***
За окном шумит лес — шелест листьев весенних наполняет больничный коридор. Где-то там же мерно постукивают об окно оставшиеся мутные, редкие капли прошедшего дождя. В нос ударяет ненавязчивый запах сырости прямиком с улицы. Снова перешептывание деревьев, шелест — единственное, что нарушает давящую тишину. Смеркается. А я, потрёпанный и промокший, с опущенной головой и грустной миной смотрю в пол; не решаюсь войти в желанную палату. Ты заболел так давно, так давно начались первые симптомы. Ты забыл своё имя, своих родителей; забыл все времена года, а точнее — их названия, путался во время речи и смотрел… ох, никогда не забуду этот взгляд. Растерянный и до жути потерянный — каждый чертов раз казалось, что ты взираешь на меня, тщетно стараясь вспомнить что-либо о собеседнике. Но ты до последнего называл мое имя. «Джерард, мне страшно» «Джерард, кто эта женщина? — твоя мать, Фрэнк — не помню…» И снова возникает тот взгляд. Испуганный, безысходный. Страшно представить, о чем ты думал тогда. О чем думал я, когда в последний раз держал твои руки перед тем, как люди в больничных халатах забрали тебя у меня. Глупцы. Они вероятно думают, что, забирая кого-то родного, больного, облегчают страдания. Надежду дают. Но в их непутевые головы не проникает мысль: я все понимаю, знаю: умрет. И ничто не поможет с этим. Отстой… Прохладный ветерок касается дрожащего тела, проходя насквозь. Холод не пахнет, но я уверен, что этот ледяной бриз — исключение из правил, имеющий аромат, настолько неприятный и резкий, что хочется свернуться клубочком, лишь бы не чувствовать его. Я помню твой запах, твой одеколон, лёгкие нотки табака и этот, до жути вонючий, травяной шампунь. Я помню твою улыбку, смех. Живые глаза. Но также я помню другие. Тусклые и отсутствующие. Бездонные карие бездны, маленькие зрачки и отсутствие бликов. Неживые. Совершенно нет. 'Мы не виделись месяц' — мог ты припомнить. 'Он бросил меня' — могло всплыть в твоей голове. 'А что, если он это; а что, если он то…' Я так надеялся временами, что догадки верны: ты думал обо мне, помнил меня. Сердце все ещё отказывалось верить в существование болезни, жрущей тебя и твоё нутро. Я потратил столько нервов, сидя в этом же коридоре каждую пятницу прошедшего периода времени. Клиника для душевно больных. Клиника для психов. Клиника для обречённых. Клиника для тех, чья душа восстала против владельца. Клиника, где ты жил, Фрэнк. Ты был тих. Не кричал, как друзья по несчастью. Как говорили надзиратели: сидел и смотрел в стену, потолок, пол. Не ел и больше напоминал живую куклу. Деревянную и практически неподвижную. Такой образ тебя не мог воплотиться в моей голове: я не позволял ему, желая, чтобы в памяти остался живой и радостный, мой Фрэнк, а не воплощение последствий синдрома Альцгеймера. Ужасное воплощение, ни разу не схожее с прежним тобой. Сердце разрывается на кусочки каждый раз, когда я, выбирая варианты последующих действий, ухожу из больницы, словно последний трус. Лишь бы не видеть, что стало с тобой… Столько лет ты жил, не зная, что захворал. 6 чертовых лет никто не подозревал, что старческий маразм, как его привыкли называть в простонародье, может появиться у юноши. И ты не верил; даже не задумывался об этом, скорее всего. Может, будь мы тогда поумнее и осторожнее, сейчас бы я не сидел здесь. Не шуршали бы навязчивые листья за окном, не капали бы угнетающие капли с крыши, и не дул бы пробирающий до костей ветерок. Печально, но ключевая фраза: «будь мы тогда…»***
Слышится гром, сверкает молния. Я вздрагиваю, как только улавливаю грохот со стороны твоей палаты, нужной двери. Раскат, как призыв к действию. Видимо, сегодня придётся выбрать иной путь из этой «вечной» дилеммы. Я томно вздыхаю и резко встаю, закрываю глаза и твёрдо направляюсь к тебе. Отпираю дверь. Ты сидишь на полу, сначала не замечаешь меня. Твои ноги согнуты и прижаты к груди, руки обхватывают их. Я замечаю тусклый свет от старинной люстры. Она бросает жуткие тени, но они, в то же время, оттеняют и подчеркивают твои идеальные черты лица. Обхожу и встаю напротив. Но ты словно не видишь этого. Не чувствуешь. «Забыл» — проносится в моей голове. Твои руки тонкие, слабые и костлявые; на них выступают голубые вены, а кое-где заметны царапины, наверное, ты пытался причинить себе боль. Бедняга. Твои глаза, ставшие темно карими, направляют взор на меня. И он снова