***
Дверь неспешно открылась, из небольшого зазора сперва показалась курчавая черная голова, а потом уже и весь шкаф под два метра ростом. Михаил Петрович Остапов являет собой самое комичное соединение альфы-мужчины и альфы-мальчика, которое мне только доводилось видеть: казалось, весь тестостерон, что вырабатывался в его организме, уходил исключительно в развитие его мускулатуры и роста. Лицо у него оставалось по-детски милым и открытым, словно он всем и всегда был рад и доволен. На щеках играли две не менее милые ямочки, которые также не придавали ему никакой мужественности. И, наконец, этот ансамбль заканчивали густые черные волосы, завивающиеся во все стороны. — Можно? — смущенно улыбаясь, спросил он, глядя на меня своими озорными зелеными глазами, в обрамлении черных непроницаемых ресниц. Смазливый, сука, бесит. Смотрит он на меня тут. — Да, присаживайся, — делая вид, что очень занят работой, хрипло отозвался я, краем глаза наблюдая за тем, как плавно, почти лениво, он движется. Сердце безумно давило на рёбра, отчего спирало дыхание, а руки так сильно дрожали, что пришлось сцепить их в деловитый замок, чтобы не выдать своего волнения. — Я думаю, что ты понимаешь, по какой причине я тебя вызвал, так что, обойдёмся без прелюдий, — сильно прикусывая щёки, начал я, стараясь говорить ровно и спокойно, чтобы он не понял, как сильно я на самом деле волнуюсь. — А я вот люблю с прелюдиями, Даниил, — пошло облизываясь, отозвался он, привставая на стуле и приближая ко мне свою наглую физиономию. Зеленые глаза маслянисто поблёскивали, а пухлые губы были изогнуты в кривой улыбочке. От такой наглости меня буквально передёрнуло. Если минутой раньше я волновался о том, как бы не обидеть влюбленного в себя юношу, то сейчас я был на своём поле: уж кого, а похотливых козлов отбривать я умею. — Жопу свою на место усадил, — гаркнул на него севшим от злости голосом. В шоке уставившись на меня, альфа подчинился, от удивления приоткрыв рот. Обычно я не позволял людям видеть себя таким, дабы не разрушать образ милого омежки, — Во-первых, я тебе никакой не Данила, а Даниил Ильич. Если хочешь здесь работать, усвой это, мальчик. Во-вторых, я с колокольной башни срал на твои чувства, если подобное повторится снова, я уволю тебя без оклада за месяц. Это ясно? Надеюсь, что да. Если у тебя не хватило мозгов понять, с кем ты, щенок, дело имеешь, я поясню. Я сожру тебя и даже не подавлюсь. А теперь пошёл отсюда. — Простите, — понурив голову, как провинившийся школьник, альфа встал и быстро вышел из кабинета. «Не прощу!» — в гневе подумал про себя, ощущая, как все лицо заливается краской. Давно я не чувствовал себя так паршиво. Словно это я виноват. Нет, нет, я не виноват, это всё он. Он это заварил, так пусть расплачивается. Более долгого и бесполезного вечера у меня уже давно не было. Пытаясь отогнать от себя грусть-печаль, ожидаемо нахлынувшую на меня после не очень удачного дня, я принял приглашение Лёши вместе выпить и отдохнуть в небольшом клубе недалеко от моего дома. Как правило, этот отдых заканчивался тем, что я становился полуживым, ужравшимся в стельку трупом, сетующим на своё одиночество в перерывах между блеванием. Вот и сейчас я активно закидывал стопку за стопкой, в надежде упиться так, чтобы не думать о том, как мне стыдно и мерзко от своих слов. Все проблемы, хоть и не быстро, но всё же начали уплывать от меня на спокойных волнах пофигистического опьянения. — Ты сильно переживаешь о человеке, который тебе безразличен, орешек, — подливая в мой виски немного колы, ответил Лёша, который пребывал в ещё большей кондиции, нежели я. — Мне так стыдно, я не хотел это всё ему говорить, — чувствуя, как на глазах выступают слёзы, признался я, заливая целый стакан разбавленного вискаря себе в рот, — Лёшенька, у него был такой вид, как будто я его ударил. Такой обиженный. Мне так жаль, не хотел я, Лешенька. Понимаешь? И тут стена моей выдержки прорвалась — и я начал плакать. Не просто тихо плакать в кулак, слегка похрюкивая, а по-настоящему с криками, воплями и