Несколько лет спустя…
Мадлен проснулась лишь тогда, когда настойчивые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь шторы, совсем не оставили ей возможности увернуться от света, но и то было для неё пробуждением довольно ранним — обычно она не поднялась бы, пока из-за двери не донёсся настойчивый стук — ничто по утрам не могло так бодрить, как сообщение о том, что завтрак через пятнадцать минут, ведь отец так не любил, когда она опаздывала. Однако в этот день удалось подняться задолго до стука — здесь уже было виновно не только вездесущее солнце, но и волнение самой Мадлен. Ну невозможно долго спать, когда впереди ожидает праздничный день. Мало ли, что может произойти?
Праздник. Нужно скорее подниматься. Мадлен подскочила на кровати, моментально сбрасывая одеяло — сна не осталось ни в одном глазу. Наспех одевшись, не призывая для этого служанку, и убедившись, что придраться в её виде было не к чему, Мадлен тихо выскользнула из своей комнаты и направилась прямиком в спальню отца — в кои-то веки встать первой и разбудить его пораньше, даже рассердиться он на неё за это не сможет, не в такой день — но как назло искомого в комнате не обнаружилось, и шалость не удалась. «Да как же ему удаётся всегда так рано просыпаться? Он вообще когда-нибудь ложится?» Раздосадовано подумала Мадлен. Прошла чуть дальше по коридору — затем сразу направо. Тяжёлая дверь ожидаемо оказалась не закрыта.
Капитан Салазар наконец был обнаружен — собственно, на своём обычном месте — он сидел за письменным столом в своём кабинете в одной белой рубашке без жилета и пиджака (по утрам и когда дома была только дочь, он позволял себе такую вольность). Рядом с ним лежала стопка писем, а сам он был погружен в чтение одного из них — неужели работа настолько не ждёт? Когда дверь слегка скрипнула, отворяясь шире, Армандо, вздрогнув, поднял голову и улыбнулся:
— Доброе утро, милая! — ничем не выказал своё удивление, даже обидно.
— Доброе утро, padre, — ответила Мадлен, осторожно проходя внутрь комнаты и наклоняясь, чтобы поцеловать отца в щёку.
— Могу ли я спросить причину столь раннего начала дня? — ну неужели, решил всё же отметить — и на том спасибо.
— Попробуй догадаться! — весело произнесла девушка, выпрямляя спину и опираясь об угол стола.
— Даже не представляю… — Салазар сделал наигранно-задумчивое лицо, а Мадлен тут же притворилась смертельно обиженной. — Может у одной маленькой девочки сегодня день рождения?
— Даже удивительно, с первого раза, — саркастично усмехнулась она. — И не маленькой девочки, а девушки! Мне уже двадцать! Когда ты начнёшь воспринимать меня всерьёз?! — здесь она немного кривила душой. Разумеется, всегда, когда что-то действительно серьёзное требовало решения, отец давно уже спрашивал её мнения, с расчётом услышать рассуждения взрослого человека, но в остальное время… Слишком большому периоду её взросления он не смог быть свидетелем.
— Н-да, старею я, — с наигранным вздохом произнёс Салазар. — Вот ты уже взрослая, скоро выйдешь замуж и бросишь меня, старика, одного…
— Ну уж нет, замуж я не пойду никогда!.. По крайней мере, не скоро! А тебя тем более не оставлю! — с этими словами Мадлен так рьяно обняла отца за шею, что тот покачнулся на стуле.
— Хорошо-хорошо, верю на слово, душить не обязательно, — проговорил Армандо, про себя усмехаясь такой резкой категоричности ответа. Всё-таки ещё во многом ребёнок. Хотя это скорее след проблемы её детства, нежели показатель инфантильности.
— А про старость ты мне тут даже не заикайся! — ослабив хватку на плечах отца, продолжила девушка. — Между прочим, из-за треугольника ты теперь на девять лет моложе, так что стареть тебе ещё рано… — заключила она, утыкаясь лбом в его макушку.
— Сдаюсь! Потерпел поражение на всех фронтах! Иди, погуляй в саду, до завтрака ещё полчаса, так что ты вполне успеешь. Хорошо? А мне нужно закончить пару ответов, — поцеловав дочь в щёку и игнорируя разочарованное пыхтение, он дождался, пока дочь выйдет из кабинета, прежде чем снова приняться за письма. Как же ему повезло с этим неконтролируемым созданием.
