хизаки чувствовал это и потому, подойдя вплотную, просто обнял Юджи за пояс, уткнувшись лбом ему в шею сзади, чувствуя слегка выступающие позвонки. Камиджо ответил на прикосновение сразу, опустил ладони на сомкнутые руки Хизаки, и тот почувствовал, до чего ледяные у того пальцы. Больше он не сделал ничего, не сказал, не шелохнулся и даже дышал так тихо, что Хизаки едва ли слышал. Ему казалось, что оглушительное биение его сердца невозможно не заметить, что Юджи спиной ощущает, как оно колотится о ребра Хизаки. Он сам затруднился бы объяснить, в чем причина такой реакции, ведь на первый взгляд все было в порядке, ничего ужасного в квартире Камиджо ему не открылось. И, тем не менее, шестое чувство подсказывало, что с Юджи далеко не все в порядке, как кажется на первый взгляд. — Спасибо, — чуть слышно произнес тот, словно догадавшись, о чем думал Хизаки. Голос звучал слишком ровно, сухо и почти механически, и уже этим выдавал, насколько все плохо. Говорить ничего вслух Хизаки не стал, лишь плотнее сомкнул объятия и закрыл глаза. Мир вокруг кружился каруселью, мысли мелькали в голове, словно картинки калейдоскопа, но из их общей массы Хизаки выхватил лишь одну: никогда больше в его жизни не будет человека, столь близкого ему, настолько дорогого и родного, как Юджи Камиджо. Это была даже не любовь — в классическом понимании этого слова. Возможно, тут больше подошло бы определение родства душ, пускай и оно не отражало в полной мере то, что чувствовал Хизаки. Камиджо был неотделимой частью его самого, и что бы ни случилось, так оно останется навсегда. От понимания этого не стало ни страшно, ни плохо, разве что немного спокойнее, как будто он вдруг получил ответ на давно мучивший его вопрос. В жизни есть вещи, которые изменить нельзя, потому остается только принять их. Возможно, именно поэтому у Хизаки так безлико складывалось подобие личной жизни, и все, что происходило с ним за последние годы, подсознательно он определял как «после Юджи». Все разделилось на «до» и «после» и блекло на фоне отношений с единственным важным для него человеком. В другой ситуации он был бы ошеломлен этим внезапным озарением, но тогда думать о себе было некогда. Куда больше его беспокоило другое. Другой. — Пойдем, — тихо произнес Хизаки, с усилием размыкая руки и отступая на полшага назад, потянув Камиджо за собой. Но тот неожиданно крепко, даже больно, сжал его руку, не давая отстраниться и отпустить себя, будто чего-то боялся, и только присутствие Хизаки помогало как-то сдерживаться. Острым воспоминанием вспыхнула в мозгу похожая уже ситуация, случившаяся когда-то очень давно. Тогда Юджи тоже никак не мог отпустить руку Хизаки, и отстраниться от него можно было, только когда он засыпал. Щелкнув выключателем светильника на стене, чтобы хоть немного разогнать эту кромешную тьму, гитарист заметил, что у Камиджо разбита губа. Даже не пришлось гадать, чьих это рук дело, но Хизаки все же промолчал, рассудив, что у Зина явно был повод. Странно, что он столько сдерживался. Спрашивать, допытываться, что случилось, не имело никакого смысла. Хизаки приготовился молчать чуть ли не целую вечность и попутно пойти на кухню, сделать Юджи хотя бы крепкий чай, но тот неожиданно сжал его руку и никуда от себя не отпустил. — Все, кого я любил, от меня ушли. Так или иначе. Почему?.. Хизаки замер, напряженно вглядываясь ему в глаза, почти с изумлением видя, как плотная каряя густота сначала затуманилась, а потом опасно замерцала. Он стоял и смотрел, как по щеке Юджи тяжело скатилась одна слеза, за ней следом другая, но блеск от этого не угас совершенно. У него было много, очень много слез, скопившихся, видимо, за продолжительный период. Хизаки видел прежде слезы этого человека, но никогда не думал, что он может плакать вот так. Будто разом слетела вся броня, все то, что он тщательно на себя набрасывал — сарказм, холодность, отчужденность, бесящее высокомерие, и даже ослепительная его улыбка, неживая