Глубокие воды

Осень, 2015 Порой, просыпаясь не сразу, а балансируя на тонкой грани полудремы, можно с легкостью обмануть самого себя, представляя, что некие действия, запланированные в будущем, ты только что уже совершил. Это не сновидение, где возможно все, это обманчивая иллюзия, вызывающая острую досаду при пробуждении. Именно так чувствовал себя Зин все последние недели. Будто сам себя обманул. То непродолжительное время, что он провел, живя с Камиджо, нельзя было назвать счастливым — казалось, чем ближе Зин подбирался к Юджи, тем больнее он ударялся с размаху о невидимую стену. Плюс был только в том, что это помогло ему окончательно развеять романтичный ореол вокруг объекта своих чувств, минусом же стало понимание, что сами чувства от этого никуда не делись. Приятного в оголтелом эгоизме и очевидном равнодушии Камиджо, которое иногда сменялось приступами страсти, было мало, но когда Зин окончательно перебрался в свою новую квартиру, его захлестнуло волной самой настоящей депрессии, разросшейся пышным цветом на фоне тоски. А тосковал он, казалось, даже по одиноким вечерам в чужом доме, по часам томительного ожидания возвращения любимого человека, по его звонкам в течение дня. Теперь все это осталось в прошлом, а в еще более далекое прошлое вернулся сам Зин — Юджи снова забыл о его существовании, игнорируя сообщения и просьбы встретиться. Насколько проще ему жилось раньше, до того, как он, наконец, заполучил Камиджо. Или тот его — пожалуй, так было вернее. Никогда еще Зин не испытывал столь противоречивые эмоции, никогда еще его воспоминания о совсем недавнем времени, проведенном с кем-то, не были настолько поровну окрашены позитивными и негативными оттенками. Сердце выбивалось из ритма всякий раз, когда Юджи прикасался к нему, не важно, как — обнимая и прижимая к двери в спальню или небрежно поглаживая по щеке в ответ на какие-то претензии и обиду. И даже когда обиды стало больше, чем восхищения, Зин все равно не мог дождаться, когда Камиджо вернется домой. Он жил, по сути, не с ним, он жил где-то рядом с истинной жизнью Юджи, на самом краю, но даже за этот край он бы, наверное, отдал очень многое. Только бы продолжалось. Насколько слепой может быть любовь, за минувшее лето Зин понял очень хорошо, хотя до этого считал подобное определение не более чем красивой фразой в какой-нибудь песне. Возможно, если бы сейчас он был занят работой, ему было бы легче. Но, как назло, у группы все еще была передышка перед длинным туром, Хизаки, воспользовавшись ею, укатил в Южную Америку с сольными выступлениями, Камиджо отправился в очередную часть своего тура, на сей раз по Японии, и ощущение того, что его все покинули, накрыло Зина с головой. Он пытался отвлечься, найти себе дело. Увлекся программингом, обновил железо, и старался поддерживать связи со всеми, кто приглашал его встретиться. Это были и какие-то старые знакомые, еще со времен первой группы, но в большей степени те, с кем Зин познакомился позже. Иногда ему даже удавалось вытряхнуть неприятные мысли из головы на целый день. Но потом наступала ночь, и бесцельный взгляд в потолок часами вынуждал снова и снова возвращаться к привычному. А привычными стали мысли, что делать ему в жизни Камиджо абсолютно нечего. Теперь, когда Зин узнал Юджи лучше, понял, каково это — жить с ним, разговаривать, просыпаться, заниматься любовью, готовить, ссориться и спорить с ним — до него дошло, что встретиться им надо было на десять лет раньше, когда Камиджо находился на перепутье собственной жизни и еще не был таким циником. Либо на десять лет позже, когда он уже окончательно устанет быть таким, как теперь. Зин ни разу не спрашивал его о Жасмине, хотя с тем, какое особое тот занимал место в жизни Юджи, смирился достаточно легко. У него не было иных вариантов просто потому, что этого человека уже не было в живых, а ревновать к мертвым Зин считал неправильным. Но когда выяснилось, что у Камиджо был и кое-кто еще, оставивший в его судьбе серьезный след, поначалу Зин не знал, как к этому отнестись. О том, что этот человек — Маю из Lareine, он узнал намного раньше, чем Юджи ему случайно проболтался, пусть и без имен. Бдительность и естественное недоверие у одиночек к посторонним людям заметно притупляется, когда они долгое время никого не пускают на свою территорию. Вот и в доме у Камиджо никаких тайников и запертых дверей не было и в помине. Зин ничего такого не искал, но в какой-то момент не иначе как провидение подтолкнуло его внимательно изучить от нечего делать полки с материалами по Lareine. Содержались они в идеальном пронумерованном порядке: все релизы группы вместе с неизданными наработками, отмеченными по годам, а так же буклеты, памфлеты, фотосессии, юбилейные боксы, открытки и письма. И о существовании одного из них, очень личного, Зин узнал случайно — в тот момент, когда листал подарочное издание «Lillie Charlotte», и уже в самом конце увидел сложенный вдвое листок. Совершенно обычный, даже не в конверте. Наверное, будь это конверт, Зин ни за что бы к нему не прикоснулся, а так он машинально развернул листок, почему-то уверенный, что это очередной специальный вкладыш или что-то вроде того. Но вместо этого увидел строчки, явно предназначенные исключительно от одного человека другому: «С днем рождения. Пусть этот первый экземпляр книги будет у тебя, я специально забрал его из печати пораньше. Здорово, что хоть где-то я тебя обогнал, правда, honey? Дурацкое слово, но я знаю, что тебе оно нравится, и сегодня, один раз в году, я позволю и себе назвать тебя так. Все-таки, несмотря ни на что, я, пусть и по-своему, не по-людски, тебя люблю». И подпись: короткое, небрежно выведенное «Маю» рядом с датой — девятнадцатое июля, почти семнадцать лет назад. Только прочитав эту короткую записку, Зин вдруг впервые заметил, что среди многочисленных фото времен Lareine на полках больше всего было тех, где Камиджо и Маю запечатлены вместе. И почти каждый кадр теперь казался ему очень личным. Говорить о Маю Зин ничего Юджи не стал, даже когда тот сам с ним поделился, что намерен пригласить на грандиозный юбилейный лайв в конце декабря свою прежнюю группу в классическом составе. Но если до этого Зин горько осознавал, что ему вряд ли когда-нибудь будет отведено в жизни Камиджо какое-то место, то теперь он убедился в этом окончательно. Умом, по крайней мере, точно, осталось убедить собственное глупое сердце, которое вопреки доводам разума еще на что-то надеялось. Без Хизаки все последние дни было очень тоскливо. Лидер являлся центром их коллектива, без него обычно не обходилось ни одно собрание и ни одна репетиция, и Зин сам невольно поймал себя на том, что скучает по гитаристу едва ли не так же сильно, как и по Камиджо. Разница, однако, заключалась в том, что Хизаки оставался его другом, коллегой и старшим товарищем, независимо от сложностей в запутанном многоугольнике, несущей осью которого был Юджи. Но даже когда Хизаки вернулся в Токио, видел его Зин все равно до крайности редко. «Пользуйся последними свободными днями, у нас впереди масштабный тур», — говорил ему Хи, только посмеиваясь над такой неуемной жаждой деятельности. Почему-то Зин был уверен, что сегодня лидер весь день будет пропадать в студии у Камиджо, ведь тот тоже только на днях отыграл последний концерт в Нагое. От встречи с Зином Юджи, как обычно, отказался, сославшись на занятость, однако не забыл добавить мягко-равнодушное «Я тоже по тебе скучаю. Увидимся». И хотелось прибить его за это. Какие снова общие дела могли быть у него с Хизаки, думать не хотелось, но против воли Зин все-таки об этом думал все то время, пока ехал до базы, все-таки решив заглянуть туда после обеда. Аппаратура дома не дотягивала до нужного уровня и, пользуясь очередным свободным вечером, он собирался заняться кое-какими саунд-эффектами в студии. Открыв дверь, Зин понял, что на базе сегодня есть кто-то еще кроме него. Прислушавшись, он различил голоса Юки и Масаши и еще чьи-то, которые прежде не слышал. Он прошел бы мимо, сразу направившись в контрольную комнату, но внезапно замер, потому что из-за приоткрытой двери в соседнее помещение четко донеслось: — …У лейбла не может быть к нам никаких претензий, контракты наши истекают в апреле, до апреля мы будем официально числиться постоянными членами группы и участвовать в концертах. Но после мы ведь вольны делать, что хотим? — Если это ваше окончательное решение, и продюсер не против, то у нас нет оснований чем-то вас удерживать. Однако мы бы хотели знать, будем ли мы продлять контракт с неполным составом еще на три года… Первый голос, без сомнения, принадлежал Юки. Второй был Зину незнаком, и если бы не охватившее его гнетущее волнение, от которого аж обдало неприятной горячей волной пальцы рук, он бы не обнаружил себя. Но раньше, чем успел остановиться, Зин поднял руку и решительно стукнул в приоткрытую дверь. — Прошу прощения, — не своим голосом произнес он, не дожидаясь, пока кто-то позволит войти, распахнул дверь и шагнул за порог. — Я не знал, что сегодня собрание. Кроме Юки и Масаши из группы больше никого не было, однако по другую сторону стола сидели два старших менеджера лейбла и исполнительный продюсер. Его Зин видел второй или третий раз за все время работы, но узнал почему-то сразу. — Да это и не собрание, — заметил Юки, потерев подбородок. — Но раз ты здесь, заходи тогда. Это прозвучало так странно, что Зин аж невольно поджал губы, хотя понимал, что строить из себя обиженного не стоит. Юки не выглядел нервным, но явно не думал, что кто-то сегодня сюда придет. Зин вдруг понял, что таинственная беседа с представителями лейбла проходила еще и без участия Хизаки, что само по себе было нонсенсом. — Чтобы не ходить вокруг да около, — сразу начал Масаши, чуть