Кубирэ-они лесов Арису

      Les Marionettes Zbigniew Preisner       Минута.       Солнце уже давно спряталось за горизонт, потому помещение освещали лишь хаотично сверкающие огоньки на гирлянде, что достаточно сильно действовало на нервы. Резко меняющиеся цвета вызывали надоедливую рябь в глазах, потому хотелось лишь опустить веки и уткнуться лицом в прохладную хрустящую подушку, дабы не видеть этот наскучивший красный и зелёный, красный и зелёный… К чему вообще она здесь? Извечная непрерывная погоня за чем-то современным и модным, как по мне, лишь извращает всё то, что строится на домашнем уюте и тепле. Да и вообще как можно было променять это на рождественский торт? Как вообще можно было променять Рождество на работу?       Уже довольно поздно, однако отца всё ещё нет, и я, в принципе, не сомневаюсь в том, что он не появится до завтра. Он часто исчезает и появляется… так было всегда. По крайней мере, так я помню. Отец много работает, и это, пожалуй, далеко не та вещь, за которую его стоит винить, но… почему-то всё равно обидно до рези в глазах.       Откидываясь на кресле, я устремляю безучастный взгляд в потолок, на котором, словно демоны в преисподней, танцуют на адских огнях рогатые тени. Стоит протянуть руку вперёд, как появляется ещё одна, более плавная и крупная. Словно лапа какого-нибудь монстра из-под кровати. Не отсюда ли появилось выражение: «Боится собственной тени»?       В глазах продолжает рябить… красный-зелёный, красный-зелёный.       На кухне, точно жадный прожорливый хомяк, тихо копошится Морико, и это уже успело стать каким-то… обыденным. Не знаю, чем она занимается. Возможно, ест, возможно, что-то ещё. Кажется, эта девчонка жест вежливости «чувствуй себя как дома» воспринимает слишком буквально. По правде говоря, это немного раздражает.       Вот только никак ума не приложу, как родители могли так спокойно отпустить своего ребёнка праздновать Рождество в чужом доме. Откровенно сказать,, порой у меня создаётся впечатление, что она совсем никому не нужна, вот и ошивается где попало.       Я еле вздрагиваю, когда до ушей доносится звук падающей на пол пластмассовой миски. Эта беглянка решила всю кухню разгромить?       И всё же… а я хоть раз видела её родителей? Кажется…       — Ты ведь понимаешь, что он не придёт, — спокойно улыбается Морико, выходя из кухни с подозрительно довольным видом. В данный момент она напоминает своенравную кошку, что натворила нечто непростительное втайне от хозяев и ошибок своих признавать явно не собирается. Гм, а ведь если подумать, у этой девчонки действительно есть нечто схожее с дикой кошкой. Приходит и уходит, когда заблагорассудится; проявляет дружелюбие, но лишь взаимно — первая навстречу никогда не пойдёт. А ещё она очень хитрая и вполне может вскружить голову, казалось бы, обычными разговорами. У неё мастерски получается манипулировать людьми, что, думаю, сильно играет ей на руку в обычной жизни. Возможно ли, что мы общаемся лишь потому, что она этого хочет?       — Всего минута прошла, Морико-чан. Будь более терпеливой, — с наигранным равнодушием произношу я, в то время как в груди неприятно сжимается большой давящий ком в преддверии чего-то неприятного. Он не придёт. Я знаю это, но никогда не признаю. Потому что мне всё равно. Мне нет никакого дела. Меня совершенно не волнует то, что мой отец забыл обо мне!       Я закусываю щеку с внутренней стороны, когда в глазах начинает противно щипать. Ну вот, не хватало ещё разреветься, как какая-то ванильная девчонка. Сжав в кулаки руки, я быстрым движением смахиваю выступившие на глаза слёзы, решительно глядя на свою ночную гостью. Она всем видом даёт понять, что мои душевные переживания её ни коим образом не задевают. Ей плевать. Она пришла сюда лишь потому, что ей в очередной раз стало скучно.       — Арису-чан, — разочарованно протягивает Морико, и в её глазах на долю секунды зарождается недоумение, — твои жалкие попытки обнадёжить саму себя не дают никаких результатов. Так к чему эти бесплодные старания, моя дорогая маленькая подруга?       