и исключительно вежливая. Камиджо смотрел на Хизаки так, будто ответ на вопрос мог дать только он, и такой растерянности в чужих глазах тот не видел прежде ни у кого. Ему так хотелось сказать, что ушли далеко не все. Так хотелось, засунув подальше собственные чувства и одновременно обнажив их, сказать, что Ю его любил, наверное, как никого в своей короткой жизни. Что Маю тоже никогда не перестанет его любить, даже если они с Юджи не увидятся еще десять лет. И что сам Хизаки давно понял и принял тот факт, что в его собственном сердце Камиджо всегда будет отведено самое обширное место, как было с первой их встречи, как осталось и теперь. Но слова не шли, Хизаки просто не мог себя заставить произнести хоть что-то, и в особенности — признаться в который раз в своих чувствах. Частично из-за того, что сейчас Камиджо меньше всего хотел бы слышать «Я люблю тебя — и я не ушел», частично же потому, что он и так это, должно быть, всегда знал. — Тебе не нужно это делать, — вместо всех возможных слов тихо выдохнул Хизаки, вплотную подступив к нему, в неконтролируемом порыве мягко взяв его лицо в ладони, гладя по щекам. — Что?.. — Жить, постоянно оглядываясь на Ю и Маю. Огромным усилием воли удерживая зрительный контакт, Хизаки чувствовал, будто стоит в открытом пламени. Взгляд Камиджо жег его отчаянием, неверием и какой-то глухой обреченностью — всем тем, что он так хорошо научился прятать за последние шесть лет. — Надо отпустить, Юджи, — с трудом произнес Хизаки, сам уже дрожа всем телом от непонятных нахлынувших на него эмоций. Резко скользнув рукой по шее Камиджо, задержав ладонь сзади, под его волосами, он вынудил его наклониться ниже, и крепко прижался своим лбом к его. Контраст температур вызывал головокружение. Отчего бы еще пол так упорно скользил под ногами? — Кайто сказал то же, что и он… Почти слово в слово. Я не могу понять, почему, — обрывисто дыша, Юджи сжал локти Хизаки — слишком сильно, до боли, не отпуская его от себя ни на шаг. — Почему я слышу одно и то же?.. — Может, потому что это правда? — Я просто не хочу… У меня и так ничего от них не осталось! Камиджо почти выкрикнул это, и Хизаки очень захотелось встряхнуть его за плечи, но он только крепче сжал в кулак его волосы на затылке, удерживая и не давая отстраниться. — Ты все делаешь неправильно, дурак… Больше он ничего не смог вымолвить, потому что слова, любые слова, стали вдруг резко лишними и неважными. Стоя вот так близко, ближе, чем это возможно, Хизаки осознал, что Камиджо и без него уже все понял. «Юичи был не таким, совсем не таким, — хаотично мелькнуло в мыслях, — и как бы ты не хотел, ты не сможешь носить в себе его характер вечно, потому что ты тоже не такой, Юджи. Ты никогда не был жестоким». Крепко обняв, он осторожно отступил к широкой, застеленной покрывалом кровати, заставив Камиджо сесть на нее. Тот подчинился, глядя перед собой, но кажется, ничего не видя. Эта замкнутость и внутренний монолог с собой, наверное, испугали бы, но Хизаки почему-то был уверен — пока он здесь, рядом, с Юджи ничего не случится. Сидя рядом с ним на постели, бездумно поглаживая по голове, скользя пальцами по волосам, он неожиданно вспомнил, что есть один человек, присутствие которого всегда идет Камиджо на пользу. Как ни больно было это признавать, но иногда надо было быть с собой хоть немного честным. — Мне позвонить Меку? — спросил он, заводя Юджи за ухо прядь светлых волос, едва прикасаясь. Сколько прошло времени, он не знал. Возможно, за окном уже глубокая ночь, а звонки в неурочное время кого угодно могут взбесить, но вместе с тем Хизаки был уверен, что Меку явится так быстро, как только сможет. — Останься со мной, — вместо ответа выдохнул Камиджо едва слышно, закрыв глаза. Повернув голову, он в изнеможении уткнулся в подушку, будто пряча вновь показавшиеся слезы. Хотя какой был в этом смысл теперь? Посидев несколько минут без движения, Хизаки кое-как снял куртку, бросив ее прямо на пол у