подаваясь вперед, — мы обсуждаем завершение нашего с Юки контракта. Со следующего года мы уходим из группы. Прозвучавшие слова не сразу улеглись в голове, какое-то время Зину казалось, что он ослышался. Или Юки пошутил, имея ввиду что-то другое. Хотя что тут, черт побери, еще можно было иметь ввиду. — Почему? — только и спросил Зин, тупо пялясь на сложенные на столе крупные руки Масаши. — Потому что мы хотим развиваться как музыканты в ином направлении, — глуховато ответил тот, и Зин почему-то сразу понял, что это не вся правда. Если вообще таковой является. — Я так понимаю, это официальная версия, — сказал он, чувствуя, как неприятно вспотели ладони. Юки и Масаши переглянулись, и барабанщик выразительно, но едва заметно, указал взглядом в сторону представителей лейбла. — Может, немного позже? — мирно предложил он, и Зин только кивнул, хотя меньше всего на свете он хотел бы услышать что-то «позже». Раньше он и не подозревал, какое колоссальное значение имело «здесь и сейчас». Детали Юки и Масаши обсуждали с менеджерами довольно долго, и постепенно Зин понял, что свой уход эти двое планировали не со вчерашнего дня, а как минимум уже какое-то время. Задаваясь вопросом, один ли он был не в курсе происходящего, Зин пожалел, что не курит. Сигарета сейчас бы, наверное, очень успокоила. — Последнее выступление в прежнем составе еще надо будет обсудить с Хизаки-сан, можно будет подогнать к финалу тура, — говорил менеджер, и только тут Зин очнулся. — Этого тура? — переспросил он. В желудок будто упал камень, на душе сделалось муторно и тяжело. Ведь еще утром он даже не думал, что в скором будущем их всех ждут такие неприятные перемены. Хотя, судя по лицам Юки и Масаши, для них эти перемены были долгожданными. «Что произошло-то, черт возьми?!» — едва не выдохнул Зин вслух, но сдержался. Только незаметно сильнее сжал кулаки, скрестив руки на груди и откинувшись назад, на спинку стула. — Нет, с этим туром все будет так, как уже запланировано, — ответил на вопрос Зина Юки, который явно тоже очень мечтал сходить покурить. — К тому же, в начале года выходит альбом, Хизаки говорил о релизе в январе. После него и будет новый большой тур. — И потом вы уйдете? — Зин очень старался, чтобы голос звучал ровно, без наезда, но чувствовал, что удается ему это с большим трудом. — Да. И потом мы уйдем, — кивнул Масаши. — Но это не значит, что это как-то серьезно отразится на деятельности Jupiter. «Еще как значит», — мрачно подумал Зин, глядя в сторону. Через полчаса, когда представители лейбла засобирались уходить, он проскользнул все-таки в контрольную комнату, где трижды безуспешно пытался дозвониться Хизаки. Тот почти всегда ставил телефон на беззвучный режим во время репетиции или записи, и, похоже, сегодня опять забыл об этом, потому что, слушая в очередной раз длинные монотонные гудки вызова, Зин изо всех сил пытался удержаться от желания швырнуть проклятый телефон в ближайшую стенку. Звонить Камиджо было вариантом еще более бесперспективным, но Зин все-таки рискнул. И привычно усмехнулся сам с собой, потому что Юджи, в отличие от Хизаки, не просто не отвечал на вызов — он нагло сбрасывал. «Срочно необходимо поговорить с Хизаки, пожалуйста, сообщи, если он с тобой», — быстро набрал Зин сообщение, отправив на номер Камиджо. Хотя даже это не давало никаких гарантий, потому что смс этот засранец тоже читал только поздно вечером и все сразу. Хизаки старался сдерживаться, но было заметно, что он рассержен, как был рассержен и все последнее время. Лидер ничего не сказал Зину, но он все равно догадывался, что тот в курсе его ночного визита к Камиджо. На кого в этой ситуации стоило злиться больше — на себя за то, что рванул как сумасшедший к Юджи и устроил не самую красивую сцену, или на Камиджо за то, что делится с бывшим гитаристом вещами, которыми делиться не следовало, — Зин затруднялся определить, однако чувствовал себя полным идиотом. Как ребенок, выходки которого за спиной обсуждают порядком утомленные родители. — Мне просто интересно, собирался ли вообще кто-то поставить меня в известность, — наконец произнес Зин, когда молчание затянулось настолько, что он усомнился, планирует ли Хизаки продолжать разговор или так и будет сидеть с постной миной в полной тишине. — Разумеется, — сдержанно произнес тот, глядя куда-то мимо ему за плечо. — Как приятно, — не удержался от сарказма Зин. — А то у меня уже возникло ощущение, что я вообще не часть этой группы, что меня можно игнорировать, и что куда приятнее обсуждать проблемы Jupiter с… На этом он осекся, не успев произнести имя Камиджо, и мысленно вознес благодарность неведомо кому за то, что сдержался. Если Хизаки и догадался, чем должна была закончиться фраза, то никак это не прокомментировал, только вздохнул и скрестил руки на груди. — Тебя никто не игнорирует, — терпеливо сказал он. — Решение принадлежит Юки и Масаши, а не мне, я сам не так давно узнал обо всем. Если ты думаешь, что все только то и делали, что перетирали их уход у тебя за спиной, то ты ошибаешься. Я поговорил с ними, разговор был долгий и не самый приятный, но в результате стало ясно, что решение окончательное. Ничего личного, они просто не видят для себя будущего в рамках именно этого проекта. Только это совершенно не означает, что Jupiter прекратит свое существование. Ничего не изменится. Глядя на Хизаки, Зин отстраненно отмечал, до чего усталым тот выглядит, хотя пытается скрыть это за маской спокойствия. Возможно, Зин даже испытал бы сочувствие, но для того, чтобы сопереживать другим, надо самому быть в относительном порядке. А чего Зин сейчас не мог о себе сказать, так это то, что он в норме. «Ты должен был сразу сказать мне. Я тоже часть этой группы!» — крутилось на языке, рвалось наружу, и он с усилием сжал челюсти, как будто это должно было помочь сдержать слова. Глупо было уже в третий раз повторять то же самое — Хизаки услышал его, но обиду в голосе предпочел пропустить мимо ушей. «А Теру знал? С ним ты поделился?» — хотелось спросить не меньше, чем бросить в лицо новые обвинения, но Зин снова промолчал. Он не был уверен, что хочет услышать ответ. «Все изменится. Не может не измениться, когда уходит половина группы», — третье, что он должен был высказать Хизаки в лицо, чтобы тот не держал его за придурка. Но и это гитарист, конечно же, понимал, а значит, не имело смысла сотрясать воздух. Можно было сколь угодно долго биться головой о стену и, унижаясь, требовать ответа от человека, который говорить ничего не хотел. Однако неимоверным усилием Зин проглотил все невысказанные претензии и, на секунду прикрыв глаза, отвернулся. — Уже поздно. Пора домой, — сухо произнес он. Кроме них все уже давно разошлись, это Зин попросил Хизаки задержаться после репетиции. Через несколько дней начинался тур, который еще не так давно он ждал с искренним нетерпением. Теперь же череда многочисленных концертов казалась заведомо утомительной, а в груди скреблось гадостное предчувствие, что все это, возможно, происходит в последний раз. Не так ужасно было это подозрение, как то, что от Зина старательно скрывали правду, замалчивали что-то, и теперь в голову с завидным постоянством приходила одна и та же мысль: а что если это не все? Что если уход Масаши и Юки — это только часть какого-то секрета, в который Зина не посвятили? Может, для такого решения существовала какая-то серьезная причина. А может, наоборот, их выход из состава группы повлечет за собой нечто такое, о чем он даже не догадывается. Такими темпами можно было дойти до настоящей паранойи, но Зину не казалось, что он слишком сильно себя накручивает. Потому что молчание Хизаки и его нежелание делиться столь важными новостями выглядели действительно странно. Как будто уход ритм-секции — это только вершина айсберга. — Я не хотел тебя обидеть, — неожиданно произнес Хизаки, и Зин, стоявший к нему спиной, не столько услышал, сколько почувствовал, что тот поднимается с дивана, на котором сидел все это время. — Надо было и правда сразу рассказать тебе. Прости. — Надо было, — кивнул Зин. Помогать лидеру он не хотел. — Даже не знаю, почему не сделал этого, — помолчав, продолжил Хизаки. — Точнее, сам себе я говорил, что не хочу тебя расстраивать, что ты воспримешь их уход слишком близко к сердцу, тогда как на деле ни я, ни Теру никуда не собираемся, и Jupiter будет работать в том же режиме, что и прежде. «Значит, Теру уже в курсе», — отметил про себя Зин. Очевидно, Хизаки обсуждал с ним ситуацию, раз теперь так убежденно говорил о том, что тот никуда не уйдет. То, что Зин чувствовал в этот момент, было даже не досадой, а какой-то обреченностью — унылым принятием того факта, что он никогда не станет полноценным членом этой команды. Versailles мог оставаться в далеком прошлом, но четверых его участников по-прежнему связывало что-то незримое, недоступное ни Зину, ни кому бы то ни было другому. Как невозможно без остатка влиться в компанию бывших одноклассников, которых объединили годы детской дружбы, как невозможно стать частью коллектива сплоченных войной ветеранов, так и здесь Зину виделась такая же недостижимость. Он может стараться сколько угодно, лезть из кожи вон, но так и останется стоять рядом. А рядом — это еще не вместе. — Рано или поздно тебе все равно пришлось бы меня расстроить, — невесело усмехнувшись, Зин все же обернулся. — Как будто от твоего молчания проблема решилась бы сама собой. Хизаки отреагировал неожиданно. Он внимательно смотрел ему в глаза секунду или две, а потом вдруг улыбнулся. — Когда у тебя болит зуб, Зин-кун, ты сразу идешь к врачу? — вдруг спросил он. — Что? — растерялся Зин. — Если у тебя болит зуб, ты сразу звонишь своему стоматологу? — терпеливо повторил Хизаки. — Ну… Ну, разумеется. А как иначе? — Мало