В это время дня сад пустовал — садовник приходил лишь после полудня, и в тишине, нарушаемой лишь пением ранних птиц, Мадлен сама того не желая погрузилась в воспоминания: разговор с отцом, упоминание Треугольника — всё это разбередило тот уголок памяти, что бережно хранил события тех сумасшедших дней, дней, когда она ещё не знала, удастся ли ей, но понимала, что хотя бы делает всё, что в её силах. Дней, когда она встречала людей, от которых стоило бы отшатнуться подальше, и проводила с ними целые сутки, когда периоды бурлящего в крови адреналина перемежались с часами покоя, бездействия, звука волн, ударяющихся о борт и разговоров с теми, кого удалось встретить благодаря лишь невероятной, но счастливой случайности. Сколь ужасными не были те дни — опасными для жизни, непредсказуемыми, наполненные страхом быть убитой или, ещё хуже, не исполнить задуманное — пожалуй, это время было самым захватывающим и в том прекрасным в её жизни. Приключение, сошедшее со страниц романа, не иначе.
К её великому сожалению, известий о приобретённых в те дни знакомствах она почти не получало. Хотя может, оно так и должно было остаться. О разбоях Джека Воробья она, конечно, читала в газетах, да и различных сплетен ходило не мало — уж кто-кто, а эксцентричный пират точно в тени оставаться не собирался, не на того напали. Изредка девушке удавалось на время восстановить переписку с Кариной Смит — через несколько месяцев после возвращения Мадлен домой, Карине какими-то неведомыми путями выяснила, как наладить с ней связь — в ходе дальнейшей краткой переписки Мадлен узнала, что Карина нашла отца. Девушка была, мягко сказать, крайне удивлена, когда услышала о родстве образованной и приличной девицы с таким человеком, как капитан Барбосса… зато с истоками её характера всё стало намного понятнее.
К сожалению, о самом капитане в редких письмах почти никогда не заходила речь — Карина по мере своих сил продолжала обучение и искала для себя всё новые цели для поисков и исследований. Однако меньше всего Мадлен знала о том, что сталось с Генри Тёрнером — это огорчало девушку больше остального, ведь в конце концов именно юноша был, пожалуй, самым близким её другом из всех тех, с кем она пережила своё приключение — в целом, именно благодаря ему оно и состоялось и пару раз именно его стараниями не закончилось лишь на полпути. Всё, что она узнала о его дальнейшей судьбе — в письмах Карины. Он добрался с ней и Барбоссой до обитаемой земли, но на этом след его терялся. Он хотел направиться к своей матери — узнать, смог ли его отец вернуться домой, спало ли его проклятье вместе с проклятьем Салазара и, предположительно, всеми остальными. Добрался ли он до дома, как скоро это случилось, куда он направился после того? Тайна, покрытая мраком. Ни весточки, ни новостей от Карины. А ведь прощаясь они надеялись, что снова встретятся… Интересно, где он и что с ним стало? Вспоминает ли он об их приключениях так же, как и она?
Камердинер отца — добрый пожилой Хави — отыскал Мадлен в саду, сидящей на бортике фонтана, глубоко погружённую в раздумья — было время возвращаться назад, в дом: завтрак был подан на веранде. Ели почти в молчании — не хотелось нарушать необычного спокойствия этого тихого утра: тихие переговоры о том, чем стоило заняться в предстоящий день да о том, какие вести пришли с утренней почтой, прерывались длительными паузами. Допивая свой утренний кофе, капитан Салазар уткнулся в газету, а Мадлен, быстро прикончив свой завтрак и не имея привычки с утра же приступать к прессе (да и вообще сколь бы то ни было регулярно приступать к прессе), поднялась из-за стола и известила отца о намерении прогуляться по городу и, получив в ответ едва заметный кивок, посчитала себя свободной от утренней рутины.
