Дикие сливы. Часть 3.

      Барнсы гнусно предают его: вместо того, чтобы предупредить трагическую развязку, они хватают Текса, крутят ему запястья и локти и вынуждают смотреть на то, как усатый альфа целится в грудь Ричарду. Текс поначалу сопротивляется им, но, поняв, что так лишь потратит силы, затихает и в немом отчаянии ожидает выстрелов. Глаза его туманятся от запоздалых слез раскаяния, и он даже не думает их скрывать, молясь про себя Триединому и повторяя обет кротости и послушания, которого будет впредь держаться, если его альфаэро минует злая пуля. Какому обету он должен будет последовать в противном случае, он тоже уже знает, но гонит от себя саму мысль о том, что дуэль может окончится тяжелой раной или даже смертью Далласа…       Но вот последние приготовления закончены, ритуальная фраза произнесена, отказ в примирении дан ими обоими, и…       Звук двойного выстрела оглушает Текса так, словно обе пули прошивают голову через уши, разрывая барабанные перепонки. Слух заполняет оглушительный звон, и все дальнейшее он может только наблюдать — и видит, как Ричард роняет пистолет, прижимает ладонь к груди и рушится навзничь на зеленую траву, как точно так же валится его соперник, как толпа гостей сперва подается вперед, раскрывая рты в немом вопле ужаса, и тут же отшатывается назад, будто волна от волнореза…       Кажется, он тоже что-то кричит, но не слышит себя, рвется вперед, стряхивает вцепившиеся в него руки, бежит к распростертому телу мужа, расталкивая праздных зевак, и, не добежав всего пары шагов, вдруг перестает ощущать опору под ногами, падает на колени, выставив перед собой руки, и плашмя ударяется о землю. Сердце частит на верхнем своем пределе, колотится где-то в горле, когда он привстает и отчаянно бросает себя к Ричарду, хватает безжизненно откинутую руку и, крепко сжав холодеющие пальцы, проваливается в абсолютный мрак…       — Ты виновен! Виновен в том, что погубил его! Погубил своего мужа! И теперь Тексис Сойер, твоя душа обречена гореть в неугасимом огне стыда и страдать от яда вины на веки вечные! Триединый проклял тебя! Триединый отрекся от тебя! — грохочет голосом патера Нотте-и-Джорно гулкий зловещий приговор, и Текс, брошенный нагим на колени перед алтарем со святыми дарами, горестно съеживается и роняет голову на руки, сплетенные в молитвенный замок.       — Прости… прости… Ричи… это моя вина… только моя вина… я каюсь… я горько каюсь в грехе гордыни… каюсь в грехе самонадеянности… каюсь, что не смог… не смог остановить тебя… Нет мне прощения… приговор ужасен и справедлив… — бормочет он, заливаясь бесполезными слезами и с трудом вдыхая спертый воздух, напоенный запахами разложения и смрадом горящей плоти.       Это горит его плоть: по лодыжкам, ладоням и предплечьям струятся вверх язычки жадного пламени, лижут и терзают кожу, оставляя на ней багровые полосы, прожигая до костей. Текс кричит в ужасе, но не может сдвинуться с места — он прикован тяжелой цепью к дну глубокой чаши, по стенам которой стекает со всех сторон густая горящая смола, и едкий горячий дым затекает ему в горло, вызывая спазмы и удушение…       …После нескольких капель лавровишневого настоя и энергичного растирания мазью из камфоры и эвкалипта, щеки Текса порозовели, сердце забилось чаще и ровнее, но юноша не приходил в себя. Он то беспокойно метался на кровати, то, горя от лихорадки, начинал нести чепуху, с упоминанием ада, чертей и пыток, то взывал к Триединому, то жалобно звал Ричарда, не сознавая, что муж рядом и сжимает его в объятиях…       — Я здесь, моя любовь, здесь… — твердил Даллас, целуя пылающий лоб Текса под взмокшими волосами, проклиная свое решение преподать супругу урок послушания с помощью жестокого розыгрыша. — Я здесь, я с тобой, я жив… успокойся, милый, все хорошо…       Наконец, после укола морфина, сделанного доктором бе-Робинсом, спешно привезенным Барнсами, Текс затих, жар спал, и обморок перешел в глубокий спокойный сон.       — Всему виной сильное нервное потрясение, — высчитав пульс пациента и прослушав его фонендоскопом, резюмировал доктор. — Но он молод и силен, организм у него крепкий, хоть нервы и чувствительные… Все будет в порядке, к утру он очнется и сможет встать на ноги, но я бы рекомендовал обеспечить ему полный покой по крайней мере на сутки.       Ричард покорно кивнул и позволил себе перевести дыхание…, но его волновал один вопрос, и он сейчас же задал его доктору:       — Скажите, мистер бе-Робинс… Это состояние… может быть связано с?..       — С беременностью? — с готовностью подхватил медик и улыбнулся во весь рот. — Конечно, может. Еще как может! Но чтобы убедиться, нужен более подробный осмотр, которому мы сейчас не будем подвергать вашего прекрасного молодого супруга.       Даллас так побледнел, что доктор испугался — не получит ли он прямо сейчас второго пациента, и поспешил добавить:       — Могут быть и другие причины, сэр… Например, общая перестройка организма из-за начала регулярной половой жизни. Альфы-и-омеги переносят его сложнее, чем представители «чистых» типов. В любом случае, жизни вашего мужа ничто не угрожает… просто поберегите его, будьте поласковее, и у вас не будет поводов для тревоги.       Ричард покачал головой, вздохнул и, поблагодарив доктора, препоручил бе-мистера Робинса заботам о-Марсдена. Сам же он попросил подать кофе, взял книгу и устроился у изголовья Текса, намереваясь остаться здесь до тех пор, пока любимый не откроет глаза.       Душа Текса еще долго бродила по самому дну адской долины, сполна испив чашу страданий, но Триединый все же сменил гнев на милость и обратил на нее свой взор…       -… и послал ангелов невинных и чистых, дабы привести душу согрешившую к утешению и даровать ей исцеление и покой… — слышался ему мягкий голос Ньюби, как если бы он вновь вернулся в прошлое, в свои восемь лет, и, лежа в постели, укутанный в теплое лоскутное одеяло, дремал, пока новый папа читал ему строки из Книги Мудрости.       Он и вправду ощутил, как его лица касаются маленькие ладошки и тонкие пальчики, и как над его бренным телом щебечут высокие чистые голоса — и огромное чувство благодарности затопило его до самой макушки, так, что глаза тут же переполнились влагой и она потекла по щекам прямиком в уши…       — Ой-ой! Смотли, смотли, Текси плачет! Дядя Текси, не плач, я тебе плинес вкусный пиложок… Пласыпайся же! Пласыпайся и пойдем сколее иглать! — заверещал один из ангелочков прямо у него над ухом, и Сойер окончательно вынырнул из адского небытия в мир, который едва не оставил, лишившись чувств у бездыханного тела мужа.       Запах конфет, сахарной ваты и сдобной выпечки мешался с едва наметившимися ароматами юных созданий, но тонкий цветочный букет отпрыска Тони нос Текса распознал безошибочно, раньше, чем смог убедиться в этом воочию. Он сумел хоть что-то разглядеть лишь после того, как с трудом проморгался и разлепил слезящиеся веки.       Прямо над ним нависла радостно улыбающаяся мордашка Дэнни, а сбоку, чуть левее, свет из окна застила другая, незнакомая, но столь же юная омежкина физиономия.       — Где он?.. Куда унесли Ри… твоего отца? — тревожно спросил Сойер у Куина-младшего, приподнявшись на локтях и ощущая, что тело едва его слушается, как будто сверху на нем лежит не одеяло, а слой мокрого песка. В глазах ощущение было схожим, а во рту… фууу. туда будто отряд рейнджеров нужду справил.       — Моего отца никто не уносил. Его самого унесло куда-то, но он нам обещал, что скоро придет. — дерзко ответил Дэнни. Теперь он бесцеремонно оседлал живот Текса и покачивался на нем, вообразив, что это лошадка и стуча острыми детскими пятками ему по ребрам.       — Да-да, мистел Даллас сколо плидет, он плосил нас плоследить за тобой, мистел Сойел… — радостно проверещал приятель Дэнни, во рту которого явно не хватало нескольких молочных зубов, из-за чего у него не выходило правильно выговаривать букву «р».       — Так он что… жив?! — воскликнул Текс, рывком приподняв верхнюю часть непослушного тела. Дэнни не ожидал от своей «лошадки» такой резкой «свечки» и опрокинулся на ноги ковбоя, а его приятель так и вовсе спрыгнул с кровати и помчался куда-то с криком:       — Мистел Сойел отклыл глаза! Мистел Сойел плоснулса!       — А ты с чего это решил, что он умер? — в точности копируя ироническую интонацию своего папы, спросил маленький о-Куин-Даллас, недовольно слезая с постели. — Мой отец не умер, это он пошутил так над тобой. Они с дядей Чарли любят шутить.       Если бы сейчас Текс услышал, как с его кровати на пол с грохотом рушатся камни, он бы не удивился — именно такое чувство облегчения посетило его, когда ребенок, которого он по глупости и гордыне своей уже успел невзлюбить, будто врага, принес ему столь утешительную весть. Откинувшись обратно на подушку, он закрыл глаза и горячо возблагодарил Триединого, повторив ему все свои обеты. Потом снова взглянул на Дэнни и как можно мягче спросил его:       — Он точно даже не ранен? Пуля его не задела?       Юный омежка театрально вздохнул и закатил глаза, совершено как Тони:       — Да нет же, говорю тебе, они оба стреляли пустышками! Детская забава! А ты поверил и… — тут малой не вытерпел собственной серьезности и прыснул — тааак испугался, так смешно бежааал, и потом бац! и свалииился! ­       Ричард поднимался по лестнице, держа в руках овальный поднос, где стояла большая позолоченная чашка, до краев наполненная горячим шоколадом со сливками, с добавлением миндальных хлопьев и мексиканской ванили — кулинарный шедевр о-Марсдена, «чтобы порадовать молодого массу». К шоколаду прилагалась тарелка, полная золотистых французских гренок: без них, по утверждению няня, волшебное воздействие напитка будет неполным. Даллас не спорил, он, как и пожилой омега, верил в чудодейственную силу приятных вкусов и аппетитных ароматов больше, чем в лекарские снадобья; но когда на лестничной площадке на него наскочил маленький приятель сына, радостными воплями оповещая о здоровье «мистера Сойела», поднос едва не оказался на полу, а шоколад — на брюках у Ричарда.       Альфаэро спасла только быстрая реакция и железная хватка, остановившая пятилетнего «же-ребеночка» на полном скаку.       — Эй, эй, потише, мой юный друг! Спасибо тебе за добрые вести, но мы ведь не хотим, чтобы мистер Тексис остался без завтрака? То-то же… Ну-ка, помоги мне, ступай вперед и отвори дверь.       Мальчишка с восторгом повиновался, и сам Ричард, подгоняемый нетерпением увидеть мужа, ускорил шаг…       Через полминуты он переступил порог спальни и с удивлением — приятным удивлением — увидел Дэнни и Текса, в обнимку сидящих на постели, и о чем-то увлеченно секретничающих.       Тексу вовсе не казалось забавным то, над чем решил посмеяться юный омежка, но он тут же напомнил себе про обет смирения и сдержал порыв осадить дерзкого проказника. Вместо этого, Сойер тоже рассмеялся вслед за ним, сперва принудив себя, но потом вдруг ясно представив, что детям дуэль между взрослыми альфами описали, как веселую забаву — праздник же! И Дэнни, который тоже там был, знает, что Текс самым позорным образом грохнулся в обморок, чем и подтвердил окружающим наличие у себя впечатлительной омежьей натуры.       Понадеявшись на то, что юный шалопай восполнит ему недостающую картину, Сойер поманил его к себе, и, когда омежка приблизился, похлопал ладонью по краю кровати:       — Садись-ка сюда, именинник! Должно быть, глаза у тебя зорче, чем у любого индейца с Великих Равнин! И память, как у… — тут он запнулся, подбирая правильное сравнение, и решил, что мустанг прозвучит лучше чем бык — у дикого коня, который всегда запоминает всех своих подружек в табуне. Так ведь?       Мальчуган забрался на кровать с ногами, устроился рядом со своим степ-папой и даже позволил ему себя слегка приобнять, делая вид, что внимательно слушает и разглядывает узоры на покрывале. На последнее сравнение он криво ухмыльнулся, но подтвердил его кивком головы, чтобы ковбой мог продолжать хвалить его.       — А раз все так, то ты ведь скажешь мне, а что сделал Рич… твой отец, когда они с дядей Чарли перестали валять дурака?       — Валять дурака? Это ты про себя что ли? — фыркнул Дэнни, смешно наморщив нос и снова рассмеялся, гордо демонстрируя Тексу уже поменявшиеся передние зубы и резцы.       — Чегооо? — досадуя на собственную оплошность обиженно протянул Сойер, но вновь смирил в себе альфу, готового нашлепать маленького нахала, и хотел уже терпеливо разъяснить ему, что означает выражение «валять дурака», как дверь в спальню отворилась и сперва на ее пороге показался шепелявый приятель Дэнни, а следом за ним и Ричард с подносом в руках.       Сердце Сойера тут же прыгнуло сперва ему в горло, потом ушло в пятки, и только после этого заколотилось в клетке из ребер с такой силой, что рубашка на груди затрепетала ему в такт.       Даллас подошел к кровати, с улыбкой глядя на Текса, и едва успел поставить поднос с завтраком на столик у изголовья, когда Сойер, спихнув Дэнни, выскользнул из-под одеяла на пол и, упав на колени, обнял ноги мужа, бормоча, как заколдованный:       — Прости, прости, прости…       — Ооооох… — вырвалось из груди Ричарда, когда Текс рухнул перед ним на колени: в воображении встреча с любимым рисовалась ему по-разному, но к такому повороту он оказался не готов.       Омежки, от природы наделенные острым чутьем, прекрасно поняли, что между взрослыми происходит что-то важное, во что нельзя вмешиваться ни с шалостями, ни с болтовней — и, спрятавшись за спинкой кровати, затаились, как мыши под веником.       Даллас наклонился, подхватил мужа под локти и рывком заставил подняться, но нежный поцелуй, встретивший Текса наверху, смягчил резкость движения.       — Дорогой мой, как ты меня напугал… Пожалуйста, больше не теряй сознания так надолго… — он бережно подтолкнул своего омегу к постели. -…но сейчас — отдыхай. Тебе нужны еда и сон, сон и еда. Так сказал доктор Робинс. И еще он сказал…       — Что? — Текс послушно улегся, а Ричард принялся поправлять подушки и устраивать супруга поудобнее для завтрака.       — Он считает, что ты собираешься осчастливить меня наследником… не знаю, прав ли он, подробного осмотра еще не было, но беременность лучше всего объясняет твои вспышки, перепады настроения и обморок.       Умостившись на подушках и, главное, убедившись в том, что муж не сердится на него за глупый давешний проступок, Текс уже предвкушал радости совместного завтрака, когда Ричард опять заставил ковбоя похолодеть от страха. Сойер замер, ухватившись обеими руками за живот и испуганно воззрился на него — словно мог разглядеть под полотняной рубашкой все признаки наступившей беременности, о возможности которой осторожно высказался доктор. Он просидел так какое-то время, старательно припоминая, когда же у них все успело случиться, если последнее свое цветение он пережил еще на ранчо, и пил после него травки Ньюби, предназначенные для избавления от нежеланного бремени. Ну, а новое должно было вот-вот начаться…       — Нет… не может быть! — растерянно пробормотал он, припомнив еще пару-тройку раз, когда у них с альфаэро доходило до полноценной случки в «безопасное время». — Что же нам теперь делать, а? Я не хочу… я… я… к детям не готов! Нет, ну не вообще, а вот прямо сейчас… Ричи! Мы ведь так не договаривались!       В голосе ковбоя просквозило настоящее отчаяние, едва до него дошла печальная перспектива ближайшие несколько месяцев провести безвылазно под Новым Орлеаном, а потом еще целый год после рождения младенца не спать ночами и выглядеть точно так же, как Ньюби, нянчившийся с капризами Марка…       — Ричи, сделай что-нибудь! Вели, чтобы сюда принесли мою сумку, там еще остались травки! К черту беременность и младенцев! Я хочу уехать с тобой в Нью-Йорк и за океан, а не вот это все!.. — Текс схватил мужа за руку и прижал ее к своему горящему лбу, ему казалось, что голова сейчас просто лопнет от напряжения, как перегретый паровой котел…       — Пасиму Текси кличит на дядю Личалда? Мы зе ему плинесли сладости, а он все кличит и селдится… Пасиму? — тихонько спросил у Дэнни его приятель по имени Шон о-Майли. Они оба сидели тихонько за изножием кровати и ждали, когда их позовут угоститься шоколадным муссом, а взрослые совсем про них позабыли…       — Потому что не хочет, чтобы Ричард вырезал ножом ребенка из его живота, как меня у папы Тони. — умненький не по годам, Дэнни верно ухватил суть возникшей проблемы, и теперь решал, что же лучше для него — заполучить себе братика или сделать так, чтобы оба новоявленных родителя любили только его одного?       — Нозооом из зивотика? Ой-ой, так зе боооойно… Бедный мистел Сойел… — Шон округлил глазенки и прижал к щекам ладошки, покачав головой, потом решительно высунулся из убежища и, подойдя к изголовью, возле которого на столике стоял вожделенный поднос с угощением, громко заявил:       — Дядя Личалд! Не лезте дядю Текса нозом! У него нету никого в зивотике, видите он зе худой-плехудой! А когда в зивотике лебенок, тогда зивотик бааальшой как шал! Лучше дайте ему узе слаааденькое! И нам тозе…       Возможная, хоть и маловероятная, беременность младшего мужа казалась Далласу куда меньшим злом, по сравнению с недавно пережитыми бедами и опасностями, грозившими им обоим смертью или тюрьмой, или отравой мучительной обоюдной ревности. Текси, однако, так разволновался и раскричался, словно живот у него уже на нос лез, и с юношеским эгоизмом требовал от виновника расколдовать его, забрать назад нежданный подарочек. Малыши, надеявшиеся полакомиться дополнительны завтраком, оказались в самом центре семейной бури и старались на свой манер помочь взрослым — в том, как Шон жалел дядю Текса, а Дэнни проявлял недюжинные познания в акушерском ремесле, было что-то невероятно трогательное… и вместе с тем комичное.       Не желая ранить чувства Текса, Ричард изо всех сил старался сохранить серьезный вид, но природная веселость одержала верх, и он расхохотался:       — Да, Шон! Дядя Текс — худой, а точнее, поджарый, как молодой мустанг, и думаю, он таким и останется… даже если родит пятерых детей. Но с первым ребеночком, скорее всего, придется подождать…       Склонившись к покрасневшему уху молодого супруга, альфа прошептал:       — По крайней мере, до полноцветия… — и с наслаждением глубоко втянул в себя спелый сливовый аромат, перемешанный с яркими нотами муската и золотистой смолы.       Текс, которого внутренне аж затрясло от страха перед внезапной перспективой сделаться унылым омежкой на сносях, не мог в полной мере разделить веселье альфаэро. Но почувствовал, как жар прилил к щекам и в животе потеплело от бархатистого голоса Ричарда и его головокружительно-притягательного запаха, смешанного с ароматами горячего шоколада, выпечки и юных сорванцов.       — Нет-нет и еще раз нет, вот тебе мой решительный ответ! — он протестующе вскинул обе руки и замотал ладонями в жесте отрицания — Пока мы с тобой не объедем пол-мира, клянусь, что все дни, которые Триединый отвел под зачатие, буду держать двери спальни на крепком запоре от тебя! Иначе ты наверняка заделаешь мне всех пятерых… Но это будет несправедливо по отношению к Дэнни, да ведь? Ты же вовсе не обрадуешься, если у тебя появятся младшие братья? — желая напомнить Далласу о договоре насчет детей, Сойер прибег к нечестному приему, взяв в союзники пасынка. Он понадеялся на то, что Куин-младший, как и он сам в его возрасте, вовсе не будет так уж рад соседству вечно орущего капризного младенца.       — Нууу… это смотря какие… — протянул мелкий паршивец, то ли из вредности не желая поддержать «вонючего ковбоя», то ли еще не решив для себя этот занятный вопрос. — Если они все будут омежками, то, пожалуй, нет, но если хоть один родится похожим на дядю Ричарда, и вырастет настоящим альфой, то я был бы не против. Всегда хорошо иметь в братьях альфу, который сможет вступиться за тебя, если больше будет некому.       