ли, — Хизаки пожал плечами. — Я, например, стараюсь принять какое-нибудь безрецептурное обезболивающее и пересидеть пару дней. — Но потом все равно придется идти. Если зуб начал болеть, то само ничего не пройдет, и лучше уж сразу разобраться, — Зин смутно догадывался, к чему ему это, но все равно чувствовал себя очень глупо. — Этим мы и отличаемся, — сунув пальцы в карманы джинсов, Хизаки повел плечами. — Иногда мне кажется, что все люди делятся на два типа: те, которые предпочитают разобраться сразу, и те, кто оттягивают и надеются, что все разрешится само собой. Даже когда точно знают, что этого не будет. — Желание оттягивать неизбежное никого не красит, — чуть резче, чем следовало, заметил Зин, за что тут же отвесил себе мысленный подзатыльник. Но Хизаки не обиделся, только кивнул, и улыбка, тронувшая его губы, почему-то казалась горькой. — В первую очередь это не красит меня как лидера, — признал он. — Я понимаю это и еще раз прошу прощения. Мне действительно надо было поделиться с тобой раньше, чтобы ты узнал все… не так. Зин ждал, что от этого разговора ему полегчает, что он выплеснет на Хизаки всю свою злость, все негодование, получит ответы на вопросы, и станет ясно, что делать дальше. Но теперь, когда все уже было сказано, Зин не испытывал ничего, кроме внутренней тяжести. Сердце сжимало клещами, и чем убежденнее Хизаки говорил, что ничего не изменится, тем меньше Зин ему верил. Словно тучи сгущались далеко на горизонте, и хотя их еще не было видно, чуть слышные раскаты грома доносились до его слуха и лишали покоя. — Проехали, — выдохнул Зин и попытался выдавить жалкое подобие улыбки. — Я все понимаю. Что сделано, то сделано. — Спасибо, — улыбка Хизаки была куда более искренней, за ней чувствовалась благодарность. — И ты хороший лидер, — добавил Зин. — Я серьезно так считаю. На это Хизаки отвечать ничего не стал, только кивнул и машинально перебросил на плечо длинные пряди волос. Предчувствие чего-то нехорошего упорно не покидало Зина все последующие дни, и даже смена обстановки и отъезд не прибавили ему оптимизма. Со стороны могло показаться, что ничего не изменилось: как и прежде, они работали, как точно слаженный механизм, перебрасывались шутками и ничего не значащими фразами, говорили на отвлеченные темы и вели себя в целом, как обычно. Сколько Зин ни всматривался в лица своих коллег, он не видел тени недосказанности, косых взглядов или чего-то подобного, но от того, что выискивал их, чувствовал себя отвратительно. Работа не приносила былого удовольствия, первые три концерта прошли как в тумане: Зину чудилось, что вот он только делает первый шаг на сцену, а вот уже раздаются последние аплодисменты. Когда что-то не нравится, не задается, время, как правило, тянется медленно и мучительно. Но при том, что радости Зин не испытывал, дни мелькали перед глазами, как разноцветные стеклышки калейдоскопа, причудливые узоры которого не откладываются в памяти. Начало тура было локальным, после концертов они планировали возвращаться домой, и если парой месяцев ранее такой расклад Зина только радовал, теперь он с радостью проводил бы время в гостинице и не ездил никуда, потому и ждал разгара тура с большим нетерпением. По крайней мере, в Окаяме или Ниигате можно будет полностью сосредоточиться на работе, не возвращаясь постоянно мыслями в Токио. После первых домашних лайвов Зин все-таки сделал попытку поговорить с Юджи, сам позвонил ему, неожиданно дозвонившись с первого раза. Но радости тот разговор не прибавил. — Думаю, это где-то на месяц, до начала октября. Я бы хотел тебя увидеть, перед тем как… — Зин не знал, стоит ли вообще упоминать тот свой крайне неудачный ночной визит, может быть, Камиджо уже вообще о нем забыл. — Но ведь выезд обычно рано утром, Кай-кун, — мягко раздалось в ответ. — Не лучшая идея. Тебе стоит выспаться как следует, а я не знаю, когда буду сегодня дома. «И будешь ли вообще», — с тоской подумал Зин. Ничего другого он уже и не ждал. Ему казалось, будто он с завидным упорством нажимает пальцами на один и тот же старый, но еще не заживший синяк, и каждый раз убеждается, что болит по-прежнему ощутимо. — Надеюсь, та ситуация, по поводу которой ты примчался ко мне, разрешилась? — вдруг спросил Камиджо. Обычно он никогда не задавал никаких вопросов по собственной инициативе. — Да. Все в порядке, — на автомате отозвался Зин. — Я буду скучать, Юджи, и… — Удачного тебе тура, — бесцеремонно перебил этот сукин сын. — Увидимся, когда вернешься. Отключился он прежде, чем Зин успел вставить хоть слово. И как всегда — пришлось это проглотить. После пятого по счету концерта, в Осаке, планировался день перерыва, и Хизаки, едва они отыграли последние аккорды, с низкого старта рванул в Токио по каким-то вопросам лейбла. Зин специально не стал планировать возвращение домой, рассудив, что лучше уж проведет сутки в чужом городе. Юки всякий раз пользовался возможностью отправиться домой, Масаши тоже ожидаемо засобирался, и Зин рассчитывал на короткий выходной наедине с собственными мыслями, когда неожиданно составить ему компанию вызвался Теру. — Это не обязательно, — заметил Зин, когда тот сообщил о своих планах. — У меня тоже нет никаких срочных дел дома, — пожал плечами Теру. Спорить Зин не стал — в глубине души он был даже рад, что не придется коротать долгие часы в одиночестве. Вот только вел себя его друг как-то странно. Номера в гостинице у них были двухместные, и когда все отчалили, Теру тут же перебрался в комнату к Зину, и почти сразу подвис с кем-то по телефону. Теру вообще не был любителем долгих разговоров по мобильному, этот раз стал исключением, и Зин рассудил, что не стоит мешать, первым отправившись в душ. Напряжение после концерта отдавалось в мышцах, но сегодня, не без удовольствия для себя, он отметил, что его наконец-то начала затягивать атмосфера тура. Старательно задвигая подальше мысли, от которых хотелось на стенку лезть всю последнюю неделю, он прикидывал, куда бы они с Теру могли сходить сегодня, раз завтра в качестве исключения ранний подъем не планировался. Однако когда Зин вышел из ванны, на ходу просушивая влажные волосы полотенцем, Теру все еще был занят затянувшимися переговорами. Которые, судя по его тону, были не самыми приятными. — Я уже объяснил тебе, что так нельзя, и… Нет, это должен был сделать ты! Я не давлю, но… — голос гитариста вдруг стал беспомощным, он обернулся и увидел Зина. — Ладно. Ладно, хорошо. Но мое мнение ты знаешь. Не попрощавшись, он отключился, слегка помотав головой, будто в безмолвном диалоге с самим собой. Никогда прежде, за исключением трудностей и разногласий в рабочих моментах, Зин не видел Теру таким напряженным и даже злым. Его исключительно вежливый друг всегда оставался сдержанным и тактичным. — Что-то стряслось? — удивленно поинтересовался Зин, отбросив полотенце. Невольно он поймал себя на том, что хочет, чтобы Теру беззаботно кивнул, как всегда, но тот этого не сделал. — Стряслось. Вот только я не хотел, чтобы так… Опустив руки, Теру с размаху уселся на свою кровать, машинально потянувшись к кофру с гитарой. Чаще всего вечера между концертами он коротал именно так — тихо сидя у себя с наушниками, гитарой и портативным микшер-пультом, гоняя, казалось бы, вдоль и поперек изученные партии. Как-то раз Зин поинтересовался, зачем ему снова и снова повторять то, что он и так знает, как свои пять пальцев, на что Теру ответил «Потому что никогда нельзя переставать стремиться к совершенству». И такой ответ был более чем прост и понятен. Но сейчас Зин с первого взгляда понял, что репетировать один на один с собой Теру не собирается. — Хизаки поедет в Окаяму только завтра вечером, — с места в карьер сказал он. — Хотя планировал утром, чтобы мы с тобой тоже выехали и встретились там. Зин не очень понимал такую сложность маневров и тоже уселся на свою кровать, прямо напротив Теру. — Зачем? Концерт ведь послезавтра вечером, у нас уйма времени. — Да, и эта уйма времени была нам нужна для кое-чего. Хреново это все, — пожав плечами, Теру смотрел куда-то в сторону. Плохое предчувствие уже не скреблось, а вовсю завывало в голове Зина красной сигнальной сиреной. Теру был явно зол после разговора с Хизаки, и ему, по всему видно, было отчего-то мучительно неловко. — Давай так, — силясь успокоиться, Зин улыбнулся. — Ты меня не мучаешь и просто рассказываешь, что там стряслось, — и, подумав, он все же решился добавить: — Если речь об уходе Юки и Масаши, то я уже в курсе. Он очень хотел увидеть сейчас в глазах друга изумление пополам с облегчением, и чтобы его напряжение действительно было связано только с этим. Вышло так, что непосредственно о скором изменении состава Зин с Теру так ни разу и не заговорили за прошедшие дни. Но Теру продолжал смотреть все так же серьезно. — Нет, — наконец произнес он, — речь не об этом. И я не тот, кто должен сейчас с тобой говорить, как ты понимаешь, это обязанность Хизаки. Который очень удачно слинял. — Не говори так, — невольно вырвалось у Зина. Он сам не понимал, почему вообще защищает лидера. — Я говорю совершенно обоснованно, — Теру упрямо дернул плечом. — Мы договорились, что соберемся втроем — я, ты и он, и все обсудим. — Да что обсудим-то?.. Терпение было уже на исходе, а равнодушием к собственной судьбе Зин вообще никогда не отличался. На какой-то миг в голову вообще закралась мысль, что его решили уволить, а Теру теперь не знает, как это сказать, и бессильно злится на Хизаки, который умотал в Токио в такой решительный момент. Пусть даже выбора у него не было. — Я хотел, чтобы этот разговор состоялся у нас втроем, потому что в будущем именно мы будем тем, что называется группой Jupiter. И решать все мы тоже будем втроем, как равноправные члены коллектива, — негромко сказал