отсутствующий, но по-детски любопытный. Как жадно ты пожираешь мое лицо глазами, закусив нижнюю, треснутую губу, где раньше красовался пирсинг. Мне хочется плакать, но я держусь, чтобы ты не испугался сентиментальности и резкости моей. Я миллионы раз пожалел, что отправил тебя сюда доживать свои последние годы в ужасных условиях. А мог бы оставить дома, успеть сделать все, что не удалось. Насладиться тобой напоследок. Но мы, опять же, сглупили. Я сглупил, а ты — лишь жертва обстоятельств. Снова бабахает гром. Ты вжимаешься в стену и долбишься об неё головой, судорожно выдыхая и проводя рукой по еле заметной трещине. Я подпрыгиваю от неожиданности, борюсь с желанием что-либо предпринять. — Я не знаю, что происходит. Мир гневается на меня — я не попаду в рай, к звёздам. Я не помню ничего, не хочу ничего. Мне страшно, а вдруг ты также был кем-то родным, хотя сейчас превращаешься в незнакомца, — чуть слышно шепчешь ты, смотря глаза в глаза. Но, а я… что я? А я не могу вымолвить и слова. Точно, вывод сам напросился: ты забыл меня. Так было лучше для всех: ты больше не вспомнишь про то, как я поступил: лишил тебя блага проведения последних годов в родных стенах с близкими. Ты злился? Злишься? Я тоже злюсь. Но на себя. Ты уйдёшь, так и не вспомнив о моем косяке, а я буду жить с этим. Уже живу, уже мучаюсь. Вдруг я вижу тебя в последний раз? Скорее всего. И это больно. Больно, что я гляжу на тебя, стараясь заметить в полуживом теле напротив признаки прежнего Фрэнка, а ты… А ты не можешь понять, кто я. Больно стоять и смотреть, как ты в надежде ждёшь ответа. Его не будет. Я промолчу и уйду. Уже направляюсь к двери. Ты — не ты. Ты вялый и дёрганный, ты тугодум, грубо сказать; ты — псих, а мой Фрэнк Айеро — обычный парень. Душа ноет, и я выбегаю из палаты. Пожалею ли об этом? Вряд ли. Я видел все. И уже пожалел, что узрел настоящего умственно отсталого человека, бывшего когда-то моей любовью на всю жизнь. Подумать только, как жестока судьба. Как искусно она отбирает тех, кого лучше забрать у человека; как сделать больнее и жестче. Сука-судьба убила не только Фрэнка, но и Джерарда. Убила его душу и стереотипы, унесла всю привычную жизнь вслед за Айеро, оставив след в виде тянущей боли в груди и затруднённого дыхания.***
Уэй сидит на диване. За окном шуршат листья; тучи рассеялись, являя ясное ночное небо. Неделю спустя, лишь только неделю спустя пропали тучи, которые, наверно, были в небесах и в тот день. Ему пришло оповещение о смерти Фрэнка Томаса Айеро младшего 22 марта 2013-го года. Звезды в этот вечер горели на редкость ярко, уступая лишь луне и фонарям. Джерард смотрел в пространство через открытое окно, словно стараясь сосчитать все компоненты звёздного неба довольно-таки сосредоточенно. Однообразная работенка: все белые пятнышки были на одно лицо, идентичны. Но все же одна звезда на небосклоне светила особенно сильно, привлекая на себя внимание юноши. Она вызывала лишь улыбку на его устах. — Мир не ненавидел тебя, Фрэнки. Он забрал тебя к звёздам, где тебе и место, среди светил. За окном снова шумит лес — шелест листьев весенних напоминает о том дне, когда они виделись в последний раз. О том, что Джерард ушел слишком рано, так и не узнав, что Фрэнк его помнил в тот момент, но сомневался, уже не доверяя своему разуму и элементарной логике. О том, что первый так и не выслушал то, что хотел сказать Айеро ему: извиниться за испорченные месяца жизни, напомнить о своих чувствах и о том, что он бы никогда и ни за что его не забыл. Хотя, судя по симптомам болезни, эта фраза звучит правдиво. А ведь только представьте, как интересно и необычно, что болезнь сожрала всю информацию из головы юноши, но оставила лишь один островок. Значимый островок под названием — Джерард Артур Уэй. И та встреча будто являлась толчком к уходу в мир иной, словно Фрэнк не мог умереть, так и не повидавшись с Уэем. Но это, конечно, лишь гиппербола, предположение. Но, согласитесь, такое вполне может быть, только за гранью нашего сознания, где все предрешено, предопределено; действие не происходит без предшествующего ему — это связано. Закономерно. А сейчас, когда все упущено, когда Фрэнк превратился в ничто, в шелест листьев и шум капелек воды, Джерард не падает духом, зная, что они ещё встретятся в другом мире. Именно он и Фрэнк, а не жалкое последствие синдрома Альцгеймера из того рокового дня.