Город постепенно просыпался, кто-то ещё только завтракал, а кто-то уже отправлялся на прогулки и по делам, как и сама Мадлен — по дороге в порт, на набережную она натолкнулась на нескольких знакомых, чьи нарочито-радостные поздравления покорно и вежливо-благодарно выслушала. Если улицы города только начинали оживать в эти часы, то на пристанях было уже полно народу. Хотя, отдать должное, в этом порту, кажется, бурная жизнь почти не затихала в течение всего дня, а особенно по утрам — кто-то пришвартовывался, кто-то готовился к отплытию, кто-то проснулся и готовился к дневной деятельности, а кто-то ещё и не собирался ложиться. И всё это сопровождалось непрекращающимся движением, окриками, возгласами и разнообразным грохотом. Мадлен взяла курс на возвышающиеся среди прочих мачты «Безмолвной Марии» — хотелось отдать дань кораблю, прежде чем снова свернуть в город или выйти на пляж.
Прохаживаясь по набережной, девушка наблюдала за активностью разномастных моряков, на время словно окунаясь в эту шумную и наполненную атмосферой приключений — а ещё, конечно, грязи и невежества, и риска, но это она решила опустить — жизнь; вдруг взгляд её скользнул по знакомому лицу. Мадлен не сразу осознала, что так сбило её с толку и удивило, затем резко замерла, вновь ища в толпе знакомые черты — Генри. Юноша стоял всего в нескольких десятках метров от неё, судя по всему, только сошёл с торгового судна и беседовал с несколькими товарищами по команде. Немного опомнившись от первичного шока и сообразив, как бы заявить о себе, Мадлен вдруг улыбнулась — осторожно подкралась к Тёрнеру сзади и резко накрыла его глаза ладонями, одновременно предвкушая его удивление и опасаясь, как бы она не обозналась или как бы реакция не была такой радушной как она ожидала.
Генри слегка вздрогнул, чем развеселил и без того довольную девушку. Пускай теперь погадает, нечего было о ней забывать так надолго. Почти пять лет и ни весточки!
— Джеймс, не смешно! — воскликнул Генри, явно не привыкший к таким играм, в то время как его товарищи удивлённо смотрели на незнакомку за его спиной, в головах их явно уже крутились самые разнообразные версии объяснений.
— Какой я тебе ещё Джеймс! — изображая негодование воскликнула Мадлен. Генри вновь вздрогнул — кажется, что-что, а женского голоса он услышать никак не ожидал. Тёрнер, осторожно развернулся, вынуждая Мадлен опустить руки — она надеялась, тут-то он и подскочит в третий раз, но в глазах его не появилось узнавания.
— Извините, мисс, Вы, вероятно, ошиблись… обознались. Мы с Вами, мне кажется, никогда не встречались прежде, если мне не… — тут он осёкся. Ну неужели! Не прошло и часа! — Мадлен? — Генри чуть отшатнулся, на этот раз оглядывая уже более осознанно, пытаясь за раз воспринять и свыкнуться со всеми изменениями, что произошли с ней за прошедшие годы. Перед ним была уже далеко не та мелкая сорвиголова, что сбежав из пансиона, тут же кинулась на борт пиратского корабля.— Ты?
— Ну, здравствуй, — тихо произнесла она. чуть отступая назад, внезапно чувствуя смущение от такого пристального взгляда — то, что её не узнали, было даже лестно. — Давно же мы с тобой не виделись.
…Корабль Генри должен был простоять в порту ещё несколько дней и пару суток он мог позволить себе отдохнуть от обязанностей. Они прогуливались по городу несколько часов — каждому хотелось узнать, чем для другого закончилась та невероятная история, что они пережили вместе несколько лет назад. Генри всё же нашёл отца свободным — теперь тот живёт с его матерью: ещё одна семья воссоединилась после долгих лет. Сам молодой человек, несколько месяцев пробыв дома, почувствовал, что его с новой силой тянет в море и поступил на работу на очередной корабль. С тех пор время от времени менял капитанов, путешествовал по Карибам — и по тому, что Тёрнер так и не уточнил цели, Мадлен поняла, что, похоже, корабли далеко не всегда были торговыми, но предпочла догадку свою не уточнять. Нынешнее его судно прибыло в порт лишь в предыдущий вечер, но команда так давно была без отдыха, что в этот раз на суше обирались задержаться хотя бы на неделю.
Когда часы на башне собора пробили два, Мадлен забеспокоилась — нужно было возвращаться домой к обеду, да и вечер хотелось провести с отцом: расстроится, что она сбежала на полдня в их праздник — ни за что не покажет этого, но она ведь знала, что расстроится.