дрожащими губами. Леша смотрел на всё это с завидным спокойствием, после чего, вновь подлив выпивки мне в стакан, начал: — Данёк, я вот смотрю на тебя, и больно мне. Хороший вроде омега, славный, симпатичный, вредный немного, правда, но кто тут без греха? Но вот чего ты не хочешь быть счастливым, ведь счастье-то твоё само тебе в руки плывет? Ты послушай, я тебя знаю давно… вместе начинали на новом месте. Ты, когда стал начальником, и тебе велели обновить кадры, ты всех омег набрал. Всех, понимаешь. А вот этого… как бишь его там, Остапова пропустил. Почему? — Не знаю, — всё еще подрагивая от рыданий, ответил я, добавляя, — У него были хорошие рекомендации. — Нихуя. Жопа у него хорошая. А ещё запах такой, словно на фабрику по изготовлению страпонов попал. Так бы и поиграл с ним. — Не замечал. — Как это? Да у нас коллектив с ума сходит по этому сладкому пирожку, а ты не замечал? Да от него за версту несёт, как ты мог не заметить? Нереально это. — У меня острый нюх, он мешает работать. Я каждое утро, перед работой, колю себе подавители. Бармен, три мартини со спрайтом. — Ты больной? — заорал Лёша на весь бар, отнимая два из трёх стаканов с коктейлем и быстренько их осушая, — Это против правил: вне течки употреблять подавители. Ты же себе здоровье испортишь, идиотина. — Ты вообще знаешь, что твои премиальные сейчас в моих руках? — заливаясь пьяным смехом, спросил я, чувствуя, как слёзы разъели всё лицо и теперь больно даже улыбаться, — Да какая разница, в конечном счёте? Пары нет. Мужа и детей не будет. Зачем себя беречь? Я хочу уйти в тридцать, на пике своей красоты и карьеры. Бармен, три водки, помянем меня. — Если бы я мог изменить свою жизнь, я бы никогда не поступил так, как поступил. У тебя ещё есть шанс, Даня. Есть, ты родить можешь. А я вот негодный для таких целей, совсем. Кому я теперь нужен такой, дефектный? Сколько с ними не трахайся, а они все равно детей захотят. А я что, я виноват, что молодой был да глупый… — Лёша, — приобнимая друга за плечи, выдавил я, стараясь вновь не разразиться рыданиями. Он не любил, когда его жалеют, но ещё больше он не любил рассказывать о том, как и почему сделал аборт. Хоть он и пытался сделать вид, что всё хорошо, это было отнюдь не так. Трудно передать словами, как сильно я любил и уважал его, человека, который в жизни никогда не жаловался, который шёл и всем улыбался, всегда шутил, несмотря ни на что. Правду говорят, что громче всех плачет тот, кто веселее всех смеётся.***
— Попец мой нераспечатанный, ты как, живой? — донесся с конца провода убитый голос друга, который не иначе, как только что проснулся. — Меня как будто алко-поезд переехал. Голова ужасно болит, и тошнит. Слушай, а я вчера не падал? — заваривая крепкий чай, спросил я, пытаясь найти на кухне свои таблетки. — Нет, вроде бы. А что такое? — Каждая косточка болит. — А когда у тебя последняя течка была? — Месяца три назад где-то. Чёрт, совсем забыл о ней. И вот что сейчас делать? Подавители закончились, всё болит, а отгул взять не могу. — Почему это? — Встреча с советом в два часа, кровь из носа, но должен быть, — выдохнул я, пытаясь сообразить, как буду выкручиваться в таком состоянии, — Можешь прийти к часу, поможешь с документами и собранием. — Хорошо, шеф. Береги себя. Ещё раз осмотрев весь дом, я окончательно убедился в том, что не осталось ни одной ампулы подавителей. Выхода у меня не было, придётся работать так. После работы надо будет заскочить в аптеку и купить столько этого грёбанного препарата, чтобы на две жизни хватило. И речи не могло идти о том, чтобы сесть за руль самому, поэтому пришлось добираться на работу на такси. Кое-как причесав растрепанные волосы, стянул их в высокий пучок, чтобы не мешались. Лицо напоминало маску зомби, продающуюся в сувенирных ларьках по праздникам. Мне настолько было всё равно, как я выгляжу, что я даже не удосужился накраситься. Конечно, я такое позволял себе довольно редко, но так было даже лучше. Без макияжа все принимали меня за тяжело больного, если повезёт, то и совет директоров не станет