Cause I'm yours

      телефон молчит уже третьи сутки, а ёнгук слишком гордый, чтобы написать первым. он только прячет телефон под подушку и играет сам с собой в прятки, искренне веря, что загнанный в угол и закрытый в четырёх стенах сможет спрятаться.       от кого - это, конечно, хороший вопрос. в первую очередь, от самого себя (в последнюю, в общем-то, тоже).       просто чувствовать разъедающую пустоту внутри становится настолько привычно, что ёнгук даже не пытается бороться с надвигающейся на него (как цунами, ей-богу) апатией. а зачем? он всё равно никому не нужен. не был, не есть и не будет н-и-к-о-г-д-а. факт, с которым нет спорить ни сил, ни желания.       и что там крутят по телевизору; лучше бессмысленно залипать на яркий экран и моргать, когда от мельтешащих цветов начнут болеть глаза.       телефон к концу третьих суток всё-таки разряжается, и ёнгук позволяет себе расслабиться и выдохнуть. признания, что всё-таки ждал, не происходит.       спустя ещё двенадцать часов и сорок две минуты (нет, он не считал), ёнгук вспоминает, что котов неплохо было бы и покормить. ну то есть, да, а для этого нужно оторвать свой зад от дивана и спуститься в магазин, который в доме напротив. ёнгук бы ни за что не спустился, но глаза у котов настолько голодные, что за свою собственную сохранность становится немного боязно.       на улице холодно и темно, ёнгуку такое не особо по вкусу. он старается дышать через раз, потому что до костей пробирает, и буквально летит через дорогу. в магазине тепло, людей почти нет (ведь в такую погоду ни один нормальный человек из своей берлоги не вылезет), ёнгук бредёт мимо стендов с чипсами практически наощупь, огибая редких покупателей по кривой дуге, и не глядя хватает упаковки кошачьего корма (очень хочется надеется, что всё-таки кошачьего, но глаза почти не разлепляются). на кассе он достаёт деньги прямо из кармана шерстяных домашних штанов, кассирша смотрит неодобрительно, как на дебила, и с видом великомученицы начинает пробивать. когда к кошачьему корму, не пойми как, присоединяется банановая жвачка, ёнгук почти ловит сердечный приступ.       - хён, ты б ещё без штанов пришёл, в такой холод всё равно никакой разницы.       голос у донхана едкий, как та самая пустота, что разъедает ёнгука изнутри, а глаза колючие-колючие.       но всё равно - родные.       - лучше хлеба возьми, или хотя бы лапшу, - бросает он донсену, пока собирает упаковки в пакет, - у меня мышь в холодильнике повесилась.       - да она ещё долго продержалась... - по привычке ехидничает донхан, но послушано возвращается в глубь магазина (что-что, а есть-то хочется).       ёнгук лениво прижимает к себе пакет, пока ждёт младшего, но с места не двигается.       в кои-то веки убегать кажется бессмысленным. или он просто знает, что донхан его в любом случае догонит?