***
Текс дулся на мужа еще несколько дней, и обида усилилась после того, как доктор, нанесший плановый визит супругам Даллас, еще раз осмотрел младшего мужа и вынес окончательный вердикт: — Поздравляю, вы беременны! Обычно, по доброй новоорлеанской традиции, счастливая весть ознаменовывалась веселой вечеринкой для друзей и соседей, с неизменным барбекю, подарками и балом. Но Ричард решил не подвергать самолюбие и терпение Текса новому испытанию, тем более, что и сам не видел в нежданном событии повода для праздника, хотя в глубине души испытывал робкую, трепетную радость… Когда Тони подарил ему первенца, он воспринял это спокойно, без гнева или эйфории, просто поставил дополнительную отметку в графах «расходы» и «забота о ближнем». Родившийся омежка был трогательным и милым, он забавлял отца, внушал желание защищать от невзгод и вообще — сделать его жизнь счастливой и беззаботной, но и только. В постоянных разъездах, в бурном водовороте опасных приключений, Ричард очень редко вспоминал о сыне, если не требовалось выслать деньги или принять быстрое решение о его судьбе. С Тексом — и с ребенком, который соткался внутри любимого тела из их общей крови — все было иначе… Первые дни после подтверждения доктором «радостной вести», Текс бродил по территории виллы сам не свой. Он сторонился слуг, уклонялся от сделавшегося вдруг невыносимо-любопытным и даже где-то назойливым Дэнни, и уж точно избегал проводить в обществе альфаэро больше времени, чем того требовали приличия и здравый смысл. Фактически это означало, что они встречались только за столом, трижды в день. Их совместные трапезы, ранее проходившие в беззаботной болтовне и обсуждении грядущих путешествий, теперь сопровождались лишь обменом короткими репликами и односложными ответами на вопросы, которые Тексу задавал участливый Ричард. И вопросы эти касались преимущественно его самочувствия, будто все прочие темы вдруг вовсе перестали волновать Далласа! Чем чаще о-Сойер слышал заботливое ричардово «ну как ты сегодня себя чувствуешь?» тем чаще в нем поднималась жгучая до тошноты волна обиды на мужа, вкупе с тихим бешенством а-Сойера, видевшего в своем нынешнем положении только досадное препятствие, вставшее между ним и той красивой жизнью, что успел наобещать ему альфаэро. Но Текс все еще помнил приличия и, скрипя зубами, сдерживался от резкостей, колющих ему язык. Вместо того, что он в самом деле мог бы крикнуть в ответ на это показное участие, он холодно извещал Далласа о том, что «все в порядке», и далее их завтрак продолжался уже молча, и Текс стремился завершить его как можно быстрее. Так продолжалось до тех пор, пока обида все же не переполнила чашу терпения ковбоя и не изверглась из его желудка вместе с горькой желчью и таким же горьким на вкус утренним кофе… Когда это случилось в первый раз, Текс устроил мужу безобразную сцену, выплевывая в него весь свой гнев и накопленную досаду, и, испуганный силой собственных переживаний, сбежал от него к себе в комнату, откуда не вышел ни к обеду, ни к ужину. Но, когда минула бессонная и полная раскаянных мыслей и молитв ночь, и Сойер вновь спустился в гостиную к завтраку, к его ужасу с ним случилось то же самое — едва он отправил в рот пару ложек молочной каши, решив, что лучше начать с нее, а не с черного кофе, как желудок болезненно сжался и вытолкал ее назад, словно то была отрава… — Дики… что это со мной? — впервые за эти долгие дни сменив гнев на милость, Текс испуганно и виновато взглянул на мужа и даже поймал и сжал его пальцы. — Может, какая-то луизианская… лихорадка? Ричард, видимо, знал о первых неделях беременности несколько больше самого Текса, и потому только отрицательно покачал головой, не скрывая