исключением. Трудно передать словами, как сильно я хотел полежать дома и как следует отоспаться. Только бы пережить этот день, завтра выходной. Господи, как же я устал. В офисе так «активно» работали, что моего появления даже никто не заметил. Нарочито громко закрыв за собой дверь, я заставил этих лентяев обратить на меня внимание. Некоторые из омежек, работающих тут сравнительно недавно, не верящими глазами уставились на меня, пытаясь понять, как это я смог так преобразиться. Но мёдом в этой бочке дёгтя была реакция наглого курчавого альфы, возвышающегося надо всей этой толпой. Я хотел увидеть на лице Остапова отвращение и неприязнь от лицезрения меня таким: побитым и страшным. Но не тут-то было, зелёные глаза смотрели внимательно и как будто бы даже с сочувствием. Это раздраконило меня даже больше, чем слабая ниточка сладкого аромата, явно выделяющаяся среди чересчур приторных запахов омег. — Я надеюсь, что отчёты по вашей работе уже лежат на моём столе. Если они не появятся там в течение часа, праздновать будете своё увольнение, — окидывая толпу испуганных омежек презрительным взглядом, я с выражением полного безразличия остановился на Остапове, который без всякого стеснения продолжал меня разглядывать. — Остапов, ты хочешь что-то спросить? — гадко улыбаясь, поинтересовался я, пристально глядя на альфу. Тот и бровью не повёл, всё так же, с любопытством, рассматривая меня. — У меня нет никаких вопросов, господин начальник, — безобидно ответил он. — Раз нет вопросов, живо работать, — скалясь, приказал я, чувствуя, как от злости и раздражения у меня начинают вылезать клыки. Хуже всего было то, что и эта открытая угроза не вызвала у альфы никакой реакции, он по-прежнему с интересом наблюдал за мной и спокойно улыбался, словно всё это его вообще не касается. Как будто я реву на всех и каждого, но только не на него. — Петя, чашку крепкого кофе в мой кабинет, — гаркнул я, чувствуя, как начинаю краснеть под пристальным взглядом зелёных, ехидных глаз. — Да, Даниил Сергеевич, — отозвался омежка, быстро выбегая из офиса. — Сладулечка моя, эка тебя жизнь потрепала, — входя в мой кабинет с кипой бумаг и двумя чашками кофе, заключил Лёша. — Сладулечке так плохо, что он повеситься тут готов, — ответил я, вытирая со лба выступившие капли пота. В офисе было так жарко, что уже не помогали ни настежь открытые окна, ни кондиционер, работающий на полную мощность. — И всё же, Даня, ты даже для подпитого выглядишь хуево. Уверен, что сможешь выдержать этот трёп в пять часов? Я и сам ведь могу отчитаться, ты же знаешь. — Знаю, Лёша, знаю. Ты мой второй капитан на этом дерьмовом корабле, — невесело улыбаясь, констатировал я, кое-как вставая из кресла и собирая необходимые для собрания документы. Двигаться было практически невозможно. От жары и ломоты в костях хотелось просто расплыться на полу внушительной лужей и ничего не делать. Выпив залпом горячий кофе, я почувствовал, что это было большой ошибкой, через всё тело как будто пустили внушительные тепловые заряды. Но голова немного прояснилась, и я был рад хотя бы этому. Совет директоров, состоящий из пяти молодых, лет тридцати, альф, уже ждал нас в конференц-зале, на втором этаже. Только войдя в помещение, я почувствовал, что у меня перед глазами всё плывет от дурноты. В помещении было настолько душно, что их запахи сливались в единое, пугающее, мускусное нечто, грозящее убить всю жизнь на своём пути. По моему виду Лёша понял, что ещё секунд пять и меня вырвет от обилия ощущений, и поэтому, сославшись на свою дурноту и духоту в помещении, поспешил открыть все окна. Возражать никто особо не стал. Возражать Алексею, когда он чего-то хотел, было довольно проблематичным занятием. К тому же все видели, в каком состоянии пребываю я. Аккуратно присев на стул рядом с открытым окном, отвернулся, стараясь забыть о том, как же несёт от этих альф. Собрание, к моему удивлению, проходило довольно спокойно и даже в дружеской манере. Акционеры спокойно выслушали подготовленный мною доклад, который сейчас декламировал Лёша с крайне