Два соулмейта.

Мидория чувствует неловкость, чувство тревоги и стыда сковывает её. Она поругалась с Бакуго и… это ведь было ожидаемо, разве нет? Он был очень терпеливым. Очень. Но и терпению Катсуки приходит конец. Но это неважно, с Каччаном она помирится. Глупость тоже, ничего не скажешь. Люди ссорятся и мирятся, учитывая, что она сама вела себя странно последнее время. Хотя ведь дело даже не в её поведении! Изуку вымученно смотрит на шрамы. Они останутся с ней навсегда, как напоминание о собственной слабости и трусости. Мидория ёжится, поведя плечами. Ну вот надо было поссориться с Катсуки в день рождения Тодороки. Причём Шото даже не являлся причиной ссоры, а — кто бы мог подумать — Токоями! Изуку даже не думала, что её начнут ревновать к Фумикаге. Просто они нормально общались, и Изуку ведь даже не видела, чувствовала какой груз вины давит на Токоями. Мина ведь продолжала находиться в коме, и врачи обессиленно разводили руками. Мидория всего лишь хотела оказать поддержку. Она могла понять и разделить чувства Токоями, но она не думала изменять ни Шото, ни Каччану даже с Фумикаге! Что за вздор и глупости? Изуку мнётся, встаёт, неровной походкой подходит к зеркалу и смотрит на себя. Они собирались посидеть с Шото в кафе и тихо отпраздновать его день рождения. К удивлению Изуку, Шото пригласил и Катсуки, но после ссоры Мидории и Бакуго, последний сказал, что никуда не пойдёт. Дурацкий Каччан! Изуку бросила быстрый взгляд на кровать. Там лежал подарок Шото. Она знала, что это не то, чего он хотел бы от неё получить, но разве может она дать большее? Мидория поднимает руки к лицу и рассматривает уродливые шрамы. По крайней мере, они не так противны ей, как по началу. И руки она перестала прятать… Но от этого не легче, внутри всё сдавливает и болит. Мидория бросает взгляд на часы, Тодороки в скором времени должен за ней зайти. Изуку надела белое платье. С трудом выпрямила волосы и не верила собственному отражению. Она ведь даже постаралась с макияжем. Хотелось выглядеть празднично, а внутри всё натягивалось. Портить день рождения своего соулмейта паршивым настроением не очень уж и хотелось, поэтому Изуку улыбается своему отражению, но с ужасом понимает, насколько это жалко и ужасно выглядит. Да и мамы всё нет, ушла к соседке и всё никак не вернётся. За мать Мидория не переживала, в последнее время Инко помогала одной из соседок, у которой недавно погиб муж, и ей было тяжело справиться одной. По дому разнёсся звонок, и девушка, вздрогнув, направилась к двери, пытаясь настроиться на праздничную атмосферу. За дверью стоит Тодороки, слабая улыбка трогает его губы. Да, похоже, ему уже успели подпортить праздничный настрой. — Проходи, я быстро, — Мидория берёт его за руку и втягивает в дом. — Ничего же, что мы выйдем чуть позже, чем планировали? Шото лишь кивает, послушно раздеваясь и разуваясь. Изуку уже идёт в комнату за подарком, но резко замирает, оказавшись в крепких объятиях. Она на миг прикрывает глаза, поджимая губы и выдыхает. Что-то ведь явно не так... — Я вообще никуда не хочу идти, — тихим, каким-то непонятным голосом, говорит Тодороки. — Может, просто попьём чай и посмотрим фильм? Твоя мама не будет возражать? Изуку выворачивается из крепких объятий, поворачиваясь лицом к соулмейту. — Отец, да? — спрашивает Изуку. Шото отводит взгляд в сторону, явно не желая отвечать. Значит, не хочет говорить. — А знаешь, — Изуку нервно облизывает губы. — Пойдём, я отдам тебе мой подарок. Он в моей комнате. Тодороки просто кивает и идёт послушно за своим соулмейтом. Подарок и вправду ожидает Шото на кровати. Он сразу натыкается на него взглядом и, чувствуя, как Мидория уверенно толкает его в спину, идёт к яркой упаковке. Изуку тем временем подходит к шторам, плотно их задёргивая. — Ну как? — интересуется она, не поворачиваясь и ожидая реакции именинника. Тодороки молча разворачивает подарок. Там перчатки с обрезанными пальцами. Одна красная, другая белая. — Они из особого материала, я специально подбирала под твои способности, — неуверенно говорит Изуку, повернувшись лицом к соулмейту, но не отходя от закрытого окна. — Спасибо, — она слышит в его голосе