улыбки на губах: — О, дорогой мой, не тревожься, это не лихорадка. Разве Ньюбет не предупредил тебя о том, что так будет? — Что будет? И как… так? — опешил Текс, но тут же связал вопрос альфаэро с именем своего степ-папы, и пристыженно замолчал. Потом смущенно и коротко взглянул на мужа — Д-да, он кажется меня предупреждал, но… я невнимательно слушал его тогда. И… понятия не имею, как с этим справиться, если так будет теперь все время, пока… пока не придет срок… Тут его мысли умчались туда, где царили смутные воспоминания о дне, в который Ньюбет произвел на свет Марка, и из которого он запомнил лишь его громкие жалобные стенания, ворох окровавленных тряпок в руках у дородного беты-повитухи, и бледное до прозелени лицо отца, курящего под запертой от него дверью одну сигару за другой… От этих смазанных и тревожных картинок его желудок вновь пришел в движение и Текс спешно вскочил из-за стола и ринулся в сторону кухни, ища какую-нибудь посудину… Ричард жестом остановил слугу, который собрался бежать на помощь молодому хозяину, сам выждал пару минут и отправился по следам Текса — благо, деваться супругу с асьенды было попросту некуда; но даже если бы строптивец решил улизнуть в город, альфа легко отыскал бы его по запаху. Аромат диких слив с оттенками муската и красного сладкого вина тянулся за Тексом повсюду, и стал сильнее, ярче, как всегда случалось с омегами при беременности. В нем появились и новые ноты: спелого лимона и земляники, они вплетались в шлейф основного аромата подобно тонкому золотому шитью. Он по-прежнему привлекал альф, но, в отличие от запаха течки, будил не грубое возбуждение и стремление обладать, а нежность, почтение, готовность защищать и служить всем желаниям и капризам того, кто носил в себе новую жизнь… К огорчению Ричарда, Текс тяжело переносил беременность, поскольку сопротивлялся ей физически и душевно, не видел ничего привлекательного в этом «ужасном состоянии», и самого себя считал испорченным, кем-то вроде сломанной игрушки… Альфа понимал, что настало время помочь любимому в принятии перемен, позвать его заново в свои объятия, найти слова, которые упадут Тексу на сердце и заставят ожить, откликнуться. Но для начала было бы неплохо просто поговорить… …Он обнаружил Текса в кладовке, примыкавшей к кухне, согнувшимся в три погибели над ведром; муж оперся руками на стену и тяжело дышал, пытаясь справиться с дурнотой, но, похоже, не очень-то в этом преуспел. Сердце Ричарда пронзила горячая любовь, какой ему не довелось испытать ни с одним из Тексовых предшественников — особая любовь альфы к зачавшему от него омеге, свободная от алчности и гордыни, чуждая мелочным обидам, но способная преобразить весь мир для истинной пары, готовой превратиться в триаду. Даллас подошел к мужу и крепко обнял, прижал к себе, целуя затылок и шею под взмокшими, спутанными волосами, наслаждаясь запахом, и прошептал: — Я здесь, мой драгоценный, я рядом… Я люблю тебя. Не бойся, Текси, мы пройдем этот путь вместе, от начала и до конца, и клянусь, клянусь, что не оставлю тебя одного — ни сейчас, ни после. Я не поеду в Нью-Йорк, пусть сами приезжают, если им нужно. Это легко устроить. Но и в Луизиане мы не останемся, здешний климат слишком тяжел для беременных. Текс не отвечал на его ласки, но хотя бы не вырывался, как-то притих в его руках, ничего не говорил, но определенно слушал, и слушал внимательно. Ричард мягко повернул любимого, чтобы увидеть его лицо, и спросил: — Вы хотели бы снова жить на ранчо, мистер Сойер-а-Даллас? Но не простым ковбоем в подчинении у отца, работающим от зари до зари, наравне с бетами, не видящим ничего, кроме коралей, конюшен и прерии, а самому стать владельцем, полным хозяином надо