Теру, подняв голову. Взгляд у него был непроницаемый. — Наша деятельность в скором времени, возможно, станет немного иной. Из-за другой группы. Где-то Зин слышал, что когда змее отсекают голову, части ее тела какое-то время продолжают извиваться отдельно друг от друга, а сама тварь вряд ли понимает, что вообще произошло. — Другой группы? — автоматически переспросил он, уже зная, что сейчас Теру ответит. «Скажи что угодно, — думал он, — что угодно, только не…» — Versailles возвращается на сцену. Зину показалось, что все его эмоции и нервные окончания разом прижгли каленым железом. Острая вспышка боли сменилась полнейшим отсутствием ощущений и какой-то пугающей апатией. Настолько, что он даже кивнул вполне спокойно на такую во всех отношениях ошеломительную новость. — Я был против так долго держать это в секрете, — помолчав, добавил Теру, с какой-то тревогой наблюдая за реакцией Зина. — Ты имел право узнать это сразу. — Так долго — это сколько? Он видел, что Теру не хочется говорить. Но теперь уже поздно было давать задний ход, и гитарист это, наверное, тоже понимал. — Мне Хизаки сказал в начале весны. А Камиджо… При упоминании этого имени Зин не выдержал и что есть сил сжал в кулак ткань покрывала, на котором сидел. — Ты с ним говорил на эту тему? — Послушай… — Говорил? Когда?! Зин вовсе не собирался повышать голос и сам не понял, как вообще у него это вышло. Уж кто-кто, а Теру точно не заслуживал такого в свой адрес. Но, казалось, он воспринял этот тон как должное и только пожал плечами. — Летом. Месяца два назад. Это едва ли было слабым утешением, но почему-то Зину казалось, что он бы просто сорвался, если бы Теру сказал сейчас, что их разговор с Юджи состоялся еще до того, как тот уехал в тур в начале года. До того, как он, Зин, жил в его квартире. До того, как между ними, наконец, рухнула пусть не вся стена, но хоть некоторая ее часть. И до того, как случилось все, что теперь казалось сном. Хотя все это, конечно, не умаляло того факта, что решение было принято Хизаки чуть ли не полгода назад, если не больше. И за все эти полгода он не удосужился сказать. — Одного не понимаю, — выдохнув это, Зин отчего-то не узнал собственный голос. — Неужели я настолько пустое место, что никто не считает нужным говорить мне что-то, что касается и моей жизни тоже? Моей группы… тоже? Отвратительное ощущение, перебитое в первый момент шоком, постепенно возвращалось. Зин чувствовал, что его неконтролируемо мелко трясет: от злости или от обиды — он сам не мог понять. — Хизаки ждал подходящий момент, — Теру выразительно на него смотрел, явно готовый к бурной реакции. — Знал, что ты примешь это тяжело. — И что, за полгода ни одного подходящего момента не нашлось?! — грубо огрызнувшись, Зин вскочил с кровати, пройдясь туда-сюда по номеру. Волосы были еще влажными, но он забил на это, подхватил попавшуюся под руку толстовку и натянул ее сверху на майку. — Ну и куда ты? — Теру не делал попытки его остановить, только наблюдал с плохо скрываемой тревогой и тенью сочувствия. Сейчас та была последним, что Зин хотел видеть. — Пройдусь, — бросил он в ответ, рассовывая по карманам мелочь и беря телефон. — Не возражаю, только возвращайся. И это, — Теру взглядом указал на зажатый в его руке мобильный, — лучше оставь здесь. — Почему? — Мы оба знаем, кому ты начнешь звонить. Поверь, не стоит. «Какой ты умный-то!» — чуть было не вырвалось у Зина, но неимоверным усилием воли он сдержал себя. Несмотря на то, что очень хотелось выплеснуть на кого-нибудь злость, Зин понимал, что Теру такого не заслужил. В конце концов, он был, похоже, единственным, кто не собирался умалчивать такие охренительные новости. Бросив телефон на кровать, Зин поспешно вышел, с размаху захлопнув за собой дверь номера. Впервые за последние два года его совершенно не волновал тот факт, что в разгар тура сбивать режим — непозволительная роскошь. В ту ночь Зин так и не уснул, вернувшись в гостиницу далеко за полночь, отчаянно не желая снова говорить о чем-то. Но Теру уже спал, или, судя по тому, как тяжело и часто он возился, делал вид, что спит, а Зин пролежал без сна до самого рассвета. В голове одна мысль убивала другую, и где-то там же бесновались обида, тревога и страх. И если обиду и тревогу Зин еще мог приструнить логическими доводами, хотя получалось это с трудом, то вот от страха он никуда не мог деться. В конце концов, даже если история их группы на этом закончится, жизнь-то ведь идет дальше. А что там будет дальше — никто не знает. Зин упрямо твердил себе это, но все равно не мог справиться, и едва небо за окном посветлело, встал с опостылевшей гостиничной кровати и спустился вниз. В отеле был небольшой бар и что-то вроде кафе, но в такую рань, конечно, все было закрыто. Бесцельно крутя в руках телефон, Зин едва сдерживался, чтобы не набрать все-таки номер Камиджо, сказать ему пару ласковых. Почему-то даже не было сомнений, что возвращение Versailles — это его затея, кто еще на такое способен. Возмущало другое: со слов Теру выходило, что группа вернется в прежнем неизменном составе, и возникал вопрос — какого черта мутили Юки и Масаши, почему поступили так? Почему фактически бросили их втроем, в то время как из возрожденного Versailles делать ноги даже не думали? И почему на все это согласился Теру, раз ему так претило скрывать что-то от вокалиста своей группы? А главный вопрос — какую роль во всем этом играл Хизаки — вообще довел Зина до тупой головной боли еще до того как на смену заступил бариста и появилась возможность заказать себе кофе. Который, конечно, совсем не помог. — Вот ты совсем сдурел? — спрашивал его Теру, когда они были где-то на полпути к Окаяме. Сидел гитарист у окна, отсутствующим взглядом провожая пролетающий за окном синкансена пейзаж. — Кому стало лучше от твоих ночных бдений? — Неважно, — отмахнувшись, Зин закрыл глаза. Во многом он оценил, что в такой тяжелый момент с ним рядом был именно Теру. Будь на его месте Хизаки, или вообще будь он просто здесь, с ними, притворяться, что все в порядке, не было бы возможности. Потому что Зин только теперь с ясностью понял, что Хизаки всегда по умолчанию будет принимать сторону Юджи Камиджо, если тот ему это позволит. И снова по кругу, горький болезненный смешок. Каким же он был идиотом, почему вообще позволил такому случиться? Зачем так необходимо было это общение с Юджи, почему не сумел вовремя сказать себе «стоп»? И даже винить Камиджо в чем-то глупо — Зин это понимал. Понимал, что сам надел себе хомут на шею, потому что так и остался безмозглым неудачником Кайто, который не смог добиться ничего значительного, пока не подвернулся последний шанс. Кайто, который никогда толком и не знал, что значит слово «любовь», а потом влюбился, как идиот, по уши в человека, от которого вообще стоило держаться подальше. Все ведь предупреждали. Он так ушел в собственные мысли, что даже не заметил, как Теру отлучился куда-то, и теперь вернулся, осторожно пробираясь мимо него на свое место. Очнуться все же пришлось, когда друг слегка сжал его плечо. — Хизаки звонил, — тихо сказал он, глядя с затаенной тревогой. Хотелось попросить его смотреть в другую сторону. — И что? — безэмоционально спросил Зин, только потому что Теру явно ждал ответ. — Переживает, как ты воспринял новость. Говорит, что приедет в Окаяму часа на три позже, чем мы. — Безумно рад слышать. Как ни странно, но вместе с пережитыми скверными мыслями и эмоциями, которые, казалось, иссушили его досуха за минувшую ночь, Зин ощутил отпавшую необходимость скрываться и, несмотря ни на что, держать лицо и быть неизменно вежливым. И хотя он понимал, что Теру виноват в его проблемах в самой наименьшей степени, поделать с собой ничего не мог. — Хизаки хреново поступил, что не сказал тебе и скинул это на меня, но все же, твоего презрения он не заслужил, — заметил Теру, не поднимая голову и ведя пальцем по экрану телефона. — По факту ничего не изменится. Jupiter останется активно работающей группой. С релизами, концертами, ивентами, фанклубными встречами, и так далее. — Интересно, как это все будет сочетаться с… Теру внезапно таким резким нервным жестом выдернул наушники из гнезда своего смартфона, что едва их не оборвал, и Зину почудилось: было бы у гитариста сейчас что-то под рукой — он, не задумываясь, шарахнул бы этим по ближайшей поверхности. — Об этом будут думать Камиджо и Хизаки. Как совмещать деятельность. Юджи опять встанет у руля, он это любит, Хизаки же ему позволит и не даст никому тронуть свою собственную группу. Я тебе точно это говорю, он слишком много сил вложил в нее. В нас всех. В тебя. Поэтому прекрати сидеть и раскисать как тряпка, возьми себя уже в руки. Нагрузки будет побольше, только и всего, причем ты в самом выгодном положении окажешься, тебе разрываться не придется! Эта тирада от всего спокойного улыбчивого Теру подействовала, как мощный подзатыльник. Зин закрыл лицо ладонями, коротко потерев глаза, и даже головой тряхнул, впервые со вчерашнего вечера чувствую что-то вроде угрызений совести. Он ничего не ответил на такой пассаж, но заметил, что взгляд Теру чуть потеплел. — Почему надо обязательно наорать вот, а. Терпеть не могу это, — недовольно буркнул он, нацепив на нос темные очки. В начале вагона зажглось информационное табло, извещающее, что до пункта назначения осталось десять минут. Зин натянул ветровку, покосившись на Теру, и все-таки смог, наконец, обойти так сбивший его с ног барьер. — Прости меня. Знаешь, ты абсолютно прав. — Еще бы я не прав, — отозвался Теру. Уголки его губ тронула едва заметная улыбка. — Всегда и во всем куда правильнее искать плюсы, чем начинать рефлексировать и перебирать, кто больше виноват, а кто меньше. К тому же, так вопрос вообще не стоит. Зин согласно кивнул, хотя