кровати, перебрался на другую сторону, устроившись позади Юджи, и молча взял его за плечи, прижимая спиной к своей груди. Едва слышный выдох стал ему единственным ответом, глухая тишина давила на уши, мучая и без того раздираемый мыслями усталый разум. Их с Камиджо история сделала причудливый круг и вернулась туда же, откуда практически началась — они снова были вдвоем в темной комнате, и снова один нуждался в другом. Хотелось думать, что пришли они на этот круг уже другими, потому что стали мудрее и старше, но на деле — не изменились ни в чем. И казалось преступлением отодвинуться хотя бы на сантиметр, хоть на миг выпустить чужие крепко сжатые пальцы из своей руки. В случайности Хизаки никогда не верил, и потому, думая обо всем этом спустя пару недель после резонансных событий и последовавшего за ними разговора с Зином, посчитал, что во всем происходящем в его личной жизни тоже была какая-то закономерность. Заключалась она в том, что будто нарочно, совсем недавно Хизаки окончательно расстался с Рензо, с которым встречался достаточно долго и скоротал немало ночей, не получая, однако, при этом полного удовлетворения. Их отношения оставались все такими же ненавязчивыми, секс без обязательств был хорош всем, но не заполнял душевной пустоты, которая ощущалась чем дальше, тем острее. Теперь Хизаки был даже рад, что все закончилось до того, как случилась та ночь, перевернувшая в его душе все с ног на голову. Рензо, конечно, не мог не замечать, что что-то в их с Хизаки отношениях шло не так, и все последнее время тоже не выказывал особой радости, приезжая к нему домой. — Поехали на выходные в Йокогаму? — как-то раз предложил он. — Зачем? — искренне удивился Хизаки. Прежде они никуда не выбирались вместе, даже мыслей таких не возникало. — Близкие люди иногда так делают, — как-то невесело улыбнулся Рензо. Хизаки показалось, что примерно такого ответа тот он него и ожидал. Никакой поездки, разумеется, не случилось, в ней попросту не было смысла. Звонить Рензо Хизаки стал реже, а потом они порвали окончательно. Разговор был коротким и спокойным, по-деловому холодным, в финале которого Рензо сказал, что через месяц-другой собирается покинуть стафф группы и поработать с другим коллективом. Хизаки не возражал, сказать ему на это было нечего, ведь, по сути, их с Рензо ничего, кроме постели, и не связывало. Более серьезные отношения возможны, только когда после секса есть желание и дальше находиться рядом, а не одеться и поскорее уйти или выпроводить — так считал Хизаки. Рано или поздно физическая сторона исчерпывает себя, и если кроме нее любовникам откровенно не о чем говорить, оставаться вместе дальше не имеет смысла. Вот только Хизаки не знал, получилось бы что-то, будь на месте Рензо какой-то другой человек. В ту ночь, стоя у окна в спальне Камиджо и обнимая его, гитарист отчетливо понял: нет никакой разницы, будет с ним рядом Рензо или кто-то еще. Потому что люди для него делятся на Юджи Камиджо и всех остальных. …Несмотря на тревожное чувство, не покидавшее все последние недели, Хизаки был уверен, что Юджи не станет отсиживаться дома, а наоборот кинется в работу, словно сам себе что-то доказывая. Сколько уже лет он знал этого человека, но не уставал изумляться его поразительному твердолобому упрямству, и еще тому, что при всех своих эмоциональных срывах прежде Камиджо всегда сильно парило, если кто-то видел его по-настоящему слабым. В последние годы он почти перестал играть с этой мнимой ранимостью, стал решительнее и жестче, хотя вообще-то и раньше таким был, только показывал редко. Почему он изменился, трудно было сказать, может это был возраст, а может — опыт. Но, так или иначе, что тогда, что теперь, для Камиджо смерти подобно было показать кому-то, что и он тоже уязвим, и поэтому теперь Хизаки знал точно, где его искать. В его студии, как обычно, кипела работа. Иногда поражало, сколько людей разом Юджи мог подключать к самым разным вещам и даже к совершенно левой