всем? У тебя будет и большой дом, и слуги, и наемные работники, и сколько угодно породистых лошадей… У нас будут хорошие соседи, а милях в пяти, не дальше- большой город, куда мы сможем ездить на праздники и в гости, а нашего ребенка ты сам станешь учить ездить верхом и стрелять из кольта… Хочешь, я куплю поместье в Монтане? Когда Ричард заговорил с ним, Тексу поначалу захотелось провалиться от стыда сквозь плиты пола. Однако, ласковый голос мужа вовсе не корил его, но успокаивал и утешал, обещал то, в чем о-Сойер теперь так остро нуждался и чего не мог дать себе самому из своей ипостаси альфы. Слова Далласа о том, что он останется с ним и отменит поездку в Нью-Йорк, возродили в душе ковбоя надежду на лучшее будущее, чем он себе уже мрачно рисовал. Значит, Дики все-таки любит его, если ради того, чтобы Текс не чувствовал себя несчастным и покинутым, решил отменить важные дела и поездку. А когда из уст альфаэро вдруг прозвучало неожиданное предложение о покупке ранчо в Монтане — этом благословенном и богатом на сочные травяные выпасы, горные леса и глубокие прозрачные озера краю — уже и а-Сойер вдруг воспрял духом, и впервые взглянул на мужа и не отвел глаз: — Ты правда готов ради меня и… ребенка все вот так бросить и изменить? Тебе ведь не по нраву жизнь скотовода… ты хотел путешествовать, пересечь океан, показать мне Старый свет… Тут ковбой вдруг сообразил, что, возможно, желание путешествовать он сам испытывал куда в большей степени, чем Ричард, вынужденный скитаться за пределами Техаса, где его жизнь подвергалась опасности, но где у него уже было все, что нужно для безбедной и сытой жизни богатого ранчеро. Если бы не капитан Коул, они могли бы вернуться в Ларедо и начать разводить там племенных лошадок из табуна Сойеров… Вспомнив о родном доме, Текс ощутил вдруг такую щемящую тоску, перед которой померкло все, что до этого он искренне считал куда более важным и желанным. Да и поездка в Новый Орлеан не оправдала праздничных ожиданий ковбоя, превратившись из беспечного развлечения едва ли не в трагедию. Вот так же могло случиться и с Нью-Йорком — вдруг он покажется вовсе не таким уж сказочным и доставит ему новое разочарование? Потому, когда Даллас так великодушно предложил ему вернуться к знакомой жизни, Текс вцепился в руки мужа и сжал их с такой силой, словно боялся упустить момент: — Да, да, пожалуйста! Давай уедем отсюда, мне здесь все кажется чужим и странным, уж прости… И, чтобы Даллас не передумал, Текс всем телом сделал движение ему навстречу и прижался лицом к его плечу, заново вбирая в себя кофейно-лимонный запах и тепло его кожи… Видя, что Текс немного оттаял, Ричард перевел дыхание и возблагодарил всех существующих на свете богов и духов, за помощь в нелегкой битве за своенравное сердце любимого альфы-и-омеги. Он стиснул мужа в жадном объятии, зарылся лицом в его волосы, сходя с ума от знакомого аромата, по которому тосковал каждую ночь в пустой постели, и прошептал: — Все для тебя, моя любовь. Для тебя и нашего малыша. Все, что хочешь, все, что пожелаешь, только не покидай меня больше. Не сбегай ни в прерию, ни в мечтания, ни в прошлое, ни в будущее. Живи со мной в настоящем, Текс, и я обещаю… обещаю… исполнить все, что сказал. Губы нашли губы Текса, требуя поцелуй, преодолели легкое сопротивление — о, Ричард готов был поклясться, что оно было притворным, не сопротивление альфы, но чисто омежье кокетство! — и, наконец, муж сдался, его рот приоткрылся, пропуская язык альфы, позволяя многое, и обещая еще больше. Настойчивый поцелуй мужа пробудил в душе Текса благодарный трепет, а в теле породил жаркую волну неутоленного желания, накопленного за все те дни и ночи, что они провели порознь. Но