Кто он, этот таинственный незнакомец? Майрэ спрашивает себя об этом вовсе не потому, что не знает ответа. Нет, их просто-напросто слишком много — ответов на не изречённые вслух вопросы, — и тонкие нити правды рвутся в её руках, а истина расползается, словно прогнившая мешковина.
Кто он? Сигмунд Сиггейрссон, младший из четырёх сыновей маркартского ярла. Молодой мужчина, не разменявший ещё и четверти века: высокий и сильный, с внимательным, цепким взглядом и волосами, что липовый мёд, на зависть маркартским девкам — блестящими, жёлто-янтарными...
Кто он для Майрэ, этот… как говорят их скальды? “ясень сражений”? Теперь уже – муж, будущий отец её детей и, возможно, когда нибудь – соправитель.
По-прежнему – незнакомец с ищущими глазами.
Норд.
Извечный враг.
Ответы — слишком много ответов! — водят вокруг Майрэ Ни Конхиан нескончаемые хороводы. В руках её вдосталь удобных бирок, которые можно навешать на Сигмунда Сиггейрссона: “нордлинг”, “супруг”, “младший сын ярла”, “мужчина, сидящий с ней рядом”. Но кто он, кто он на самом деле? Майрэ не знает.
Но им, должно быть, одинаково неуютно здесь, в этом полупустом, необжитом доме.
Харладрин, возвращённый ричменам по новому мирному договору — или же “Хролдан”, как называют его норды — был не случайно выбран для места свадьбы. Когда-то он был одним из самых крупных, богатых городов на севере Тамриэля, но история не была к Харладрину милостива. Его разрушали, отстраивали, снова разрушали и снова отстраивали, начав этот круговорот ещё в девятом столетии прошлой эры и не закончив до сей поры. Предел давно уже позабыл, каково жить в мире, но Харладрин, наново отстроенный Харладрин мог бы им всем об этом напомнить — если подписанный нордами и ричменами договор окажется столь же крепок, как камни растущих к небу крепостных стен.
И судьба этого договора находится в руках молодожёнов, сидящих по разные стороны брачного ложа — роскошного ложа, убранного собольим и лисьим мехом. Майрэ вздыхает, прячет ладони в чащобе густого ворса; ей немного дурно и очень страшно, но она всё же находит силы, чтобы встретиться с Сигмундом взглядом и спросить у него негромко:
– Тебя же предупредили, что сегодня мы не разделим ложа?
– Да, – отвечает он просто и прямо. – Тебе не о чем волноваться.
Майрэ не может не улыбнуться, посматривая на мужа из-под полуприкрытых век. Ей по сердцу пришёлся такой ответ; дочь вождя Конхиана не лучшего мнения о нордских мужчинах, но ошибаться ей нынче – в радость.
Выбор даты для свадьбы напоминал вычурный колдовской ритуал: нужно было учесть интересы и нордов Маркарта, и вольных ричменов вождя Конхиана, и их имперских посредников… нордские праздники, и ричменские праздники, и общеимперские праздники… счастливые и несчастливые даты, знамения о нехорошей погоде...
А по итогам Майрэ Ни Конхиан замуж выходит точь-в-точь тогда, когда в её доме гостит красный Массер, и лунная кровь мешает молодожёнам отдать друг другу супружеский долг. Но Майрэ этому даже рада — тому, что не придётся ложиться под незнакомца.
Она откидывает со лба выбившиеся из кос пряди и впервые за долгие, тягостно-долгие недели предсвадебной суеты думает странное: а что, если Массер, явившийся на её свадьбу – это вовсе не случайность? Что, если люди, вершащие судьбу её родного края, оказались куда добрее и предусмотрительнее, чем Майрэ смела надеяться?
Но по большому счёту не так уж и важно, кто подарил Майрэ эту отсрочку — отец или же неожиданно милостивый случай, — девушка всё равно благодарна. За неделю у неё хотя бы появится шанс получше узнать своего супруга; Майрэ и Сигмунд не особенно близко общались до свадьбы: виделись мельком, ни разу не оставались наедине.