работе на стороне. Он словно намеренно окружал себя всеми этими людьми, прячась в них, как в коконе, и добраться до него было бы непросто, если бы этого хотел кто-то другой. Но Хизаки знал, теперь уже наверняка, что у него есть особые привилегии. — Привет, — Камиджо поднял голову, несколько удивленно глядя на вошедшего коллегу, и тут же машинально сделал какую-то пометку, прилепив стикер прямо на бегунок микшера. — Я что, забыл, что ты должен был зайти? Хизаки мотнул головой, усаживаясь напротив. — Нет, я просто так, без предупреждения. Зашел узнать, как… Выразительный взгляд Юджи заставил его замолчать. Наверное это и правда была не лучшая идея, сразу вот так показывать свою тревогу за него. Хизаки про себя улыбнулся такой щепетильности. Камиджо всегда так стремился быть сильным и независимым, что это умиляло. Особенно после того, что они на пару пережили. — Не понимаю, почему ты так упорно думаешь, что за мной надо присматривать, — с легким оттенком раздражения Юджи откинулся назад на спинку кресла и сложил руки на груди. — У меня нет времени ни на какие другие вещи, кроме работы. — А я думал, ты найдешь часок, чтобы пройтись со мной. Они общались так только когда-то бесконечно давно, много лет назад, когда только сблизились. И теперь Хизаки чувствовал, что временная спираль вновь привела их на тот же круг, только виток теперь иной — то ли выше, то ли ниже. Но, так или иначе, очень схожий, и от этого так ширится необъяснимое тепло в груди. Взгляд Камиджо тоже изменился, а в уголках губ притаилась улыбка. Если не знать его, то ее и не заметишь, но Хизаки знал слишком хорошо. — Для тебя у меня всегда найдется время, ты же знаешь, Хи, — сказал он. — Подождешь минут двадцать? Согласно кивнув, Хизаки поднялся на ноги, решив не стоять над душой, пока Камиджо заканчивает часть работы. Он сам этого не любил и потому решил прогуляться по студии, посмотреть, чем тут сейчас заняты все подданные Юджи Камиджо. Смешно было так думать, но это определение подходило как нельзя лучше. Хизаки уже знал, что работать над переаранжировкой старых песен Lareine Камиджо вместе с остальными закончил, а значит, никого из его бывших коллег здесь сегодня быть не могло. В комнате отдыха тихо переговаривались о чем-то звуковики, Хизаки заметил смутно знакомых скрипачей, с которыми тоже пару раз работал, и тут же ему приветливо махнул рукой Ясухару, занятый кофемашиной — должно быть, Камиджо снова пригласил его для исполнения клавишных партий. Все это было одновременно и знакомо, и совершенно иначе. Когда они работали вместе, чаще всего Хизаки упускал наличие всех этих людей, но для Юджи сам факт их присутствия был жизненно необходим. Из контрольной комнаты вышел, будто прогуливаясь, а не работая, Меку, а сразу за ним совсем юный паренек из стаффа вынес две его гитары — алую и черную. Меку не стал размениваться на приветствия, только сдержанно кивнул Хизаки, проходя мимо, но тому почему-то показалось, что волна неприязни, которую он прежде чувствовал к гитаристу Юджи, куда-то испарилась. Словно после всего, что было, он уже не мог воспринимать этого человека враждебно. Слегка вздрогнув, когда рука Камиджо ловко поймала его под локоть, Хизаки обернулся, как всегда не услышав, как он подошел. — Сто раз просил не подкрадываться, — проворчал он, оглядев Юджи. — Не мог удержаться, — отозвался тот с легкой улыбкой. — Пойдем. Меньше всего в этот день хотелось торчать в шумном кафе или еще где-то, где поговорить толком не удастся. Хизаки подумал даже, что можно дерзнуть и пригласить Юджи к себе, но тот его опередил, как всегда все решив сам. — Тут недалеко есть сквер. Давай возьмем кофе и посидим там? Хизаки не возражал. Вокруг была прекрасная в своей бурной неспешной красоте осень. И хотя дни еще радовали теплым рассеянным светом, когда можно долго гулять, закутавшись в теплое пальто и шарф, ночи стали промозгло холодными. Невыносимо было думать, что ночами Камиджо остается один, но, поймав