кое-какие нюансы здесь все же были. — Но ведь разговор все-таки будет? — Будет конечно, куда без этого. Как раз вечером и соберемся все, — Теру встал, потянулся всем телом и достал с багажной полки ручную кладь. — Вот только ты зря считаешь, будто корень всех зол Камиджо. Это имя сейчас даже звучало невыносимо. А самое ужасное было в том, что Зин по-прежнему хотел услышать его голос, пусть в трубке, пусть равнодушный, пусть на несколько секунд. — О ком еще сразу думается, если он — лидер Versailles, и все зависит от его желания? — Это была инициатива Хизаки и Масаши. Они вызвали Юджи на разговор, предложили, и он согласился. И то до последнего не говорил свое окончательное решение, пока не переговорил с каждым. Над словами Теру определенно стоило серьезно подумать. Все те дни, что последовали за неприятным разговором с Теру и еще более выматывающей беседой уже втроем с Хизаки, которая высосала из Зина всю душу, его не покидало странное ощущение: как будто что-то внутри него лопнуло. Словно радужный мыльный пузырь разлетелся брызгами, и в итоге осталось всего ничего. Наверное, именно такое состояние музыканты, писатели и другие деятели культуры называли словом «перегорел». Концерты шли своим чередом, работать было трудно, потому что Зин должен был постоянно улыбаться и излучать позитив, а на деле хотелось выть в голос. Даже отдачи зала он не чувствовал, и выражение «забыться в работе» неожиданно потеряло свою актуальность, потому что у Зина не получалось отвлечься. Он тянул лямку из последних сил и надеялся лишь на скорое возвращение домой, хотя понимал, что в Токио ему лучше не станет. Никто его там не ждал — можно было обманывать себя сколь угодно долго, но хотя бы признаться себе в этом Зин нашел силы. Правда, от собственной честности легче ему тоже не стало. В Окаяме и Киото они выступили ровно, без сучка и задоринки. Зину казалось, что его голос льется как никогда ровно и чисто, вот только совсем без души. Хотя это вряд ли кто-то заметил. Отношения в группе тоже выглядели весьма похоже: никто не ругался и не спорил, все вежливо улыбались друг другу, и даже нельзя было сказать, будто в воздухе повисла недосказанность, ведь все точки над «i» уже расставили. Зина не покидало чувство, что Jupiter просто умер. Двум из пятерых участников уже точно не было никакого дела до того, что будет с группой дальше, и насчет заинтересованности Хизаки и Теру Зин тоже сомневался, что бы те ни говорили и как бы горячо ни уверяли его в обратном. «Ничего не изменится, будем работать, как раньше», — эту фразу Хизаки повторил в тот памятный вечер после своей отлучки раз двадцать. Зин понимал, что объективных причин не верить лидеру у него нет. Немало музыкантов совмещали работу в нескольких проектах. Но его ощущения напоминали другие, порядком подзабытые, когда в средней школе его приятели собрались на день рождения к однокласснику, а Зина не пригласили. И вроде бы никто ни с кем не ссорился, не было причин для обид — не виноваты же были его друзья, что именинник не захотел видеть Зина на своем празднике. И все равно чувствовал он себя тогда гадко, а внутри все сжималось от досады. «Если вам скажут поставить одну группу на первое место, а другую на второе — где будет Jupiter? И где Versailles?» — очень хотелось ему спросить, когда Теру и Хизаки в унисон уговаривали то ли его, то ли самих себя, что этот проект им дорог и важен. Быть может, действительно надо было задать этот вопрос и получить на него честный ответ, чтобы не мучиться иллюзиями. Но в тот вечер Зин не решился, потому что с этим потом пришлось бы как-то жить. Концерт в Ниигате не обещал стать каким-то особенным, он уже начал ловить себя на том, что эмоции притупляются, и он просто плывет по течению, когда незадолго до выхода на сцену дверь в гримерку скрипнула, и внутрь заглянул какой-то парень из стаффа, которого Зин, взглянув мельком, в первый момент не узнал. — Не здесь ли обитает тот самый Зин, которого я помню в те незапамятные времена, когда его звали просто Кайто? От неожиданности Зин чуть было не сел мимо стула и уставился на гостя. — Томо? — в первый миг не поверил своим глазам он. — О, ты еще помнишь старых друзей, — обрадовался тот. — А я думал, ты совсем уже звезда звездная. В ответ Зин только рассмеялся и от души хлопнул приятеля по плечу. Пока Томо обменивался приветствиями с другими музыкантами, Зин смотрел на него и пытался вспомнить, как давно они не виделись. Неожиданно подумалось, что ведь именно благодаря Томо он попал в эту группу. Перед глазами замелькали картинки того вечера в баре, когда у него еще была девушка, когда он стоял на распутье и всерьез думал завязывать с музыкой, а Томо смеялся и выглядел таким беззаботным… Впрочем, последнее как раз осталось неизменным: Томо излучал позитив, а его перекрашенные в малиновый волосы выделялись ярким пятном даже среди пестрой атрибутики музыкантов. — Как ты здесь оказался? — спросил Зин, когда с приветствиями было покончено. — По работе, как еще? — пожал плечами его приятель. — Я сейчас на подхвате у одной группы. Не думаю, что ты о них слышал, это начинающий проект, но очень, очень перспективный. Вот приехали с концертом. Зин про себя отметил, что, если верить Томо, то практически каждая группа, с которой он пересекался, была «очень и очень перспективной». При этом большая часть из них прекращала свое существование, не успев выпустить хотя бы один релиз. — Если у тебя будут силы после концерта, ну и желание, конечно, можем выпить вместе, — предложил Томо, весело подмигнув. — Или вы уже сегодня уезжаете? — Нет, уезжаем завтра утром. Обязательно встретимся. Эта внезапная встреча стала лучом света для Зина, которому уже начинало чудиться, что мир потерял все свои краски. Томо был своего рода приветом из прошлого — из тех времен, которые теперь казались беззаботными и абсолютно счастливыми. Даже собственные метания и поиск верного пути казались теперь не мучительной, а закономерной и необходимой ступенью, которую Зин успешно преодолел. Даже концерт прошел как-то легче. После его завершения, быстро приняв душ и попрощавшись со всеми, Зин отправился в бар, адрес которого Томо скинул ему сообщением. Заведение, которое выбрал его приятель, было небольшим и, что называется, средней руки. Не совсем забегаловка, но до статуса приличного еще далеко. Отстраненно Зин отметил, что уже давно не бывал в подобных местах, и от этой мысли приободрился еще больше. Как будто вернулся в молодость, пускай назвать его старым было никак нельзя. — Ну, рассказывай, — торжественно произнес Томо, когда они, расположившись прямо за барной стойкой, сделали первый заказ. — Вот ненавижу я, когда так начинают разговор, — поморщился Зин, и Томо на это рассмеялся: — Верю, что ненавидишь. Но даже не знаю, как еще спросить. Ты теперь знаменитый музыкант — как-то глупо интересоваться, хорошо ли идут дела. Улыбка Томо была такой довольной и счастливой, что Зин невольно улыбнулся в ответ. Его старый друг был совершенно уверен в том, что жизнь Зина — безоблачна и счастлива. Он не завидовал чужому успеху и неприкрыто за него радовался, но теплее от этого не становилось. Быть может, еще пару недель назад он искренне ответил бы, что все хорошо, потому что благополучие хотя бы в работе — это уже немало. Однако сейчас, когда казалось, что все достижения летят в пропасть, демонстрировать внутреннее равновесие и гармонию с миром оказалось куда тяжелее. — Тебя послушать, так у меня вообще нет проблем, — усмехнулся Зин и поднял свой бокал, на что Томо зеркально повторил за ним. — Даже не знаю, какие у тебя могут быть проблемы. Как успеть раздать автографы всем фанаткам? Как спеть еще лучше? Как собрать еще больше залов? В ответ на эти нелепые предположения Зин от души рассмеялся: — По-моему, ты перепутал меня с какой-то мировой знаменитостью. — А то! Можно подумать, за границей вы не были, — с важностью кивнул Томо. — Ну, были, но… — Не лопни от скромности, Кайто-кун! От этого порядком подзабытого обращения Зина передернуло — в последнее время только один человек обращался к нему так. И потому он поспешил сменить тему. — Помнится, раньше ты обожал собирать всякие байки про музыкантов, — хитро прищурившись, произнес Зин. — Пф, я просто люблю слушать интересные истории, — расправил плечи Томо. — Хорошо. Тогда послушай, что у нас произошло где-то полгода назад, когда мы давали один из концертов… Слово за слово, разговор быстро заладился, и Зин сам не заметил, как, увлекшись, радостно смеялся и пересказывал Томо эпизоды из собственной концертной деятельности. Томо тоже не оставался в долгу: он поделился, как работал с разными группами, часть из которых на проверку оказывалась откровенными фриками. Как какой-то придурок прыгнул в зал, в результате чего один из зрителей заработал сотрясение мозга, а другой из знакомых Томо с пьяных глаз забыл гитару в туалете, и потом вся группа, будучи не в лучшем состоянии, пыталась ее найти. Слушая старого друга, Зин чувствовал, что ледяная лапа, сжимавшая его сердце, медленно отпускает. Томо казался ему чуть ли не ангелом-хранителем, заглянувшим сюда из прошлого специально, чтобы поднять ему настроение. — Слушай, а что твоя сестра? — в какой-то момент опомнился Зин. — Как там Рина? — О, а ты не в курсе? — неподдельно удивился Томо. — Не в курсе чего? — Что я вот-вот стану дядей, — в голосе Томо слышалась такая гордость, как будто он лично совершил без малого подвиг. — Как это дядей? — тупо переспросил Зин, уставившись на него во все глаза. — Угадай с трех раз, — Томо ткнул пальцем Зину в лоб, показывая, чем именно надо угадывать. — Твоя Рина вот-вот должна родить. Ну, то есть уже не твоя. Но родить должна буквально в конце месяца. — Ничего себе, — оторопело пробормотал