Не разговаривали друг с другом.
Тогда Майрэ думала: хорошо, что будущий муж хотя бы не неприятен для взора! Всё остальное казалось не столь уж важным. В конце концов, договорные браки – не редкость для королей и вождей, и дочь Конхиана верила, что справится с любыми трудностями. Вот только, оставив за порогом опочивальни тени своих венценосных предков, Майрэ не в силах прикрыться ошмётками прежней уверенности.
Ей холодно — и чудовищно одиноко.
В стылом, неловком молчании супруги отворачиваются и начинают переодеваться ко сну. Нервозность перевешивает у Майрэ даже извечное женское любопытство: мысль оглянуться через плечо и оценить, каков её муж без этих ужасных нордских одежд, мелькает в её голове и исчезает так же поспешно, как и оставленный без присмотра кошель исчезает подле хаджита.
Светильников они не тушат: Майрэ не знает, почему этим не озаботился Сигмунд, но ей самой разделённая темнота кажется сейчас слишком личной, слишком сокровенной. Пусть уж лучше горят огни… да и сна, по правде сказать, нет пока ни в одном глазу.
Майрэ наскоро переплетает косы и рыбкой ныряет под одеяло, натянув его до подбородка. Теплее ей, впрочем, никак не становится.
В воздухе пахнет горящим маслом.
– Не думаю, что сумею сейчас заснуть, – признаётся Майрэ, пока они с Сигмундом осторожно устраиваются по разные стороны своего супружеского ложа. – Даже несмотря на усталость.
– Мы можем поговорить, – предлагает он. – Думаю, нам найдётся, что обсудить.
Майрэ стремительно, душно краснеет, и вовсе не из-за того, что в одном исподнем делит ложе и одеяло с мужчиной. Ей по-настоящему стыдно за то, что прежде она считала немногословного на людях жениха кем-то навроде дрессированного медведя, которого ей предстоит ещё терпеливо переучивать. А Сигмунд к ней – внимателен, чуток. Он не похож на тупого в своей покорности младшего сына, “принесённого в жертву ричменской ведьме”, каким его прежде считала Майрэ: слишком много ума плещется в этих озёрно-синих глазах, и слишком много отражается в них терпения.
– Почему ты согласился на всё это? – неожиданно для самой себя спрашивает у мужа Майрэ. – Вряд ли ты прежде мечтал оставить Маркарт и жить среди диких, коварных ричменов?
На мгновение Сигмунд леденеет, лицом и телом — лишь вздрагивают его почти что бесцветные, но густые ресницы, — и Майрэ немного пугается своей резкости. Наверно, не стоило сразу..?
Но Сигмунд быстро оттаивает. Он привстаёт, чуть ёрзает в попытках поудобней устроиться — Майрэ зачарованно смотрит, как ходят его мускулистые плечи, не особенно скрытые и просторной льняной рубахой, — и, видно, настроившись на обстоятельный, долгий рассказ, произносит неспешно:
– Скверно было бы начинать нашу совместную жизнь со лжи или лукавства. Поэтому я скажу тебе всю правду, пусть и местами она не особенно меня красит, – Сигмунд чуть хмурится, но продолжает: – Имперцы очень хотели добиться этого мира и не скупились ни на подарки, ни на красивые обещания. Маркарт согласился, ибо согласие было нам выгодней, чем отказ. Я согласился, потому что участие было мне выгодней, чем неучастие.
– Из честолюбия ты, получается, принял себе такую судьбу? – недоверчиво переспрашивает Майрэ.
То, что он говорит об этом так просто и прямо, настораживает её куда больше, чем сами слова — в них слышен разум.
– Мы невысокого мнения о вашем племени, это верно, – отвечает немного не в лад Сигмунд. – Как и вы – невысокого мнения о нордах. Столетия застарелой вражды не испаряются в одночасье! Но я – четвёртый сын ярла, а ты – единственное дитя вашего вождя. Настанет пора, когда мои дети и дети моих детей будут править этим народом. Кого-то из наших с тобой потомков, возможно, когда-нибудь нарекут королём. А в жилах этих вождей и королей, в которых все без сомнения признают ричменов, будет течь кровь, родственная ярлам Маркарта. Разве не чудно? Пока наши с тобой сородичи об этом не позабудут, у нашего края действительно останется надежда на мир.