Текс подивился прагматичной рассудительности мальчишки, в который раз отметив поразительное сходство характера с характером Тони Куина. При том, что чисто внешне Дэнни был маленькой копией Ричарда, и даже странно, что не уродился альфой. Но природа уже сейчас щедро оделила его смекалкой и мягким омежьим обаянием — а в будущем он сделается еще искуснее, соединив в своей натуре ум и волю отца с дьявольской хитростью и моральной гибкостью папы-куртизана…       — Дядя Личалд, ну дайте мне узе слаааденького поплобовать! — неловкую паузу, возникшую в разговоре, прервал настойчивый Шон. Его роста не хватало, чтобы самому достать до чашки с муссом и вафельных трубочек и не свалить при этом поднос себе на голову. Но о-Майли в самой непосредственной манере заявил о своем желании, подергав альфаэро за штанину чуть ниже причинного места, и Текс подумал, что этот юный омежка тоже далеко пойдет, особенно если будет держаться поближе к Куину-младшему…       — Да, Ричи, угости наших юных приятелей, и пусть они пойдут поиграть в саду, а мы… мы позавтракаем и поговорим спокойно о том, что случилось и о том, что будет дальше. — стараясь сохранять ровный тон, обратился Текс к мужу, но взглядом уже жадно скользил по его телу и провел по пересохшим от волнения губам языком, ощущая, как страх уступает место желанию еще и еще раз присвоить Ричарда Далласа, оставить на нем свой запах и свои отметины, пусть не столь явные, как метка на ключице… Дети явно будут лишними свидетелями таинства, совершаемого между взрослыми.       Даллас осторожно передал Тексу чашку с шоколадом, чтобы наверняка спасти этот персональный комплимент Марсдена от детских посягательств, и, убедившись, что супруг крепко держит ее обеими руками, подмигнул малышам:       — Налетайте!       Те не заставили себя просить дважды, мигом похватали с подноса гренки и печенье — сколько влезло в руки — и, на ходу набивая рты, выкатились за дверь… Их веселый щебет быстро удалялся в сторону лестницы, и через несколько мгновений наконец-то затих.       Ричард прислушался, встал, подошел к двери и тщательно запер ее на два оборота ключа, а после еще и на засов.       — Вот теперь нам точно никто не помешает, моя любовь… — голос альфы был вовсе не громким, но он не сомневался, что каждое слово отдается в ушах Текса раскатами летней грозы.       — А поговорить наедине нам просто необходимо.       Шоколад был горячим и густым настолько, что Текс не сразу сумел проглотить его, набрав полный рот. Он так и сидел в постели, делая судорожные попытки протолкнуть густую жирную массу по пересохшему от треволнений горлу, когда Ричард приблизился к нему и негромко пригласил к разговору.       Сойер вспыхнул снова — альфа со стыда за собственную жадность, заткнувшую ему рот, омега — от волнения крови, которая словно с ума сошла и забегала по жилам в два раза резвее, едва в замке повернулся ключ и железный засов шурша проскользнул в щель запора… Потому он только кивнул и замер с чашкой в руках, глядя на Ричарда снизу вверх и приподняв брови: мол, говори, я весь обратился в слух…       Но Даллас по-своему истолковал его взгляд, а может виной тому были перемазанные шоколадом губы младшего мужа или двигающееся вниз-вверх адамово яблоко, когда Текс пытался сглотнуть. Сойер успел заметить лишь, как и без того темные глаза альфаэро сделались еще глубже, и приблизились к нему со стремительностью сокола, атакующего свою добычу. В следующий миг губы ковбоя покорно сдались напору Ричарда, и, отдавшись страстному поцелую, он едва не выронил чашку на чистые белые простыни…       Время замедлилось, вовсе исчезло и возобновило ход лишь тогда, когда сам Даллас, собравший с губ мужа остатки десерта, отстранился и, стерев с подбородка Сойера шоколадный след, спросил:       — Воды?       — Да, пожалуй… — кивнул Текс, и добавил, поняв что не солжет ему ни в прямом ни в переносном смысле — умираю от жажды… и в животе все уже слиплось, а скоро слипнется и в заднице…       Ричи удивленно посмотрел на него, и ковбой пояснил:       — Меня так Ньюбет пугал, если заставал за поеданием сладостей… И знаешь, пока еще ничего ни разу не слипалось…, но сейчас я опасаюсь, что может…       Воды в комнате не было, если не считать налитой в умывальник, но зато был графин с ледяным лимонадом, щедро приправленным мятой, и этот напиток казался благословением богов после очень уж сладкого шоколадного лакомства.       Ричард с удовольствием наблюдал, как Текс жадно пьет, едва ли не захлебываясь — ну в точности, молодой горячий жеребчик, с каким он не раз любовно сравнивал ковбоя в своем воображении — а сам едва пригубил лимонад, погрузившись в омут томительного желания… Эта смута, острая, ноющая, и жар внизу живота, напряжение чресел, налитых плодородной тяжестью, были естественным состоянием альфы вблизи истинного, раз и навсегда избранного омеги — по крайней мере, так гласила традиция, и Ричард Даллас волей-неволей поверил в то, над чем Декс Деверо только смеялся.       — Не тревожься, Текс, и ешь все, что пожелаешь. Твоей заднице не грозит «сахарная болезнь», потому что есть мой язык, готовый вылизать ее…       Утолив одну жажду, Текс вернул опустевший стакан и недоеденный шоколад Ричарду и, обеспокоенный его близким присутствием, нетерпеливо заерзал под одеялом, и боясь, и одновременно желая быть уличенным в другой, гораздо более сильной. Особенно после того, как альфа пообещал самоотверженно спасти его зад от неминуемого засахаривания…       Но разговор про беременность и опасение, что у него вот прямо сейчас и начнется новая пора цветения, останавливали его порыв тут же улечься ничком, задрать перед мужем рубашку и дать ему вдоволь поупражняться с его «сладкой попкой» и языком, и членом. Однако, желание вновь ощутить на себе и в себе тяжесть мужнего тела и испытать заново его страсть, заставили ковбоя кусать губы и дышать реже обычного, чтобы дразнящий запах альфаэро не перевесил ту чашу весов, на которой лежала разумная предосторожность.       А Ричард словно нарочно дразнил его, и буквально пожирал глазами, и, кажется, напрочь позабыл то, ради чего, собственно пришел. И Текс первым решился прояснить для себя кое-что о местном кодексе чести, а заодно немного разрядить возникшее между ними эротическое напряжение:       — Эээммм… ты хотел что-то со мной обсудить, так ведь? Надеюсь, после того, как вы с этим мистером Большие Бакенбарды так мило развлекли гостей на лужайке, ни его ни твоя репутация не пострадали? И вообще, просвети меня, в Новом Орлеане такое в порядке вещей, когда альфы затевают дуэли на детских хлопушках?       Декс неопределенно хмыкнул — вопросы репутации и чести волновали его куда меньше, чем предполагал возлюбленный муж, говоря точнее, не волновали вообще; но упоминать об этом здесь и сейчас было непедагогично. Тексу следовало хорошенько запомнить случившееся и никогда больше не затевать ревнивых скандалов на публике, беречь как зеницу ока любовные тайны, и сладкие, и горькие, не допускать посторонних в святая святых альфы и омеги. Следуя этим соображениям, Ричард предпочел дипломатично сменить тему:       — Я хотел обсудить нашу поездку в Нью-Йорк. Дело в том, что сегодня утром я получил оттуда неожиданную телеграмму… Кое-кто хочет лично встретиться с Ричардом Далласом, и боюсь, что я не смогу уклониться от этой встречи. А она может быть опасна.       Услышав из уст Далласа эту тревожную новость, Текс застыл всем телом и стиснул пальцами край одеяла. Его спина напряглась так, что стало больно лопаткам, а в животе появилось уже знакомое ощущение смерзшегося комка грязной глины.       Еще вчера мысль о предстоящем путешествии в город, о котором альфаэро и Барнсы любили рассказывать всякие небылицы, навроде того, что тамошние дома выше всех, которые Текс когда-либо видал в своей короткой жизни, казалась Сойеру спасительной. Вкусив пока лишь отчасти своеобразие жизни и нравов общества Нового Орлеана, он спал и видел, как они снова сядут на пароход, на этот раз большой, ходящий по морю и даже океану, и оставят этот игрушечный и вычурный городок и дальше задыхаться во влажных испарениях устья Миссисипи. Теперь же выходит, что путь к мечте стал путем к неведомой опасности для Ричарда Далласа, и блеск далекого неведомого города как-то померк в глазах ковбоя.       Насколько все же проще и понятнее была его прежняя жизнь на ранчо! Если бы за Далласом по всему Техасу не гонялись отряды рейнджеров, и он согласился бы остаться и вести жизнь честного ранчеро, возможно, эти неведомые враги оставили бы их в покое…       Выпростав руку из-под одеяла, он поймал Ричарда за запястье и, сжав его, требовательно спросил:       — Кто хочет с тобой встретиться? Это те же, кто преследовал тебя в Техасе? Что им нужно и почему мы должны из-за этой телеграммы ехать в Нью-Йорк?