Зин. Эмоции немного запаздывали, и в эту минуту он испытывал исключительно изумление. — Ага, представь. Вы совсем, что ли, не общаетесь? — Совсем. Мы не очень хорошо расстались. — Ой, да, припоминаю. Рина была сильно на тебя зла, — махнул рукой Томо. — Но ее быстро попустило. Я уж не помню, сколько времени прошло, но очень скоро она нашла себе мужа. Все, как она мечтала: такой скучный тип с пузом и начинающейся лысиной. Томо закатил глаза к потолку, всем своим видом показывая, как относится к выбору сестры. А Зин в ответ растянул губы в подобии улыбки, почувствовав при этом, что мышцы лица одеревенели. — Но да Рине другого и не надо, — продолжал Томо. — Она выглядит очень довольной. В общем, сначала они быстро поженились, потом почти так же быстро заделали ребенка. Ты б ее теперь не узнал — она напоминает сырный шарик! Такая же румяная и круглая. В жизни не думал, что беременные женщины становятся настолько огромными. Но ее как будто и не смущает ничего. Волосы отрастила, а ведь раньше всегда бегала пацанкой, упоенно покупает всякую мелочь, вьет гнездо, так сказать. На днях звонит мне и говорит: «Томо, мне нужно, чтобы ты поехал со мной выбирать кроватку, Арата уезжает в командировку». Арата — это ее муж… — Я понял, — вяло ставил Зин. — А я ей и отвечаю, что у меня, вообще-то тоже командировка, — продолжал вдохновенно рассказывать Томо, не замечая помрачневшего выражения лица собеседника. — И я ничего не понимаю в детских кроватках, как я могу выбрать? И знаешь, что она мне ответила? — Что? — Сказала, что у меня уровень развития примерно как у ребенка, и кроватку я выберу лучше всех! Подобный подкол был как раз в духе Рины — Зин помнил за ней такую особенность, сказать какую-нибудь гадость, не слишком злую, но все равно обидную. Только Томо подобные заявления лишь веселили, и для сестры он всегда находил не менее достойный ответ. В свое время Зин даже не сразу понял, что на самом деле Томо и Рина действительно очень любили друг друга. — Так что такие вот дела, Кайто, — подытожил свой рассказ Томо. — Видишь, как здорово все сложилось? Рина нашла свое счастье — скучное лысое женское счастье в очках. Ты тоже добился того, что хотел. В такие минуты я понимаю, что мироздание действительно работает с умом. Жаль тогда было, что вы расстались, а теперь я думаю, что так было лучше для всех. — Пожалуй, тебе больше не стоит пить, философ, — хмыкнул Зин. — Ничего подобного! Сейчас еще по одной! Заказав еще по пиву, Томо пустился в запутанную историю, произошедшую с гитаристом и барабанщиком новой группы, с которой он работал, но Зин уже слушал в пол-уха. Он сам не мог объяснить, почему поднявшееся было настроение снова упало ниже пола, и почему он не может порадоваться за Рину так, как это делал Томо. В последнее время о бывшей девушке он не вспоминал — будучи честным с собой, Зин признавал, что никогда не любил ее по-настоящему. Да и вообще до недавнего времени ни к одному человеку он не испытывал это чувство в полной мере, а все его бывшие вызывали у него максимум желание и симпатию. Не было ни одной причины желать зла Рине, наоборот — это же так здорово, когда кто-то, кто тебе не чужой, находит свое место в жизни и своего человека. Но Зина в этот момент грызли совсем другие мысли. В тот день, когда они расстались с Риной, оба как будто стояли на черте старта перед большим забегом. У обоих не было ничего и никого, только призрачные перспективы и неясное будущее. И вот, добежав до определенного этапа, можно было подвести итоги. Рина не сделала ошеломительной карьеры, не добилась каких-то фантастических высот и не прославилась на всю страну. Она просто была замужем и ждала ребенка — участь большинства женщин. А Зин получил все то, о чем мечтал: он работал с известными талантливыми музыкантами, он выступал в концертных залах и записывал песни в студии. Он должен был радоваться, должен был стать счастливым, но почему-то в эту минуту совершенно не чувствовал удовлетворения. Как будто его желания оказались пустышкой, бесполезным фейерверком — сказочно красивым, когда ракета разрывается в ночном небе, вот только уже через секунду не остается ничего, кроме воспоминаний. Было — и не стало, а в сухом остатке только горечь и унылая пустота. Как будто его обманули и подсунули вовсе не то, чего он хотел. — Эй, Кайто, ты чего скис? — забеспокоился Томо. — Неужели я потерял свой талант рассказчика? И почему ты не ржешь? Ты должен ржать над моими шутками! — Да ржу я, ржу, — попытался улыбнуться Зин, благополучно прослушавший большую часть истории. — Просто устал после концерта и даже считать не берусь, сколько ты влил в меня пива. А между прочим, мне завтра рано вставать. — Я еще и виноват! — деланно возмутился Томо. — Ладно, раз ты такой скучный, давай еще по одной и расходимся. Кстати, давно хотел спросить, тебе не приходилось пересекаться с Рафу? — Кто такой Рафу? — Чувак один, охрененно лабает на гитаре… Да ла-адно, ты что, не слышал о Рафу?! Зин был уверен, что ни о каком Рафу он действительно не слышал, а еще не сомневался, что охрененным его считает только Томо. Подавив вздох, Зин пообещал себе, что через пятнадцать минут отправится в гостиницу, а пока обратился в вежливое внимание. — Может, и слышал, но что-то не припоминаю, — сказал он Томо, и тот поднял вверх указательный палец: — Запомни это имя, Кайто. И послушай, какая была у нас история месяц назад… Этот тур точно не был последним, не следовало так думать, но в чем-то он, возможно, завершал маленькую эпоху. Закольцовывал время, когда Зин мог считать себя абсолютно счастливым человеком. Мог, и все основания у него были, но не считал, потому что на первом месте было совершенно другое. Другой. И финал долгого тура подтолкнул Зина впервые всерьез задуматься, не лучше ли разорвать круг. Изменить уже раз и навсегда то, что никак не разворачивалось в нужную ему сторону, прекратить бесплотные попытки добиться от Камиджо чего-то, что тот дать явно не в состоянии. Может, он и мог, но не хотел. Раньше Зин твердил себе, что если тебя не любят так, как ты о том мечтаешь — это не значит, что не любят вовсе, теперь же он сомневался, были ли у Юджи вообще какие-то чувства к нему. Даже его страсть могла быть искусственной, а это было, пожалуй, единственным, в чем Зин не сомневался. И все время до начала завершающего лайва он думал, что закончить этот год тоже стоит переменами. В конце концов, Юджи всегда знал, что от него ждать, так возможно, сейчас пришло время взять ситуацию в свои руки. Зин не знал, что из этого может выйти, но почему-то твердо решил, что не просто может, но и должен. Однако было кое-что еще, сделавшее этот день особенным — он сомневался, что когда-нибудь это забудет. Ближе к завершению концерта, услышав щемящие аккорды «Topaz», неожиданно для себя Зин вдруг ощутил небывалый болезненный подъем в глубине души — под сердцем зажгло так стремительно, что на миг даже стало страшно. Но вместе с тем обрушилось мимолетное понимание, которого так не хватало прежде: любовь — это созидающая сила, даже если она несчастливая, сложная и однобокая. Отпустить от себя кого-то еще не значит избавиться от чувств и эмоций, которые порой убивают, а иногда только благодаря им остаешься жив. И впервые, исполняя знакомую вроде бы песню, Зин по-настоящему прочувствовал текст, который словно горел строчками перед глазами. Это было истинное слияние, полная эмпатия, которой раньше не удавалось достичь. Синий свет заливал сцену, софиты слепили глаза, Зин ничего не видел, только аметистовое сияние перед собой, под пылающими веками, везде. Он словно стоял на сцене совсем один перед целым залом, и рассказывал им о том, что решил отпустить свою любовь, проститься с ней, пускай это причиняет боль и горечь. Слишком долгое прощание сделает только больнее, но оборвать резко никогда нет сил. Зин физически ощущал, как дрожит всем телом, но на губах почти невольно не угасала улыбка, он не видел, но чувствовал обращенные на себя взгляды, ощущал, как смотрит на него Хизаки. Это его музыка и его стихи владели сейчас душой и сердцем Зина, а он не пел даже — он открыл свою душу, позволив всем увидеть ее. Раньше он не понимал, как можно выступать вот так. Петь — так. На изнеможении, на последнем издыхании, щемяще-грустном, горько-сладком, после которого наступает покой. Заметно севший за продолжительный тур голос снова воспарил ввысь, Зин даже не чувствовал его тяжести, и это был самый верный признак, что придраться не к чему. И его «Topaz» вышел именно таким, каким, наверное, и задумывал Хизаки — сверкающей драгоценностью, сжатой в ладони, где-то у сердца. …За кулисами Зин долго не мог прийти в себя, сбиваясь с дыхания и никак не в силах отдышаться. Вокруг крутился стафф, ему протягивали воду, что-то спрашивали, но ответить он ничего не мог. Колоссальная отдача, во время которой Зин вытянул из себя больше, чем было у него внутри, опустошила его, но оставила после себя четкое чувство удовлетворения. Именно сейчас он с ясностью понял, что даже если в будущем случится так, что этой группы уже больше не будет — он, по крайней мере, один раз точно сделал в ее составе что-то, что по-настоящему тронуло. И самого себя, и других. — Я даже не думал… — медленно сказал ему Хизаки, крепко сжимая предплечье. — Даже не думал, что можно вот так исполнить. — Ты написал прекрасную песню, — отозвался Зин, глянув ему в лицо. И накрыл его руку своей, крепко сжимая пальцы. — Спасибо тебе за нее. Она заставила меня о многом подумать и… наверное, понять. Хизаки едва заметно улыбнулся: — Что понять? — Кое-что про себя. Предстоял еще выход на анкор, и это казалось теперь сущей ерундой после такого эмоционального шквала, от которого все еще мелко дрожали кончики пальцев, а Зин заранее знал, что