— Генри, мне нужно идти домой. Отец будет волноваться. А заешь, что? У меня ведь день рожденья, так?.. Приходи к нам на ужин! — радостно воскликнула девушка. В голове тут же пронеслось, что не стоило этого делать — что отец не одобрит, и что вечер в этом году они собирались провести в кругу семьи (в данном случае в отрезке, но неважно).
— Я бы с радостью, но… Ты точно уверена, что твой отец захочет видеть меня в своём доме?
— О, об этом не беспокойся. Он может быть довольно суров, но он не будет против моих друзей, — ох, а может и будет. Но отказать уже неприлично. — Так ты придёшь? — переспросила она уже с меньшим энтузиазмом.
— Постараюсь, — ответил он неуверенно. — Куда мне идти, если удастся вырваться с корабля?
— По главной улице до конца, там направо — упрёшься в холм и увидишь усадьбу с оранжевой крышей — ты сразу поймёшь. Не ошибёшься, — девушка указывала куда-то в сторону, сама точно не осознавая, сочетается ли жест с устными указаниями, но в целом это было не важно. — К семи, — пояснила она. — Не хочешь злить отца — лучше не опаздывай, — ну вот, теперь она его уже запугивает, докатилась.
— Я отпрошусь у капитана.
На том они и расстались — Генри направился в порт, а Мадлен обратно, через узкие городские улочки к усадьбе. Придя домой, девушка тут же отправилась искать отца — тот обнаружился всё так же в кабинете, кажется, снова что-то планировалось и Мадлен не хотела даже думать о том, на сколько дней этот выход заберёт его из дома. Жаловаться было, конечно, грех — Салазар выходил в море намного реже, чем раньше, но, если честно, звание и пережитое давно уже позволяли ему оставить активную службу. Она знала, что без выходов в море ему будет просто нечем заняться. Она знала, что опасность его прежней службы не сравнима с текущими обязанностями. Она всё равно не могла не переживать. Пыталась прятаться пару раз на борту — сгоняли перед выходом к чертям — ну, почти всегда. Но это другая история. Сейчас нужно было сообщить ему о внезапном госте как можно мягче и доброжелательней. Новость будет для него, скорее всего, не самой приятной неожиданностью, но Мадлен надеялась, что он отреагирует положительно.
— Padre, я знаю, что мы планировали, что будем в этот вечер одни, но… — начала она, обходя стол отца и выглядывая в окно за его спиной.
— Но планы меняются, и ты кого-то пригласила? Я даже и не сомневался, не волнуйся, я не расстроен, — да у тебя голос всегда одинаковый, хоть расстроен, хоть нет, а твои собственные заверения слушать вообще бесполезно. Мадлен подходит к отцу, опирается о край стола, пытается заглянуть в глаза или хотя бы по осанке понять, сердится он или нет.
— Это один старый друг, из тех, что помогали мне искать тебя…
— Пират? — удивлённо спросил Салазар, в голосе слышалось скорее некое замешательство, чем недовольство — он ожидал, дочь пригласит кого-то из подруг в городе, не сумев отвертеться от чьих-нибудь поздравлений.
— Нет-нет, он вовсе не пират, — поспешила заверить девушка. — Он служит на разных судах сейчас, а прежде и вовсе был британским военным.
— Ага, и пират и британский военный, даже не знаю, что из этого хуже, — усмехнулся Салазар.
— Я понимаю твою реакцию, но прошу, padre, не будь слишком строг с ним! Мы давно не виделись, я не могла как-то не проявить ему свою благодарность, он так много сделал для меня… тогда, — Мадлен постаралась придумать наиболее рациональные аргументы, при том делая ангельское личико — максимальный уровень воздействия на отца.
— Это тот юноша, о котором ты рассказывала? С отцом на «Летучем Голландце»? Гарри, кажется? — Армандо наконец поднял голову, глядя снизу вверх на Мадлен.
— Генри, — поправила девушка. — И, в общем, да.
— Пускай приходит, я не буду к нему слишком строг. В конце концов, это твой день рождения, и ты уже пригласила его, — наконец согласился капитан Салазар.
***
Мадлен стоило беспокоиться за протекание дальнейшего вечера — собственная вежливость как обычно сыграла с ней злую шутку: стоило трижды подумать, прежде чем приглашать Генри, ведь сколь бы ни были замечательны его достоинства, он и её отец — люди совершенно разных кругов, а уж усадить их за один стол и надеяться, что из этого выйдет адекватный разговор… Попытаться, конечно, можно было, но она уже сама корила себя за созданную проблему.
