Найди дорогу в Петербург

— Какого хера? — спрашиваю в пустоту, открывая глаза и пытаясь оглядеться вокруг.       Сначала всё кажется слишком ярким. Несколько мучительно долгих секунд уходит на то, чтобы глаза привыкли, но, как только это происходит, я понимаю, что оказался в лесу. Такие леса вряд ли можно найти где-то поблизости от Петербурга, да и в области тоже. Щурюсь, пытаясь приподняться хотя бы на локте и осмотреться. Где-то поют птицы, над головой шумят кроны деревьев, легкий ветер приносит запах гари, что заставляет меня нахмуриться. Вдруг недалеко слышится шорох, а за ним слишком узнаваемое: — Еб твою мать. — Хованский?       Я почти давлюсь воздухом. Хованский? Что происходит? Первая мысль — Хованского окончательно ебанула наша война, заставив совершить уголовно наказуемое преступление. Вторая за ней же — надо добраться до города. Или хотя бы отыскать телефон. Начинаю вставать, держась за землю, и понимаю, что у меня от боли раскалывается голова. Отлично, ещё и тяжкие телесные. Мир вокруг кружится, вызывая тошноту; мне приходится опереться на ствол дерева рядом. Одежда почти вся в земле и порвана, кое-где из-под дыр видны многочисленные царапины с едва запекшейся на них кровью. — Тяжкие телесные, значит…       В голове из-за сильного удара непроглядный туман, и я старательно пытаюсь выудить воспоминания. Как я вообще оказался здесь? Закрываю глаза, силясь вспомнить хоть что-то, но последнее воспоминание — я, сидящий за своим столом и монтирующий видео. Может, ворвались и избили? Кто-то должен был слить мой новый адрес. В голове проносятся лица тех, кто это мог сделать. Нет, сливать определённо некому. Но как тогда они — и кто? — попали ко мне в квартиру? И как, тем более, умудрились меня отравить? И чем, кстати? Я шумно сглатываю, пытаясь понять, есть ли во рту привкус хоть чего-нибудь. Нет. Может, хлороформ? Но я бы запомнил, приди ко мне кто-то.       Голова начинает болеть едва выносимо, и я прижимаю указательные пальцы к вискам, молясь, чтобы это было не сотрясение. Хотя, если псы Хованского устроили моим мозгам сотрясение, мало им не покажется. Кстати о нём. — Хованский? — говорю на пределе громкости своего голоса, пытаясь одновременно оглядываться. Недалеко слышится стон, и я иду на звук. На соседней поляне обнаруживается раздолбанная в мясо машина, лежащий лицом вниз мужчина в полицейской форме и полулежащий, опирающийся на спущенное колесо машины Хованский. Он поднимает взгляд, стараясь сфокусироваться, и по моим рукам пробегают мурашки, когда я замечаю его ногу: изодранная в клочья штанина, из-под которой виднеется огромная кровоточащая рана. Вторая волна тошноты поднимается к горлу, но я подавляю её. Подхожу ближе к машине, опираясь на капот. — Хованский, че за хуйня?       Бьющее в глаза солнце вызывает сильное желание прибить кого-нибудь, например, Юру, и я чуть меняю наклон головы, прячась от лучей. Хованский продолжает фокусироваться ещё несколько секунд, затем его глаза расширяются, и он одним резким движением пытается подняться на ноги. Выходит не очень, и он падает на колено, держась за вторую ногу. — Нихуя себе блядь! — чересчур громко для человеческого слуха издаёт Хованский, оглядывая машину, поляну и меня; я вздрагиваю. Снова пытается встать, хватаясь за икру, шипит сквозь плотно сжатые зубы. Юра мученически стонет, и я даже готов поаплодировать — браво, актёрская игра на высоте. — И где мы? Че вообще происходит? И ты тут какого забыл, Уткин? — У меня к тебе такой же вопрос. Заканчивай прикидываться, Хованский, — я сжимаю руки в кулаки, понижая голос на пару тонов, — какого хера ты устроил? Или ты и твоя шобла-ёбла? Машину разбили, бутафорской кровью тебя обмазали, мне по башке въебали, совсем крышей, блядь, поехали?! — хватаюсь за голову, прикрывая на мгновение глаза. — Это 126 статья уголовного кодекса Российской Федерации, слышишь меня? Похищение человека плюс тяжкие телесные, молись, чтобы это было не сотрясение, мразь. — У тебя по жизни сотрясение, Ларин, тебя при рождении ёбнули головой об пол. Ты серьёзно думаешь, что