Я задумчиво кручу в руках потрёпанный временем старый дневник, с прилагающейся к нему маленькой золотистой ручкой на тонкой хрупкой цепочке и наклейками в виде сахарных черепов и Сакуры-чан на обложке… такие, кажется, можно найти на обратной упаковке сахарной жвачки. Отец всегда приносит мне одни обёртки, аргументируя тем, что негоже мне есть всякую дрянь. Это чертовски бесит, по правде.       Со вздохом я медленно провожу рукой по шершавой поверхности, печально улыбаясь. Так давно здесь не появлялось новых записей. Пора бы уже...       — Знаешь, — протягиваю я, с лёгкой грустью просматривая старые дневниковые записи. Забавно, что к первым страницам мой почерк заметно ухудшается, но в то же время было заметно, что писать я старалась как можно более аккуратно. — Я просто стараюсь быть оптимистом, как говорила Кии-сан.       Прикрыв глаза, я откладываю дневник в сторону, потеряно обнимая колени. Очень хочется закрыться ото всех и не следовать ничьему устоявшемуся мнению, но одновременно я не хочу оставаться совсем одна.       — Я просто боюсь снова оплошать, понимаешь?       Час.       — Какой миленький, — улыбаюсь я, трепетно проводя рукой по мягкой короткой шёрстке урчащего огненно-рыжего котёнка. Маленькое создание игриво бегало по полу, периодически мяукая и устремляя на нас внимательный взор больших золотисто-зелёных глаз. Когда Морико влетела в квартиру с возгласом о том, что нашла моего младшего брата-близнеца, я восприняла это с явным скепсисом, однако… нечто общее у нас определённо есть. Правда, волосы мои далеко не такие мягкие, и взгляд совсем не игривый. Словно моё нэко-отражение. — Откуда, Морико-чан? — интересуюсь я, растягивая губы в улыбке. Печаль отступила, уступив место лёгкой, порхающей радости. По правде говоря, я давно хотела, чтобы отец завёл какую-нибудь маленькую зверушку, но он лишь изредка приводил сюда незнакомых мне женщин, каждую представляя моей новой мамой. К слову, ни одну из них я не видела повторно.       — Нашла, — беззаботно улыбнулась девчонка, пожав плечами. Кто бы мог подумать, что, исчезнув на пару минут, она вернётся с продрогшим до костей котёнком в руках, — ты уже давно твердишь, что мечтаешь о питомце, так что можешь считать его своим рождественским подарком.       Я смущённо опустила глаза, неловко блуждая по шкурке разыгравшегося словно огонёк свечи на лёгком сквозняке животного. Всё же Морико хорошая, хоть и чертовски странная.       — С…спасибо, — пробурчала я, робко приподняв взгляд на гостью, которая по-прежнему держала на губах свою извечную спокойную улыбку.       Котёнок тем временем, встав на задние лапки, игриво попытался ухватить своими не на шутку острыми коготками меня за руку, но не смог, потому, стоило мне опустить руку — тут же вцепился зубками в палец, несильно прикусывая и слабо царапая.       Час и двадцать пять минут.       — Ничего страшного, Морико-чан, — успокаивающе улыбаюсь я, прижимая мокрую холодную ватку к кровоточащей царапине на запястье. В нос ударяет резкий запах медицинского спирта, который с ваты стекает вниз по руке, оставляя на коже влажные полосы, что достаточно быстро высыхают, неприятно стягивая её.       За своей природной невнимательностью совсем не уследила, как новый друг стал чрезмерно игривым и в прыжке оставил мне длинную, достаточно глубокую для такого малыша, царапину на нежной коже запястья. Обычное дело, да и, по сути, я сама виновата в том, что до этого дразнила его. Смущает лишь то, что товарищ бездомный и наверняка не привитый, потому я и решила первым делом продезинфицировать повреждение, дабы не занести какую-нибудь скверную заразу.       Отца по-прежнему нет… надеюсь, он не будет сильно злиться и позволит оставить котёнка. Главное — не говорить о том, кто его принёс — нашу частую гостью он явно недолюбливает. Но как-никак Рождество на дворе: вполне возможно, что… боже, Морико!       Три часа.       — Морико-чан, — сипло произношу я, крепко сжимая в руках подол длинного зелёного свитера с весёлыми эльфами в пёстрых колпаках. Дрожь всё ещё не отошла, а тело было словно парализовано, из-за чего я не могла сдвинуться с места. Казалось, я в принципе более не способна себя контролировать… словно потеряла власть над своим сознанием. — Не надо.       — Почему это? — раздражённо выплёвывает девчонка, судя по звукам, откручивая на всю кран на кухне. Вода с диким свистом бурным потоком стала биться о стальное дно раковины, постепенно заполняя её. Перекрыла слив? — Ты ведь так хочешь, чтобы он явился, я права?!       Судорожно выдохнув, я бессильно опустила голову, внутри которой по ощущениям всё стало словно пуховым. Щёки неприятно щипает из-за недавно пролитых слёз, а рука в месте царапины болезненно ноет. С огромным усилием мне удаётся поджать ноги, обняв всё ещё исходящими дрожью руками колени.       — Зачем ты сделала это? — отрешённо спрашиваю я чисто ради того, чтобы уничтожить сводящую с ума тишину, нарушаемую лишь свистом кухонного крана, но не из интереса, нет.       — Ну ты ведь хочешь увидеть отца, — пожимает плечами Морико, окидывая меня долгим тяжёлым взглядом, пропитанным какой-то унижающей жалостью, — думаю, за звонком от соседей он точно явится.       — Ты знаешь, что я о другом, — грубо отрезаю я, с открытой ненавистью глядя на свою уже давно не желанную гостью. Даже если смогу двигаться, в комнату не пойду. Только не в комнату. Только не в комнату…       Бесцельно блуждая рукой по жёсткой обивке дивана, я натыкаюсь на знакомую, рельефную от множества наклеек обложку дневника. Я ведь могу забыть… нет, я наверняка забуду. Я всегда забываю. Но сегодня... Нет, это мне уж точно нельзя выкидывать из своей головы.       Я впервые так искренне желаю кому-то исчезнуть…       Три часа.       — Какого чёрта, Арису?! — доносятся со стороны двери разъярённый голос отца и испуганное причитание Кии-сан. Словно мыльный пузырь, мёртвая пелена отчуждения, что заволокла меня с головой, лопается, и я, изумлённо оглядываясь по сторонам с непонятной мне самой опаской, опускаю ноги на пол, испуганно охая, когда холодная вода неприятно касается кожи, прикрытой алыми шерстяными носками.       Дневника поблизости нет, но… я ничего не забыла. Это так странно, обычно такого не случалось, но… это хорошо. Это чертовски хорошо!       С каким-то одержимым ликованием, страхом и печалью я, поджав губы, медленно подошла к родителю, испуская ногами по воде маленькие волны.       Собравшись, я, крепко сцепив руки друг о друга на уровне груди, нерешительно взглянула в лицо отцу, собираясь было оправдываться, но оборвалась, так и не начав говорить.       В его глазах не было злости или ненависти по отношению ко мне, хотя в данный момент я согласилась бы охотно получить хорошего леща за всё то, в чём была и не была виновата, лишь бы не видеть всё то, что отражалось в отцовской душе. Страх, боль и отчаяние. Словно загнанный в угол, он смотрел на меня, не силясь что-либо сказать и лишь молча думая, вероятно: «За что мне это?», «Почему?» или «Что я должен сделать?». Каждый раз он таким взглядом пронзает меня. Каждый чёртов раз он вынуждает меня всё больше ненавидеть себя и эту маленькую эгоистичную дрянь. Каждый раз я чувствую стыд, грусть и жалость. Я доставляю проблемы. Я тяжким грузом упала на его плечи, и у него нет иного выбора, кроме как заботиться обо мне, но каждый раз я заставляю его пожалеть о том дне, когда он решил заботиться обо мне в одиночку. Это больно, это противно. Я чувствую свою вину, хотя её здесь нет. Он не обязан так мучиться. Никто не обязан.       Крепко сжав челюсть, я почувствовала, как предательски задрожали губы, а из глаз уже второй раз за день потекли слёзы. Я всё же разрыдалась, как ванильная девчонка… Ну и пусть.       — Папа, — дрожащим голосом пропищала я, судорожно сцепив пальцы на рукаве отцовской рабочей рубашки, от которой вечно пахнет чернилами и табачным дымом, — прости. Прости меня…       Это был последний раз, когда я видела Морико.