Именно поэтому ей было стыдно за то, как она обрадовалась к пяти часам пришедшей из порта от Генри короткой записке: планы изменились, капитан не отпустил, выходить придётся на следующий день на закате. Мадлен так рассердилась на себя за первичную радость этому известию, что пришлось уверять себя, что на следующий день обязательно пойдёт встретиться с ним — попрощаться и хотя бы попытаться установить относительно стабильную переписку. Да, так она обязательно и сделает. Завтра.
Этим же вечером нужно было лишь сообщить служанке, что гость всё-таки отменяется и подготовиться к вечеру. Новое персикового цвета платье было специально отложено до праздника — каждый раз в этот день хотелось выглядеть как-то по-особенному. Отцу она решила заранее об отказе гостя не рассказывать — пусть узнает за ужином, меньше суеты вокруг этой темы разводить.
Ровно к семи Салазар появился за столом — непонятно, для кого было разводить церемонии, но Мадлен давно смирилась с этой принципиальностью отца, видимо, привитой в профессии: если какое-то устройство изначально существует, будь то время или степень торжественности события, соблюдаться всё должно практически вне зависимости от общего контекста. Наблюдать за процветанием этой привычки на суше было забавно, а вот становится одним из людей, подверженных её влиянию — не очень. Мадлен было всегда обидно получать, как ей казалось, незаслуженные недовольные взгляды отца, когда она сама опаздывала к какому-нибудь приёму пищи на пару минут.
Вечер прошёл как и планировалось. Армандо если и удивился отсутствию гостя, то ничем этого не выказал, а Мадлен предпочла закрыть тему как можно скорее и не возвращаться к ней. Тихие разговоры, открытая веранда и приятный ужин. Почему-то такая спокойная обстановка нравилась Мадлен куда больше празднований с балами, что обычно было принято устраивать.
Когда время уже клонилось к полуночи, а вечер уже должен был близиться к своему завершению, отец внезапно предложил Мадлен выйти на прогулку на побережье. Такое предложение, нужно заметить, было обычно не в стиле Салазара, но девушка давно подметила за ним одну крайне приятную особенность: обычно строгий и следующий традициям отец иногда вдруг предлагал идеи ему совсем не свойственные, но очень приятные — Мадлен думалось, то были редкие всплески оставшегося из его молодости романтизма и авантюризма. Как бы то ни было, она невероятно любила эту его особенность — именно во время таких всплесков они обычно могли провести время «душа с душой» и именно тогда она чувствовала, что по-настоящему узнаёт отца.
Растущая Луна, звёздное, почти безоблачное небо, шум волн и два силуэта на пустынном пляже — двое что давно должны бы быть в постелях, но затерялись в этой параллельной реальности каким-то душевным позывом.
Поначалу они шли в молчании. Огни усадьбы остались где-то позади, а впереди было только море, сходившееся с береговой линией далеко-далеко на горизонте, и бесконечные звёзды. Мадлен глядела на волны. Салазар, казалось, тоже проследовал за взглядом дочери, но мысли его явно блуждали в совершенно других краях. Когда девушка уже подумала было, что, кажется, вся прогулка их так и пройдёт в молчании и совместном созерцании окутанного ночью мира, капитан чуть склонил голову, казалось, отворачиваясь от неё, а затем тихо спросил:
— Скажи, что ты подумала тогда? Когда ты в первый раз увидела меня на берегу? Под проклятьем? И когда я мчался как озверевший за Воробьём? — чего-чего, а такого вопроса Мадлен откровенно не ожидала услышать. Он никогда прежде не интересовался тем аспектом её поисков… Девушка задумалась. Она не знала, стоило отвечать правду, насколько откровенной можно быть, да и ждет ли отец вообще ответа; но по прошествии минуты напряжённой тишины стало ясно, что вопрос не риторический.
— Я… не уверена.
— Ты испугалась, будь честна.
— Вовсе нет, я… — он поднял на неё взгляд, и Мадлен поняла, что «утешительных» ответов он слышать не хотел. — Конечно, мне было немного страшно. Не на пляже — на пляже после первого шока я даже, кажется, хотела подойти к тебе. Но вот потом, на корабле, когда ты напал на Джека… Я страшно боялась, что ты…что подвернусь тебе под руку или что-то вроде того, — она на минуту замолчала, не решаясь высказать следующую мысль, но всё же закончила. — Или что ты таким и останешься. Что заклятье спадёт, а твой разум всё равно будет поражён, и ты не вернёшься даже будучи живым.