теперь, когда Даллас пообещал ради него отменить свои прежние планы и вернуть ковбою его привычный мир, у Сойера больше не было никаких причин уклоняться от близости со своим законным супругом. Одна мысль, одна единственная соблазнительная картинка, мелькнувшая перед внутренним взором Текса, заставила всю его кровь придти в движение, и он нетерпеливо потерся бедрами о бедра альфаэро, притягивая его к себе еще крепче и плотнее. Что же, в наступившей беременности вдруг обнаружились и некоторые плюсы: теперь им можно предаваться любви, не тревожась о том, что наступят ее последствия — их ребенок уже жил внутри тела ковбоя, и самим своим существованием запирал изнутри тайные врата омеги для всех остальных претендентов. При мысли об этом, Текс счастливо улыбнулся — впервые с момента, когда получил заверения доктора о своем непраздном положении. Теперь, раз Ричи оставался с ним, будущее уже виделось Сойеру в совершенно ином свете, чем даже при сегодняшнем пробуждении. И то, что они опять начнут делить с мужем одну постель на двоих, вызвало у него нестерпимое желание тут же увлечь его за собой наверх и не отпускать от себя до самого ужина… а там и до следующего утра… — Я… я очень скучал по тебе, Дики… Прости меня, я вел себя не лучше капризного ребенка… но обещаю, что впредь никогда не осмелюсь больше выставить тебя за дверь из нашей спальни… что бы ни случилось между нами… И ты, ты тоже пообещай мне, что не оставишь меня одного… — шептал он в перерывах между жадными поцелуями, радостно ощущая, как твердеет и наливается силой член альфаэро, прижатый к его бедру. Его собственное желание было столь же полным, и, если так пойдет дальше, то они набросятся друг на друга прямо здесь, в тесной кладовой… — Идем наверх… Хочу, чтобы ты взял меня в сцепку… глубоко и надолго… — задыхаясь от томления, и буквально впитывая в себя ярко вспыхнувший аромат истинного, пробормотал он в шею мужа и, с трудом отстранившись от него, потянул за собой. Нежная просьба вместе с заверениями в любви сорвались с губ Текса так просто и безыскусно, а дыхание и все тело ковбоя стали такими горячими, что Ричарда едва не свело с ума это новое проявление невинности, помноженной на зрелую страсть. Убийственное омежье очарование раскрывалось в своевольной натуре альфы, как привкус солнца в винном букете, и превращало Текса Сойера в самый желанный трофей, какого только мог пожелать хищник, подобный Черному Дексу. Этот хищник никуда не ушел, но, приручившись, спал до поры до времени, продолжая, впрочем, и во сне чутко сторожить свои владения и угодья. Даже если бы Даллас не чувствовал бедром эрекцию Текса, он угадал бы степень возбуждения супруга по терпкому сливовому запаху, омега словно купал его в своем аромате, манил и дразнил… Ричард перестал сдерживаться, зарычал, сгреб Текса в объятия и без особого усилия закинул на широкое плечо — этому приему обращения с пленниками он научился у команчей, да и сейчас немногим отличался от дикого охотника прерий, с пылающим лицом, горящими глазами и особым орудием, торчащим вперед и вверх, готовым вторгнуться в ждущее его тело. — Идем! Черт возьми, мальчик, ты не знаешь, на что напросился… Я насажу тебя на член до завтрашнего утра! Они в самом деле достигли спальни за считанные мгновения. Декс ногой распахнул дверь, стряхнул Текса на пол, втолкнул его в комнату и дал мужу кратчайшую передышку, пока закрывал замок и для надежности накладывал внутренний засов. Но Текс передышкой не воспользовался, со стоном нетерпения обхватил Ричарда за спину и впился в шею голодным поцелуем альфы, но с особенной нежностью омеги… Кожа Сойера взмокла на спине и груди, пропитав ткань клетчатой рубашки, все его тело горело и плавилось от