я это устроил? Ради чего, по-твоему? Чтобы задницу твою утиную напугать? Да нахер ты мне сдался-то? — повышая и повышая голос. — Да заткнись ты, башка раскалывается…       Хованский делает несколько осторожных шагов и облокачивается спиной на машину. — Не, ебать, я вообще нихера не помню. Сидел у себя, ебланил, а дальше темнота, — снова оглядывается, щурясь от бьющего в лицо солнца, — где-то я видел уже эту полянку… И машину эту тоже… — Потому что это машина одного из твоих корешей, — шиплю я. — Да ты заебал, Уткин! Посмотри на мою ногу, блядь, мне штаны снять? Или ты этого и добиваешься, а? — Прекрати хуйню пороть. — Прекрати меня подозревать, у меня кровь из ноги хлещет…       Неожиданный шорох за деревьями заставляет Хованского заткнуться. В кустах, чуть правее лежащего на земле полицейского, что-то движется, издавая странные, рычащие звуки. — Ёб твою мать… тут че, звери? — Тихо… — я замираю, стараясь определить животное по звукам.       Прошлое охотника сказывается, и я почти перестаю дышать, напрягая слух. На несколько мгновений звуки стихают, дальше — показывается, раздвигая листву, человеческая рука, и я прищуриваюсь, забывая дышать. На руке практически нет кожи, остатки свисают отвратительной на вид рванью, видно мясо, настоящее, ебаное человеческое мясо и кости искривлённых пальцев. Я замираю, чувствуя ужас, не позволяющий мне сдвинуться с места.       Следом за рукой вылезает человек — или то, что им когда-то было — без лица, с деформированной головой: вся левая сторона отсутствует, виден раздробленный череп, из-под которого выглядывает мозг, облепленный личинками. Я с трудом подавляю рвотный позыв, пошатываюсь, едва не падая, и вцепляюсь пальцами в нагретую солнцем поверхность машины. Вокруг, как назло, нет оружия, даже ветки деревьев слишком высоко, а ствол ровный, по нему не забраться. Может, в самой машине что-то, что может мне помочь? Почти срываюсь к искорёженной двери, как вдруг слышится резкий, оглушающий хлопок - выстрел.       Выстреливший Хованский стоит, опираясь спиной на машину, и прижимает к себе дробовик, тяжело дыша. Кажется, у него подрагивают руки, но он не подаёт вида, поворачиваясь ко мне, и говорит хриплым голосом: — Пизда нам, Уткин.       Я молчу, наблюдая за тем, как из простреленной головы на землю вытекает кровь. Хованский выстрелил в его ебаную голову. Меня начинает потряхивать, даже головная боль, как ни странно, отходит на второй план, и я на ватных ногах добираюсь, наконец, до двери машины, забираясь внутрь в поисках оружия. В наполненном какими-то документами бардачке находится отвертка, и я крепко сжимаю её. Не хочет по-хорошему, будем так, как заслужил.       Выхожу из машины, направляя отвертку в сторону Хованского. — Либо ты говоришь, что здесь творится, либо это окажется в твоем горле, Хованский, — шепотом из-за севшего голоса. Юра молчит ещё несколько секунд, справляясь с шоком, и снова оглядывается. — Я, блядь, не уверен, — начинает нервно посмеиваться, — но, короче, зомби апокалипсис у нас похоже, Уткин. — Че? — только и успеваю спросить я, как нас снова окружают шорохи и из-за кустов и многочисленных деревьев начинают вылезать скрюченные и рычащие зомби. — Ебать, ебать, ебать! — вскрикивает Юра, дёргаясь и направляя ружьё на одного из зомби, — патронов нет, Ларин, блядь, ищи патроны, живо!       Я вздрагиваю, крепче сжимая отвёртку и стараясь подавить подступающую к горлу тошноту. Зомби пахнут гнилым мясом, разложившимся человеком. Хованский, стараясь следить за каждым ходячим, быстро рыскает по земле в поисках патронов, как вдруг замирает, останавливаясь взглядом на мне. Глаза расширяются, и он чертыхается, вставая на ноги. — Пошли, быстро!       Юра хватает меня за руку и грубо тащит вперед, стараясь двигаться как можно быстрее. Всё вокруг мелькает, дёргается, отовсюду раздаётся рычание, хрипение, где-то о кору деревьев скребутся пальцы. Мы бежим, не оборачиваясь, и, когда я едва не запинаюсь, Хованский кричит: — Упадёшь — оставлю тут нахер.       