себя на этой мысли, Хизаки почему-то стало неловко. Насколько неловко может быть, когда думаешь о человеке, с которым сам безумно хочешь проводить все ночи. Просто чтобы убедиться, что сон его ничто не тревожит. — Еще так много времени осталось, а все уже, в общем, готово, — сказал вдруг Юджи, глядя перед собой, изредка поднося стаканчик кофе к губам. — И тебя это не радует? Ведь ты же так ждешь этот концерт. — Радует, конечно. Вот только у меня чувство, Хи-чан, что этим концертом я ничего никому не докажу. Не очень понимая, о чем речь, Хизаки развернулся к Камиджо всем корпусом, слегка подавшись вперед. Юджи выглядел как всегда, но вместе с тем в нем будто что-то переменилось. И в эту минуту затихшая было злость на Зина поднялась с новой силой, заткнула горло, и даже не хотелось обуздывать ее. Пусть это было по-идиотски, но Хизаки был уверен, что любой на его месте чувствовал бы то же самое. Любой, кто видел, как дорогой человек страдает после чьей-то дурацкой глупости и несдержанности. А Камиджо был ему дорог — и как человек, и как друг. И как тот, с кем всегда и всё было неоднозначно. — Ты виделся с ним. Как он там? — неожиданно спросил Юджи, и Хизаки даже не понял в первый момент, о ком речь. И только чуть позже накрыло осознанием, что спрашивает он о Зине. — Забавно, он спросил у меня о тебе то же самое, слово в слово, — не ответив толком на вопрос, заметил Хизаки, не зная, как ему вообще к этому отнестись. — Почему ты спрашиваешь? Камиджо ответил не сразу. Грея руки о стаканчик с кофе, он думал о чем-то, низко склонив голову. И так чертовски напоминал в этот момент одновременно себя того, прежнего, когда они только-только сошлись, и того, каким был уже позже — когда они вместе и врозь переживали утрату. — В том, что Кайто сделал, я виноват не меньше, чем он сам. Мне следовало предугадать такой исход и остановиться, либо вообще не начинать все это. Ты был прав, — подняв голову, Камиджо посмотрел Хизаки прямо в глаза, и почему-то тому с трудом удалось не отвести взгляд. — Прав был, когда говорил мне, чтобы я не смел. — Ты знаешь, почему я говорил это, — не сдержавшись, выпалил Хизаки, тут же чувствуя, что надо бы вырвать себе язык. — Знаю, конечно. И именно поэтому надо было тебя послушать. В душе шевельнулось какое-то смутное понимание, почему вообще они заговорили о Зине, в то время как Хизаки хотел удостовериться, что с самим Камиджо все хорошо. Тоже закинув ногу на ногу, невольно копируя позу Юджи, он посильнее замотался в шарф, размышляя, как лучше ответить. — Я думаю, ты неплохо знаешь его, и потому должен понимать, как сильно он сейчас себя грызет, — негромко и осторожно сказал Хизаки, подбирая слова. — Если это тебя утешит, переживает он настолько, что едва может нормально работать. Хотя справляется. — С чего бы это должно меня утешать? — Потому что он сделал то, чего делать ни под каким видом не следовало! Камиджо вдруг улыбнулся, подавшись чуть ближе, внимательно глядя Хизаки в лицо, и от такого взгляда хотелось немедленно отвернуться. — Ты думаешь, что Кайто причинил мне боль, и именно за это его теперь надо бить плетьми? — Оставь высокопарные сравнения, — поморщился гитарист. — Но если в сухом остатке, то да. Он сделал то, чего делать нельзя было просто по-человечески. — А ведь ты тоже подобное сделал однажды, — тихо проронил Камиджо, и отвернулся. — Однако, как видишь, это не особо повлияло на нас. — На меня повлияло, — едва слышно произнес Хизаки, мгновенно поняв, о чем речь. Почему-то это казалось чем-то совсем другим. Хотелось крепко сжать отвороты пальто Юджи, дернуть его к себе и сказать, что у них все всегда было иначе. И если они и делали друг другу больно намеренно и со всей силы — это было всегда оправдано, потому что они-то друг друга любили. Хотелось в это верить. — Почему ты переживаешь за него? — спросил Хизаки, окончательно запутавшись в собственных эмоциях. — А почему ты переживаешь за меня? «Как будто сам не