внутреннего жара, рожденного вспыхнувшим, как порох, желанием. Он едва не кончил, когда крепкие руки мужа подхватили его, словно теленка, и вздернули на плечи, и все еще с трудом глотал тягучий влажный воздух Луизианы, балансируя на острой грани, цепляясь ногтями за бока истинного, и заново помечая его губами и зубами. В висках стучали крошечные молотобойцы, а в самом центре груди бухал тяжелым колоколом сердечный набат, и волны от него расходились по всему телу, сообщая предательскую дрожь коленям и пальцам. Покончив с дверью, Ричард с низким рычанием голодного хищника развернулся к нему и в два счета подтолкнул к широкой кровати, спрятанной за кисейным балдахином. Они обрушились на покрывало, как были, в одежде, и не размыкая объятий. Колено альфаэро властно вжалось между его бедер, в то время, как ловкие пальцы взламывали сопротивление узорчатой жилетки и прокладывали себе путь под ремень плотных штанов. Звякнула пряжка, Ричард одним резким движением выдернул полосу дубленой бычьей кожи из шлёвок, и Текс шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, когда край ремня чиркнул-таки по оголенному боку, как плохо наточенный нож. Но, когда Даллас остановился, чтобы проверить, не сильный ли там ожог, Сойер нетерпеливо притянул его к себе, выдохнув: — Оставь… это не больнее, чем когда ты… когда ты не во мне… — и убедительно замкнув их губы в новом крепком поцелуе. Руки Ричарда быстро и властно расправились со всеми прочими преградами, что мешали ему насладиться зрелищем обнаженного мужа, готового покорно принять его в себя. Текс откинулся на гладкий шелк покрывала, завел руки назад, вцепившись в деревянные рейки изголовья, слегка выгнулся и, подрагивая от нетерпения, раздвинул пошире бедра, дразня распаленного супруга видом собственного возбужденного члена и влажно поблескивающих тайных врат. Сильный и терпкий сливовый запах, смешанный с цитронной свежестью ромнеи и острой кофейной нотой, пьянил голову, а в животе все сладко сжималось и скручивалось от предвкушения быстрого натиска альфаэро и долгой любовной игры… — Иди ко мне… — призвал он пересохшими губами, провел по ним языком, запрокинул назад голову, открывая перед истинным беззащитную шею и, прикрыв глаза, замер в сладострастном предчувствии… Ричард не заставил просить себя дважды: распахнул на груди рубашку, просто рванув ее в стороны, не обращая внимания на посыпавшиеся дождем пуговицы, расстегнул и приспустил джинсы и белье, ровно настолько, чтобы полностью высвободить член и получить возможность двигаться с нужной амплитудой, встал на колени между разведенными бедрами Текса и толкнулся в текущий вход: — А вот и я, муженек… Теперь, когда они ждали ребенка, следовало проявлять определенную осторожность с телом омеги, и Декс не стал врываться резко, хотя ему очень хотелось поступить так, да и Текс поощрял его своими стонами, жадными движениями навстречу и всем видом, более чем далеким от кроткой невинности. Ковбой был так же голоден, как он, и намеревался получить от Черного Декса все, что ему причиталось, быть может, с омежьей мнимой покорностью, но с силой и ненасытностью настоящего альфы. Декс же готов был исполнить все его желания и фантазии, даже самые непристойны и дикие; ухватив мужа одной рукой за бедро, другой он направил свой член к цели, и прежде чем войти внутрь, принялся дразнить им возбужденный ствол Текса. — Хххххаааа… Ссссс… Ххххххаааа… — шумно дышал Текс в такт дразнящим касаниям мужа, и, несмотря на жажду немедленного бурного соития, был ему благодарен за это игривое промедление. Оно дарило новое тягучее удовольствие предвкушения, одновременно пробуждая ото сна голодное чудовище, насытить которое мог лишь Ричард, нанизав его