будет, когда закончится концерт. Может быть, давно пришло время для решительных действий, без долгих трусливых попыток получить хоть что-то, без звонков и сообщений. На миг Зин задумался, как бы он спел сегодня эту песню, если бы Юджи его слышал. Если бы он был в зале сейчас. Понял бы он, догадался бы? Смог бы Зин достучаться до его бессовестной упрямой души, будто окруженной плотной скорлупой, которую не пробить ничем? И что было бы, если б удалось?.. Вытерев полотенцем испарину с шеи, Зин на несколько секунд прикрыл глаза, слушая нестройный хор голосов из зрительного зала и вновь без особого уже труда ловя ту, нужную, волну. Стоило мучиться весь тур, все долгие недели, кажущиеся теперь какими-то нереальными, чтобы в итоге прийти к одной простой мысли — он стал совсем другим человеком. Случилось это не сегодня и не вдруг, хотя осознание пришло действительно только сейчас. Это был долгий процесс, завершение которого просто обязано было что-то изменить. И именно сегодня. Финал тура после концерта продолжался масштабной посиделкой, и, как водится, пьянкой, но Зин решил сознательно отказаться от нее, сразу же переодевшись первым, чтобы не терять времени. — Ты что, серьезно не останешься? — удивленно посмотрел на него Теру. Зин кивнул, забросив на плечо свою сумку. — У меня есть кое-какое дело. — Сегодня? — Именно сегодня. Он уже почти шагнул к выходу, но Теру снова его тормознул, поймав за плечо. — Ты пел как никогда, — тихо сказал он с искренним восхищением, от которого потеплело на сердце. — В такие моменты я понимаю, почему именно тебя тогда выбрал Хи. Мы все выбрали. Теру никогда ему раньше такого не говорил, это было неожиданно, приятно, и вместе с тем очень горько. Потому что только теперь, после долгих мыслей о том, что возможно, дальше не будет уже ничего, Зин осознал, насколько сильно привязался ко всем этим людям. И насколько он не хочет все это потерять. — Я пойду… — тихо выдохнул он, стремясь уйти до того, как в гримерку придут остальные. Может быть, такое бегство было не самым лучшим вариантом, но Зин чувствовал, что ему необходимо сделать это. Увидеть глаза Камиджо в день, когда что-то изменилось в душе, не завтра и не через неделю. Потому что завтра будет уже совсем другой день. — Давно ты здесь? Подняв голову, Зин не ответил, молча разглядывая только что шагнувшего из лифта Камиджо. Смотреть на часы, чтобы понять, сколько он уже просидел вот так, не хотелось. И хотя Зин был готов к такому повороту — в конце концов, что еще можно ждать, когда едешь к кому-то без звонка? — за истекшие часы успел несколько раз подумать, что приходить сегодня не стоило. Но врожденное упрямство взяло свое. — Давно, — ответил он, медленно поднимаясь на ноги, внимательно глядя на Юджи. Тот, верный себе, снова вернулся домой уже за полночь, хотя не выглядел при этом как-то необычно. Вид у него был скорее усталый, нежели романтический, а может, Зин просто перестал смотреть на него сквозь пелену восторга и обожания. Было бы просто здорово, если бы так же претерпели метаморфозу и его чувства. — У вас же вроде сегодня был финал тура, — заметил Камиджо, отпирая дверь и распахивая ее пошире в приглашающем жесте, как-то странно взглянув. — Был, — кивнул Зин, проходя в просторный холл следом за ним. — Но концерт уже часа три как закончился. — Что-то случилось? «Ты случился, мать твою», — отчаянно крутилось на языке, но Зин промолчал. Пристально глядя на Юджи, он сунул руки в карманы своей легкой куртки, прислонившись плечом к стене и не двигаясь с места. Камиджо не обращал на него никакого внимания. Привычно и до боли знакомо повесил на вешалку легкий плащ, проверил входящие вызовы в телефоне и уже на пороге гостиной, тормознув у распахнутых по всю ширь застекленных дверей, обернулся. — Ты так и будешь там стоять? Заходи, раз пришел. Зину как-то не верилось, что совсем недавно он жил в этой квартире. Пусть временно и вполне осознавая, что находится на чужой территории, но некоторое время он возвращался сюда каждый вечер, открывал дверь ключом, готовил на кухне, сидел в этой гостиной, спал в одной из спален. А теперь ему казалось, что он пришел сюда впервые. — Ты обычно звонишь, — заметил Камиджо, не глядя на него, расположившись в большой комнате на диване. Перед ним на низком столике стоял ноутбук, и Юджи что-то быстро печатал, глядя в экран, мельком, всего на секунду, подняв глаза на гостя. Зину стало смешно. Сколько бы времени не проходило, этот человек воспринимал его исключительно в одном ключе. — А ты обычно или не отвечаешь или сбрасываешь. Так какой смысл звонить? Пальцы Юджи замерли. Посмотрев внимательнее, он медленно отодвинул ноутбук и откинулся спиной назад, заложив ногу на ногу. Изучающе, даже почти задумчиво посмотрел, и вывод у него, по всей видимости, появился почти сразу. — Так Хизаки наконец-то решился и рассказал тебе, — негромко произнес он, сложив руки на груди и чуть склонив голову. — Что ж, давно пора. Я сразу ему говорил, что тянуть плохая идея. Уж поверь мне, я знаю, как это. Его улыбка показалась Зину одновременно и жестокой и горькой. — Ты мог бы сам мне сказать, раз был в курсе, — ответил он, шагнув ближе. — Кто я такой, чтобы лезть в ваши дела? И потом, Хи взял с меня слово. — С каких пор ты держишь слово? — С тех самых, как появился ты. Приглушенный свет в этой уютной шикарно обставленной комнате давно перестал создавать атмосферу таинственности. Зину хотелось включить что-то поярче, чтобы увидеть глаза Юджи, понять, о чем именно он говорит. Сейчас его раздражала эта привычка прятаться в полумраке, как тот делал чуть ли не всегда. — Ты меня всегда ненавидел, да? — медленно двинувшись вдоль стеллажа с книгами, Зин старался не думать, какие из них он брал с полок, чтобы прочесть, понять, осознать, о чем думает Юджи, что им движет. — Нет, что ты. За что мне тебя ненавидеть, — Камиджо на него не смотрел, он, казалось, думал о чем-то своем. — За то, что Хизаки выбрал меня. И новый проект. В комнате будто распахнулось окно под порывами холодного ветра. Юджи не изменился в лице, но Зин ощутил, что вдарил ему по больному месту, и почувствовал от этого странное удовлетворение. За полтора года ему это ни разу не удалось. — Это не имеет уже никакого значения, — после короткой паузы спокойно сказал Камиджо. — Хизаки, может, тебя и выбрал. Но не забывай, что мы-то с ним друг друга не выбирали, мы просто поняли, что ни с кем другим сделать то, что мы можем вместе, не получится. Это гораздо больше, чем ты вообще можешь себе представить. — Ну да. Конечно, — Зин почувствовал, что против воли улыбается. Впервые он загонял в угол Камиджо, причем совершенно не планируя, и понимал, что это не так уж и сложно. — Ваше общее. Ваша группа. Великое и незыблемое, по сравнению с которым все остальное — пыль. Вот только ты не учел один важный момент, Юджи. Хизаки оставил тебя однажды, оставит и впредь. Потому что теперь знает, каково ему работать без тебя. Плохо это или хорошо — уже не важно. Он просто знает, и поэтому всегда может уйти и оставить тебя ни с чем. Точнее, с твоим Versailles. Слова приходили сами, Зин даже особо не напрягался, произнося их, будто кто-то отпечатал их в его сознании. Он уже почти не помнил, что, возможно, шел сюда не с целью бить по Камиджо, говорить ему заведомо неприятные вещи, провоцируя на эмоции. Просто здесь и сейчас, вновь видя и чувствуя всю силу его безразличия, отчаянно хотелось хоть немного отвести душу за все последние полтора с лишним года. Юджи молчал, выражение лица у него было абсолютно замкнутое и окончательное, по нему ничего нельзя было прочесть. Слабо усмехнувшись, он откинул назад голову и встал, все-таки оторвавшись от дивана. Подойдя ближе, остановился вплотную к Зину, провел привычным движением кончиками пальцев по его лицу, убирая пряди волос с правой стороны. — Ты пришел сюда, чтобы ругаться со мной? — едва слышно спросил он, подавшись еще ближе. Прежде Зин всегда чувствовал, как ухало вниз сердце от таких вот его действий, кожу обдирало жаром, из легких выбивало весь воздух. Чувствовал он это и теперь, но неожиданно осознал, что вместе с тем вполне может еще и видеть все, стоит только пошире открыть глаза. Юджи, как всегда, собирался сыграть грязно, заставить не думать ни о чем, кроме себя. И в другое время у него бы получилось, но теперь надежная заслонка из искренней обиды, тревоги и злости не давала Зину поддаться. Упершись рукой ему в плечо, он в последний момент ушел от поцелуя, но отталкивать не стал. Камиджо смотрел на него с мелькнувшим в глазах то ли удивлением, то ли насмешкой. — Что это, а? У мальчика Хизаки появился норов? Зин думал, что так не бывает на самом деле. Что в жизни резко охватившая ярость не может сделать человека настолько сильным, чтобы хватило духу ударить кого-то, да еще вот так — с размаху, от души. Едва слышно охнув, Камиджо отступил на пару шагов назад, но почему-то улыбка его не исчезла. Страстно захотелось врезать еще, и еще, и еще раз по этому ухмыляющемуся лицу, чтобы стереть подлую усмешку, чтобы не видеть. Зин почти не ощущал ноющие костяшки пальцев, зато прекрасно видел собирающуюся кровь в уголке губ, которые еще недавно целовал с такой страстью. — Это ты так выражаешь свое мнение по поводу возвращения Versailles? Браво, молодец, — выдохнул Юджи, прижав на секунду тыльную сторону кисти к явно еще онемевшей после удара челюсти. — Нет. Это тебе за то, как ты обращался со мной. — А как я обращался с тобой? Не ты ли стонал подо мной и сам раздвигал ноги? В лицо бросилась кровь. Зин молчал, глядя на Юджи. — Не ты ли сам всего этого хотел? — продолжил тот. — Я предупреждал тебя, между прочим. Как и все, наверное… — Я люблю тебя. Слова вырвались сами, настолько стремительно, что Зин даже не