Звучит как правда, и я стараюсь отдать все свои силы в бег и лавирование между торчащими из земли корнями, по которым меня мотает из-за того, что Юра бежит зигзагами. На очередном чересчур резком повороте роняю отвертку и шиплю. С каждым новым шагом Хованский начинает хромать всё сильнее, материться всё громче, сжимает пальцы на моем запястье всё яростнее, синяки, наверное, останутся.       В поле зрения появляется забор, и я понимаю, что сейчас придётся перелезать через него, быстро кошусь на кровоточащую рану на ноге Хованского. Сможет ли? В себе я не сомневаюсь, но вот Юра… За несколько шагов до препятствия он отпускает мою руку и хватается руками за верхнюю часть забора, подтягивается на руках и с грохотом падает уже с другой стороны забора, шипя и матерясь под нос. Состояние аффекта, наверное. Повторяю все его действия и тоже падаю рядом, выдыхая и закашливаясь. Мы перелезли. По другую сторону остались ходячие, рычащие и пытающиеся перебраться к нам. — Отсосите! — выкрикивает Юра и показывает средний палец забору.       Я, хмурясь от снова пришедшей головной боли, оглядываю двор, в котором мы оказались. Небольшой, аккуратно обустроенный двор. Двухэтажный дом, дерево с небольшим деревянным домиком, спрятанным среди кроны, зеленый, подстриженный газон. По дому не скажешь, что наступил зомби апокалипсис. Кстати об этой хуйне. — Эй, мразь, какого хера?       Юра, кряхтя, привстаёт, оглядывая местность. — Ну всё, пиздец. Ларин, не ебу, что происходит, но это локация «Ходячих мертвецов». Я не понял сразу, но машина, дробовик, патрон, который я выронил, пока ты по сторонам глазел, забор и этот ебаный дом. Нихуёвенько так! — снова нервно посмеивается и, наконец, поднимается на ноги, стараясь не нагружать повреждённую ногу. — Смотри, дом прям как настоящий! И дерево это. Даже чашечки и блюдца под деревом, нихуя себе, — я молчу, стараясь собрать факты в кучу. — Ты пиздишь. — Да нихуя.       Обилие мата режет уши, и я хмурюсь, задумываясь. Люди не попадают в компьютерные игры, в этом я точно уверен. Мира компьютерных игр тоже не существует. Голова будто сдавлена тисками, и мысли путаются. Думай же, Ларин. Вариантов может быть несколько. Первый — всё это сон. Очень реалистичный сон, в котором я могу чувствовать боль. Сильную боль. Сон, в котором всё чересчур реалистичное, даже занозы на заборе, оказавшиеся в моей ладони. Ладно. Вариант второй… — Во снах чувствуется боль? — прерывает размышления Хованский, и я на мгновение думаю, что Юра может читать мои мысли. — Нет. — Смотри короче, че я думаю. Раз — это мой сон. Два — это мой трип. Три — мы в реальной игре. — Люди не попадают в игры, Хованский, — озвучиваю свои мысли. — А то я не знаю, умник, — язвит в ответ Юра.       Возвращаюсь в свои мысли. Второй уже озвученный вариант — это трип. Третий — ебаная хорошо устроенная постановка. Но кому это может быть надо? Допустим, это не дружки Хованского, хоть я и всё ещё ему не доверяю, но тогда… Кто из наших общих знакомых может быть настолько поехавшим? И имеющим достаточное количество финансов. Нанять людей, потратиться на грим, обустроить несколько локаций… — Ну че, до чего додумался?       Я молчу, но с каждой минутой размышлений вопросов становится только больше, а ответов — меньше. Угрюмо смотрю на Хованского и качаю головой. — Допустим, это действительно устроил не ты. — Да ладно, блядь! — Да заткнись, нихера не легче. Можно попробовать добраться до трассы и поймать машину. — Да какую машину, Уткин? Зомби-апокалипсис кругом. Нет машин, людей нормальных раз-два и обчёлся.       Мы молчим, и мне кажется, что моя голова сейчас к чертям взорвётся. Я не должен был оказаться здесь. Этого мира вообще не должно существовать. Зомби-апокалипсис не мог наступить. Однако всё это происходит. Боль реальна, я реален, запах гнилого мяса тоже реален. — Пиздец, — тихо констатирую. — Короче. Вот, что мы будем делать. Пойдём по сюжету. Проходил три года назад, но вроде смутно помню, че тут да куда. Пошли давай, Хованский разрулит.       Хованский крепче сжимает ружьё и поднимается, снова оглядывая дом. — Ты смотрел моё прохождение хоть?