улыбку, но не видит лица, так как Тодороки продолжает стоять спиной. — Ты не мог бы сесть? — неуверенно просит Мидория. Шото всё же поворачивается к ней, смотря внимательно, но послушно садится, явно не понимая, к чему это. Хочет серьёзно поговорить? — Только… — Изуку мнётся, краснеет, отводит взгляд в строну. Она не может окончить предложение, потому что все слова застревают в горле. Мидория быстрым движением хватается за подол платья, стягивая его через голову. Тодороки просто пялится на неё, потеряв дар речи. Он от удивления открывает рот. И вроде бы понимает, что она задумала, но в голове так пусто. — Это неловко, — Мидория смотрит куда угодно, только не на него. А Шото пялится на женское тело в нижнем белье. Он нервно сглатывает. И почему-то сейчас хочет остановить её. Потому что, если он получит то, что хочет, то… — Не считая случая с Каччаном, — Изуку заводит руки назад, расстёгивая бюстгальтер, с силой зажмуривает глаза, медленно спуская лямочки, но придерживая чашечки у груди, всё ещё не решаясь, — я никогда… просто… Тодороки разрывается на части. Привычная убивающая его по жизни двойственность. Одна часть его хочет прекратить, видя метания Изуку; вторая же хочет, чтобы она продолжала. — Это очень стыдно, — говорит Мидория, неловко отбрасывая бюстгальтер в сторону. Она хочет прикрыться, но не позволяет себе этого. Как хорошо, что она не надела колготки, ведь чем дольше возишься, тем сильнее мучаешь себя. А Шото жадным взором окидывает небольшие упругие груди, ставшими твёрдыми соски. Отвести взгляд невозможно. Она дышит нервно, грудная клетка вздымается часто. — Я не думаю, что тебе может что-то понравиться, — голос её дрожит, ресницы подрагивают, но она уверенно берётся за края трусиков. Когда последняя часть гардероба летит в сторону, Мидория чувствует стыд и неловкость, на Шото она не смотрит, поворачиваясь к нему сначала боком, а потом спиной. Она слышит, что он поднялся, и тело словно немеет, руки сами прикрывают грудь, а дыхание сбивается. Шото останавливается от неё в паре шагов, сердце в груди гулко стучит. Изуку сейчас перед ним совершенно нагая, её крепкое спортивное тело так и манит, чтобы он дотронулся до её светлой кожи. Горячее возбуждение скручивает внизу живота. И ему стыдно. Потому что сам попросил, а теперь не может себя контролировать… — Ты очень красивая, — он не врёт, убирая волосы с её плеча и опаляя нежную кожу горячим дыханием. Изуку пробирает дрожь, когда она чувствует горячие губы Тодороки на своём плече. Его ладони, словно накалённые, уверенно держат её талию. — Шото, — нервно выдыхает Мидория. Сейчас что-то не то, совсем не так… Тодороки какой-то другой… Он резко разворачивает её лицом к себе, тут же впиваясь в губы требовательным поцелуем. У Изуку весь мир куда-то пропадает из-под ног и она отчаянно цепляется за Шото, прижимаясь к нему теснее, отвечая на поцелуй. Голову кружит, и ей мало этих поцелуев. А сердце в груди трепещет от страха и предвкушения. Ладонь Тодороки оглаживает её ягодицу, сжимает крепко, и он прижимается к ней сильнее. И Изуку краснеет пуще некуда, чувствуя его возбуждение. Это заходит слишком далеко. Мидория дышит через раз, послушно запрокидывая голову, чувствуя раскалённые губы соулмейта, скользящие от подбородка к груди смазанными быстрыми поцелуями. Вторая ладонь Тодороки ложится ей на грудь, большой палец оглаживает сосок, и Изуку чувствует, как между ног становится влажно, от чего она сводит их вместе теснее. Жар охватывает её тело. Это… надо… прекращать… Но её руки уже сами тянутся к кофте Тодороки, нервно пытаясь расстегнуть молнию. Когда Каччан увидел её в душе, для неё всё это было слишком неожиданно и больно, они ведь даже не встречались, и Мидория не была привыкшей к чужим прикосновениям и поцелуям. Но сейчас она с ужасом понимала, что вполне готова для чего-то большего. Да, ей стыдно и неловко, но проснувшийся интерес и желание большего охватило и её. Тодороки подхватывает её на руки и несёт в сторону кровати, опуская и нависая сверху. На миг их взгляды встречаются и... Оба холодеют, замирая на месте, слыша, как хлопает входная дверь, и бодрый голос Инко кричит: — Я дома!