понял, как вообще смог произнести это. А в мозгу вдруг полыхнуло непрошеным пониманием — он ведь шел сюда именно за этим, чтобы сказать вот это. И ничто, по большому счету, не было уже важно: ни Versailles, ни Jupiter, ни Хизаки с его нерешительными метаниями, ни самоотвод Юки и Масаши. Все это было вторично. Сегодня Зин пришел, чтобы окончательно или обрубить все канаты, или выиграть войну. Но шансы на второе были настолько ничтожно малы, что его понесло с порога не туда, накрыло болью и обидой от простого понимания — не он, а Камиджо всегда и во всем будет победителем. На неожиданное признание тот отреагировал так, как Зин хотел меньше всего. Усмехнулся и не поверил. — Очень смешно, — бросил Юджи, кончиками пальцев стерев все еще сочащуюся из уголка губ кровь, и отвернулся, явно направившись в ванну. Быстрым шагов догнав его, вцепившись в плечи, Зин рывком развернул Камиджо к себе, что есть силы приложив спиной о стену, с удивлением поняв вдруг, что они, оказывается, почти одного роста. — Я люблю тебя, — повторил он, предательски ощущая в душе пустоту и воющий болезненный провал. — И я знаю, что тебе плевать. Я не хотел тебя любить, никто на свете, наверное, этого не хочет. Потому что ты тварь, Юджи, ты такая тварь, каких больше нет, и не надо! Видеть так близко его глаза было мучительно больно. Боль ширилась и росла, будто Зин не ему только что по лицу засветил, а себе. И от этой боли надо было куда-то деться, что-то с ней сотворить, пока она не разрослась настолько, что ничего кроме нее и не останется. — Ты никогда не видел во мне — меня. Ты видел мальчика, которого по каким-то причинам предпочел Хизаки, ты видел во мне ходячее подтверждение его слабости и предательства. Я знаю, как ты бесился, когда он без твоего ведома создал новую группу. И знаю, что в глубине души ты ему этого так и не простил. Камиджо дернул плечом, стараясь высвободиться, но то ли делал это слишком неуверенно и слабо, то ли злость придала Зину сил. Не отпустив, он снова больно сжал его плечи, видя, как от этого его движения чуть дрогнули брови Юджи, сойдясь на переносице. — Кайто, хватит, — с усилием произнес он, отводя взгляд в сторону. — Хватит, вот именно. Это я должен был тебе сказать еще давным-давно. Хватит меня так называть. Рывком подавшись ближе, схватив одной рукой под талию, Зин порывисто прижал Юджи к себе, снова не давая ему трепыхнуться, коснулся сухим смазанным поцелуем его шеи и скулы, в которую пришелся удар, а затем и губ, чувствуя, что Камиджо, конечно, ему не ответит. И не нужно было. — Я очень хорошо могу себе представить, как ты чуть не сдох от чувства собственной значимости, когда Хизаки и Масаши заговорили с тобой о Versailles, — вполголоса выдыхая прямо ему в губы, продолжил Зин. — Это ведь было то, чего ты больше всего хотел? Чтобы они к тебе пришли. Чтобы просили. Чтобы сказали вслух, что без тебя не будет ничего. Я одно хочу спросить, Юджи. При чем тут был я, а?.. Злость снова поднялась, заткнула горло, Зин с трудом различал перед собой лицо Камиджо, который почему-то молчал, хотя вот уж у него точно был ответ на все случаи жизни. — Я с первой минуты знакомства с ребятами вынужден был работать, постоянно оглядываясь на твою долбаную тень. Ты хоть представляешь себе, каково это? Нет, конечно, нет. — Прекрати нести этот бред, — хрипло прошептал Камиджо, но это был настолько невнятный протест, что Зин даже внимания не обратил. — А потом, когда мы встретились впервые, что удивительного было в том, что я запал на тебя? Сам подумай, разве могло быть иначе? Скажи, ты же был явно очень доволен, когда понял, что я хочу тебя? Именно поэтому ты мучил меня полтора года, ты развлекался, глядя как я корчусь, стараясь получить хоть крупицы твоего внимания. Я любил тебя всем сердцем, а что делал ты? Плевал ты на меня, как на всех пожизненно плюешь. Резко дернувшись, Камиджо сбросил его руки, отступая в сторону, ведя рукой по стене, будто в попытке что-то найти, пока, наконец, на наткнулся на полку. И сжал ее что есть сил. — У тебя, похоже, нервный срыв. Быть тем, кто подвернулся тебе под горячую руку, я не хочу, — голос его еще слегка дрожал, но Юджи отчаянно пытался выглядеть безразличным. — Вон пошел отсюда. Совершенно его не слушая, Зин не двинулся с места, чувствуя, что Камиджо проще сейчас будет убить его, чем выгнать или заставить замолчать. — Тебе самому было бы лучше, будь ты бессердечной сукой, какой так хочешь казаться. Но ты не такой. Ты не такой, потому что ты тоже любил когда-то слишком сильно. И считаешь теперь, что вправе вести себя, как последняя сволочь, потому что обижен до смерти на судьбу, ведь людей, которых ты любил, у тебя больше нет! Дыхание изменило и сорвалось, Зин понял, что летит в пропасть, видя, как чуть дернулся кадык на шее Камиджо, будто и ему тоже не хватило воздуха. — Маю ушел от тебя, — выпалил Зин. — Он тебя бросил, несмотря на все твои попытки его удержать. Как только он сумел освободиться от тебя, ты же как поганый спрут опутываешь собой, душишь, затаскиваешь на самое гадкое дно. Ваша великая любовь умерла, Юджи. Сдохла, и даже труп ее уже давно сгнил. А что касается твоего ненаглядного Юичи… Что бы ты там не говорил сам себе, в чем бы не убеждал — его больше нет. Он умер, оставив тебя на разгоне ни с чем, когда ты еще не успел вытрясти из него душу и измучить. И теперь бессильно бесишься, возводя эту свою вечную любовь в культ, потому что никогда! — слышишь ты, никогда! — ты не сможешь узнать, что было бы, будь он сейчас жив. Но его нет. Нет, и никогда больше не будет… Он сам не понял, как замолк. В горле пересохло, Зин с трудом сглотнул, тяжело переводя дыхание, стараясь совладать с дрожью. Все, что он только что бросил в лицо Камиджо, странным образом продолжало звучать у него в голове, но только пока он не понял, что вот теперь что-то действительно пошло не так. Камиджо всего мелко трясло, он стоял, тяжело опираясь рукой о полку, и так сильно сжимал ее угол, что пальцы у него побелели. И сам он побелел — лицо напоминало маску с застывшими чертами — и смотрел в одну точку, куда-то то ли поверх плеча Зина в стену, то ли вообще ничего не видя. Он молчал, только дышал тяжело и рвано, и каждый вдох явно давался ему с большим трудом. Зина и самого потряхивало после этой гневной тирады. Секунды бежали слишком медленно, но вскоре он стал с ужасом осознавать, что совершил непоправимую ошибку. — Юджи, я… — едва слышно произнес он, чуть не закашлявшись от сплошного песка в горле. И сделал было шаг к Камиджо, но тот неожиданно резко схватил с полки первое, что подвернулось под руку — собственный планшет — и с размаху швырнул его прямо в Зина, но угодил в пол, в сантиметре от его ног. От удара стекло планшета треснуло и раскололось, а Камиджо было уже не остановить: он крушил все, что подворачивалось ему под руку — на пол летели блокноты, телефон, письменные принадлежности, керамическая кружка, осколки которой так и брызнули в стороны, Зин едва успел инстинктивно вскинуть руку, невольно заслоняя лицо. Хотя ему ничего и не грозило. — Юджи, прекрати! — крикнул он и ринулся к нему, снова почти схватив за плечи. Но Камиджо оказался быстрее. Вывернувшись, не дав к себе прикоснуться, он подался спиной назад, врезавшись в стену, и на ощупь схватился за ручку двери в свою спальню. — Уходи, — едва слышно приказал он совершенно не своим голосом, а губы его дрожали. Зин сам перепугался, потому что выглядел Камиджо так, будто его вот-вот хватит удар. В лице по-прежнему не было ни кровинки, а глаза потемнели, но вместе с тем невозможно было поймать их выражение. В зрачках — будто мерцательная аритмия. Зин вдруг ощутил холод, поняв, что Юджи ничего не видит сейчас из-за пелены затянувших его глаза слез. — Послушай… — сделал он еще одну попытку что-то сказать, но только вздрогнул всем телом, когда Камиджо резко рявкнул в ответ: — Чтобы я тебя не видел! Убирайся вон!.. Ни разу еще Зин не слышал, чтобы этот человек кричал. Особенно — так. Резко открыв дверь, Камиджо скрылся в темной спальне, что есть сил шарахнув дверью, так, что с косяка посыпалась краска. Зин стоял, ошарашенный такой реакцией на свои слова, и не сразу понял, что услышал несколько минут спустя. Этого просто не могло быть. Осторожно шагнув ближе, так и не осмелившись сжать ручку двери, он прислушался, чувствуя, как в груди разливается липкий ужас, смешанный с чудовищным чувством вины и желанием вырвать себе язык. Язык, который произнес недопустимое. Из-за закрытой двери он слышал, как Камиджо рыдал, явно изо всех сил стараясь заглушить любой звук, рвущийся из груди, но ему это не удавалось. Зин почувствовал, как у него самого мгновенно заложило нос и защипало в глазах. Сморгнув, он провел ладонями по горящему лицу, стараясь удержать себя в руках. Что же он натворил?.. На ватных ногах он неслышно пересек комнату, остановившись в прихожей. Отсюда он уже не слышал Камиджо, но сомневался, что когда-нибудь забудет то, что услышал только что. Забудет, какие у Юджи были глаза. Уже на площадке у лифта Зин сел на корточки, достав телефон и, почти не осознавая, что делает, набрал номер Хизаки. — Приезжай, пожалуйста, сейчас к Камиджо, — с трудом, запинаясь, произнес он в трубку, закрыв глаза и чуть стукнувшись затылком о стену. — Только как можно скорее. Хизаки на том конце среагировал так, что об стену захотелось приложиться еще раз. Он испугался. — Что произошло? Зин не хотел молчать, но горло ему тоже будто сдавило. — Я, кажется, сделал большую глупость. Приезжай быстрее. Больше он Хизаки не сказал ничего, сбросив вызов и вообще отключив телефон. Следовало встать, спуститься вниз, добраться до дома и наглухо запереться дня на три, оборвав все связи с миром. И он непременно это сделает, ровно через одну минуту.