сосредоточенным видом, дабы никто не понял, что эти статистические данные он видит впервые в жизни. Пару раз мне тоже приходилось вмешиваться в ход обсуждения, когда омега не мог доходчиво объяснить показатели и рост продаж за этот квартал. — Чёт они как-то слишком быстро согласились не сокращать штат, — задумчиво протянул Алексей, когда мы уже направлялись в наш офис. — Я втирал им уже месяц, что зашиваюсь и работаю за троих. Если они сократят ещё пару сотрудников, то работать станет вообще нереально, — честно ответил я, улыбаясь. Голова уже немного перестала болеть. Всё-таки активный умственный труд и около десяти чашек крепкого кофе могут сделать из алкаша человека. — На жалость давил, хитрый ты жук? — На войне все средства хороши, особенно если ты омега, друг мой. В совете сидят одни альфы, что с них взять-то. Слабый по своей сути народ, увидят «омежку в беде» и всё, мозг уже работает отдельно от тела. Мне их даже жаль. — Нет у тебя ничего святого, — отозвался Лёша, заходя в кабинет вслед за мной. На сегодня рабочий день для нас закончился, осталось лишь отдать последние распоряжения корректорам и благополучно скрыться из этой юдоли скорби. Я уже почти ощущал, как ласкает щёку холодная сторона подушечки, как здорово будет закутаться в любимый пушистый пледик и попускать сопли на «Хатико». Вот если мне что-то и нужно было сейчас, то только хорошо выплакаться. Авось, полегчает, и я перестану кидаться на людей без повода. А то самому уже тошно становится от того, как я себя веду. Но размышления мои наглым образом прервал всё тот же лёгкий и ненавязчивый запах попкорна, который доносился как будто из далёкого детства, когда папа-омега водил меня на праздники и ярмарки, на которых всегда было накурено и пахло разными сладкими и вредными вкусностями для детей. У меня против воли побежали слюнки. Шумно сглотнув, старался нащупать взглядом то, от чего может исходить этот аппетитный, манящий запах. На моём столе, аккурат посередине, возвышался огромный букет белых роз, с призывно торчащей запиской сверху. — Да ты, как я посмотрю, стал очень популярен, кабелюка, — весело смеясь и быстро подлетая к столу, закричал Леша, выхватывая из букета записку и внимательно её изучая, — ой, Хоспади, держите меня семеро. Мило-то как. — Ну-ка? — снимая офисную рубашку, всю измятую и мокрую от пота, спросил я, стараясь не показать своей заинтересованности. Почему-то, с вероятностью до девяноста девяти процентов, я был уверен в том, что это дело рук Остапова, который, как и многие альфы, плохо понимал с первого раза. — «Самому красивому омеге. Таким ты нравишься мне даже больше. P.s.: надеюсь, господин начальник смилостивится и не уволит меня. С любовью, М.О.» Не, ну ты посмотри, как круто мальчик взялся за дело. Не удивлюсь, если к концу этого месяца тебя всё-таки распечатают. — Я сам кого захочешь распечатаю, — самодовольно отозвался я, переодеваясь в сменную одежду. — Что делать будешь? — не замечая моих слов, спросил омега. — А что я должен сделать? Спасибо сказать? Увольте, я слишком стар для цветов и этих букетных периодов, — подходя к Лёше, забираю у него записку, спокойно вынимаю букет из вазы и направляюсь к двери, — Ты идёшь? Омега ничего не ответил, лишь язвительно улыбнулся, стараясь не показать своего торжества, мол, он говорил, что альфа так просто не сдастся, мол, мне этот нахал даже нравится. Нарочито деловым тоном отдав распоряжения подчинённым, я поспешил выйти из офиса под их тяжёлыми, недоумевающими взглядами. Дойдя до мусорного бачка возле выхода, я без зазрения совести и даже с каким-то странным удовольствием выкинул охапку роз и записку. — Эй, ну ты чего? Мог бы мне отдать, зачем ты так? — возмутился Лёша, подлетая ко мне и с неподдельной грустью глядя на бачок так, словно еще немного и ринется спасать злосчастный веник. — Ненавижу цветы. Сладкая дрянь, только нос от неё чешется, — сказал я довольно громко, чтобы курчавый баран, стоящий неподалёку и спокойно взирающий на эту картину, уж точно услышал. Мне показалось, или он весело улыбнулся?