знаешь», — чуть было не сорвалось с языка, но Хизаки промолчал, сохраняя прежнюю невозмутимость на лице. — Он ведь тебе нравится, — эта констатация факта далась удивительно легко, будто они говорили о каких-то посторонних людях. — Да. — Как давно? — Не знаю. Может, с первой встречи. А может, всего несколько недель. Юджи был порой каким-то совершенно непостижимым. И то, что он говорил, не то что не укладывалось в голове, а вообще отказывалось восприниматься не как очередная его шутка. Но Хизаки почему-то чувствовал, что сейчас тот не врет и не лукавит, а впервые, может быть, даже перед самим собой признается в чем-то. — Тогда почему ты… — Почему я с ним так обходился? Почему унижал, не держал и не отпускал? Почему не смог его полюбить по-настоящему? Черты лица Камиджо казались застывшими, как маска, а темные глаза, казалось, навсегда теперь останутся сухими. Что-то иное появилось в их выражении, какая-то жестокость, которой раньше не было. Она была заметна в совсем короткие мгновения, вот как сейчас, вспыхивала и гасла так неуловимо, но Хизаки успел увидеть. И вдруг понял, что жестокость эта не по отношению к другим. Юджи был жесток к себе, и это и было ответом на вопрос. — Потому что я не хочу его чувств, — подтвердил он догадку Хизаки, слегка пожав плечами. — Он слишком сильно похож… Мотнув головой, сбив прядь волос на лицо, Камиджо резко замолчал с таким видом, что стало ясно — можно потратить полжизни, пытаясь вытянуть из него это, но он не скажет. Хизаки не стал даже пытаться, молчаливо признав, что и так узнал уже все, что хотел. Или наоборот — не хотел. Руки у него озябли, и потому он вздрогнул, когда их накрыла еще более ледяная ладонь Камиджо. Но минус на минус дает плюс, и очень скоро среди этого холода почувствовалось робкое, почти неуловимое общее тепло. — Я хочу, чтобы ты был уверен — все со мной нормально, Химе, — голос Юджи проникал в сознание как нож, слишком в отрыве от своего обладателя. И когда тот потянул его к себе, как всегда, и невесомо, и слишком уверенно, сопротивляться не то что не хотелось, а вообще казалось кощунством. Подавшись ближе, неконтролируемым порывом Хизаки прижался лбом между плечом и шеей Юджи, почти уткнувшись в его пальто. Так сразу стало теплее, а сердце заколотилось как бешеное, и в мозгу мучительно бился вопрос: почему это снова происходит? Почему вот так? Благодарность ли это, или между ними все еще есть что-то, кроме общей мечты и музыки? Спрашивать он, конечно, никогда не стал бы, но Камиджо всегда слышал его каким-то внутренним слухом. — Ты всегда был, есть, и будешь для меня особенным человеком. Я говорил тебе это много раз, но, знаешь, наверное, сам до конца не понимал смысла, — Юджи говорил это ему в макушку, пару раз коснувшись губами. Крепче сжав несчастный стаканчик с кофе, Хизаки даже не подумал, что место они выбрали отнюдь не подходящее для подобных объяснений. — Черт тебя побери, я ведь просто хотел пройтись… — хрипло выдохнул он, не открывая глаза, все еще чувствуя, что Камиджо крепко его обнимает. — Я знаю. И знаю все, что ты хотел сказать и спросить. Поэтому и отвечаю вот так прямо — все со мной хорошо. Было и будет дальше. А виноват во всем я сам. И в этот раз никаких игр, слышишь? Такого Камиджо еще не говорил ему ни разу. Подняв голову, Хизаки столкнулся с ним взглядом, силясь понять, правда ли это, или как обычно. Но понять не мог во многом по той же причине, что и всегда. — Не надо, — не своим голосом попросил он, не отстраняясь, но и не подаваясь ближе ни на сантиметр. — Не буду, — пообещал Камиджо, кончиками пальцев свободной руки убирая челку с его лба чуть в сторону. — Не буду, пока мы оба не будем точно знать, что это необходимо. «Просидеть бы вот так с тобой вечность», — думал Хизаки, умом прекрасно понимая, что с размаху прыгает на старые грабли, но так и не нашел в себе сил отодвинуться, разрушить эти объятия. В конце концов, всегда хочется верить, что на этот раз все будет иначе.