жадную пасть на член и заполнив узлом альфы. Это ненасытное чудище ворочалось внутри живота, охраняя покои, где притаился крошечный мистер Даллас… Еще раз подавшись вперед бедрами, Текс глухо застонал, когда его член прошелся скользким навершием по сухому горячему стволу альфаэро, и сжал его бедра своими, побуждая перейти от игры к серьезной схватке: — Входи же, муж мой. Видишь? Я готов… — он быстро провел пальцами по увлажненной щели и мазнул терпким соком губы Декса, бесстрашно глядя в черные омуты глаз, потом поймал его ладонь на своем бедре и, потянув ближе, вобрал в рот и слегка сжал губами жесткие пальцы альфы… Декс вошел одним движением, сильно и глубоко, так что набухающий узел сразу же проник за скользкие створки и прочно обосновался там — в ближайшую пару часов, а то и дольше, любимый мог и не мечтать о том, чтобы встать с кровати и передохнуть от резких толчков и жаркого трения. — Черррт, как же я скучал… — хрипло выстонал альфа и принялся жадно двигаться, наслаждаясь сам и сполна давая Тексу все, в чем нуждалось его разбуженное тело. — Как я скучал, мой дикий мальчик, мой красавец, мой чертов упрямец! Он опустился на мужа, полностью лег на него, крепко обхватив руками и ногами, не желая упустить ни вздоха, ни поцелуя, ни сладкого содрогания, и пристроил член Текса себе под живот, так что ковбой мог в полное удовольствие тереться об него, ускоряясь или замедляясь по своему усмотрению. — Даааа… оооо… даааа… — Текс слегка сдвинул ягодицы, позволяя собственному телу плотнее обхватить восхитительно-горячий член, легко проникший в него, и, поймав заданный мужем темп их танца, закрутил бедрами. Его собственный член несколько раз прошелся головкой по дорожке темных волос на лобке альфаэро, и это сильное ощущение заставило его плотно сжать и прикусить изнутри губы, удерживая ими совершенно непристойные жаркие звуки, которые рождало горло. Объятия Далласа, крепкие, как путы, неожиданно заставили его расслабиться и полностью довериться мужу, отринуть глодавшие его всю последнюю неделю обиды и сомнения, и принять то, что он считал непоправимой ошибкой, как дар, которым рано или поздно любой альфа награждает своего омегу. Джек Сойер любил говаривать, что-де всякий сад красив своим цветением, однако ценен лишь плодами его. И так при этом взглядывал на Ньюби, что тот неизменно краснел и прятал смущенную улыбку и взгляд, но всякую ночь после таких разговоров Текс слышал, как в родительской спальне поскрипывала кровать и раздавались приглушенные стоны омеги. Но, несмотря на их старания, Марк оставался единственным плодом их любви, любимым и желанным. Теперь пришло время Текса послужить своему мужу и позволить их союзу воплотиться в новой жизни. Внутри него завязался и зрел плод их с альфаэро любви, плод, который он должен взрастить с такой же любовью и заботой, с какой все это время к нему относился его истинный Ричард Даллас, он же Декстер Деверо и гроза техасских прерий, Черный Декс. Острое осознание того, какой редкостной удачей было для него встретиться со своим истинным, накрыло Сойера так внезапно, что он несколько раз шумно и порывисто вздохнул, оплел мужа в ответ руками и ногами, вжался в него всем собой, и благодарно прошептал ему в шею: — Я твой… весь твой… сегодня, завтра и до самого последнего моего вздоха… Я слишком люблю тебя, Дики, слишком люблю, чтобы позволить себе еще хоть час разлуки с тобой… хоть минуту злости на тебя… хоть миг сомнения в твоей любви… И, чтобы ты верил мне, я подарю тебе дитя… столько детей, сколько ты дашь мне… сколько посеешь в моем саду… я взращу их всех до единого… потому что люблю тебя.Конец 3 части. Продолжение, возможно, последует, но уже с некоторым временным перерывом.