Повисло молчание, нарушаемое лишь тихим шумом волн. Незаметно для себя, отец и дочь остановились на одном месте, замерли в раздумьях. Каждый думал о своём: Мадлен — о том, что впервые высказала ту мысль, тот самый глубокий страх сумасшествия отца, что посетил её тогда; Салазар — о том мраке, которому он позволял одурманить себя, и о последствиях того проклятого наваждения. Ему и по сей день снились кошмары — о Треугольнике, о красном тумане, спускающемся на глаза, пиратских кораблях и полуразрушенной «Марии». И маленькой Мадлен, появляющейся то тут, то там в его снах, поглощаемой мраком его проклятья.
— Это была моя вина, — четыре слова, произнесённые так тихо, но уверено, прозвучали как гром среди ясного неба. — Я сходил с ума ещё до того, как Треугольник повлиял на моё сознание — носился за пиратами, посчитал себя для них наказанием, даже гордился, когда другие меня так называли. Мне это нравилось. Чувство правоты, будто бы обоснованного гнева. За это и поплатился — лишился всего, остался только тем, к чему, казалось, так стремился всю жизнь. Олицетворение кары. Больше ничего. Треугольник сделал это со мной внешне и тихо отравлял разум — знаешь, я ведь, пожалуй, этим бы и остался. Карающим призраком, ничем кроме мести…
— Что помешало? — неожиданно для самой себя спросила Мадлен, затаив дыхание. Отец прежде не вдавался в подробности своего пребывания в Треугольнике. Уж точно не в такие.
— Ты. Я думал о тебе. И это было последней ниточкой человеческого, живого, что оставалась во мне и не давала мне заблудиться в тумане ярости, что поглощал моё сознание.
Мадлен опустила голову, стараясь не показать выступившие на глазах слёзы. Армандо хрипло прочистил горло, а затем продолжил:
— Всё, что я хочу сказать… Прости меня. За то, что поддавался собственному тщеславию и озлоблению. За то, что позволил себе погружаться в ярость, не видя ничего…
— Ты не был виноват, ты едва осознавал себя, — она замотала головой, беря его ладони в свои. — Ты не понимал этого тогда.
— Но понимаю сейчас, — пауза, вздох. — Спасибо тебе. За то что верила и была моим лучиком надежды. Я хочу, чтобы ты знала, пусть часто это кажется не так: я бесконечно люблю тебя и не посмею осудить тебя за любой выбор, что ты сделаешь на своём пути. Предостеречь — да. Я уверен, ссор в пути нам с тобой предстоит не мало. Но знай, что бы ты ни делала, с кем бы ни была — я буду рядом. И приду. Это меньшее, чем я могу искупить свою вину и излить свою любовь.
— Padre…
— Обещай меня никогда больше не бояться, — он сжал её ладони в своих. Мадлен посмотрела отцу в глаза.
— Никогда.
Пару мгновений они стояли друг напротив друга молча, неподвижно. Затем Мадлен вдруг бросилась отцу на шею, пряча лицо у него на груди, как тогда, на острове, как много лет назад, когда она ребёнком боялась темноты и просила его остаться рядом, пока не уснёт. Салазар обнял дочь, бережно прижимая девушку к сердцу. Всё прошло — уже давно. Но шрамы заживают гораздо дольше, чем затягиваются раны. Одно счастье — они всё же заживают и со временем уже не болят.
Итак. 1:20 7 июля 2021. Я, кажется, закончила с редакцией. Всем, кто прочёл фанфик впервые после этого времени — спасибо, надеюсь, вам понравилось. Всем, кто и раньше был знаком с этой работой… Думаю, вы заметили, многое изменилось — косметические поправки, добавление некоторого бэкграунда, плюс я изменила концовку главы 10, как вы могли уже заметить. История романтики между Мадлен и Генри могла бы быть мила, но я решила, что всё-таки фокус этой истории — Салазар и Мадлен и заканчивать надо тоже с ними. Общая сюжетная линия сохранилась, чуть больше стало воспоминаний Мадлен и тд… Прибавилось страниц 30, надеюсь, это было к лучшему.