– Мир, в котором твои дети и дети твоих детей будут править моим народом? – беззлобно усмехается Майрэ. Возможно, с дрессированным медведем было бы проще, но ей куда больше по нраву расчётливый, благоразумный Сигмунд, что открывается в этих нежданных признаниях.
– Дети, которые приведут твой народ — свой народ! — к благополучию и процветанию. Разве же это не благороднейшая и достойнейшая из целей? Как видишь, причин согласиться у меня было более чем достаточно. Но я был бы дураком, если б не принял в расчёт ещё одну.
– Какую же?
– То, какая ты красивая, Майрэ Ни Конхиан, – говорит ей муж с широкой, по-мальчишески дерзкой улыбкой, и Майрэ не может не улыбнуться ему в ответ. – Красивая и разумная, чего же ещё желать?
– Быть может, ты и не лжец, но льстец преизрядный, Сигмунд Сиггейрссон, – смеётся она, немного стыдливо пряча глаза. – Что ж, теперь твой черёд задавать вопросы. Так будет только честно.
По правде сказать, Майрэ почти уверена, что Сигмунд спросит её о том же самом, — о причинах, толкнувших её на это решение, — и внутренне готовится к не слишком-то легковесным признаниям. Это было бы честно: рассказать ему о долге и об ответственности, возложенных на наследницу Красного Орла, и о том, как сладко осознавать, что твои действия и твой выбор меняют историю… и, может быть, даже упомянуть мимолётом, что среди всех своих братьев, равно женатых и неженатых, он показался ей самым красивым?
Но Сигмунда интересует нечто совсем иное. С вкрадчивым любопытством он спрашивает у Майрэ:
– Скажи, почему твои люди называют тебя Майрэ-Сказительницей?
– Ответ заключён в самом твоём вопросе, Сигмунд Сиггейрссон, – откликается она, пытаясь скрыть удивление. – Я и правда сказительница…
банфиле, хранительница наших легенд и преданий.
“И нашего колдовства, – не произносит Майре Ни Конхиан вслух. – Тёмных, и страшных, и строго-настрого запрещённых в обычное время чар, от которых у непосвящённых кровь стынет в жилах. Магия смерти, отказ от своей человечности, сделки с самыми жуткими демонами Забвения… Надеюсь, что женщинам моего народа никогда больше не придётся идти на подобное — и надеюсь, что ты мне в этом поможешь, любезный супруг”.
– Расскажи мне что-нибудь, – просит Сигмунд. – Какую-нибудь из ваших легенд. Я, кажется, всё-таки слишком мало знаю о людях, с которыми мне предстоит жить бок о бок.
Майрэ глядит на него — нордлинга, мужа, будущего отца её детям… широкоплечего, синеглазого, с россыпью блеклых веснушек на носу и щеках… — и впервые за долгое-долгое время чувствует под ногами не лживый прибрежный песок, а надёжную горную твердь.
“Это будет очень интересная неделя”, – понимает она.
И Майрэ начинает рассказ.
***
– Вместо зачина я расскажу о таком: в начале Второго зерна мы празднуем
о’Фэйдвен-май – день, когда торжествует жизнь, и природа ликует, и мы, хранители воли Предела, приветствуем полдень года. Важная часть ритуалов – майское древо. Мы выбираем его, самое большое и красивое, и украшаем лентами, венками и гирляндами из цветов, а после – танцуем вокруг него всю ночь напролёт.
– Кажется, что в Хай Роке есть похожий обычай?
– Верно. Мы не особенно любим признавать родство с западными кузенами, но всё-таки от него никуда не деться. Кровь – не вода, и бретонцы не всю мудрость предков успели порастерять или же выменять на фальшивое эльфийское золото. Но знать тебе будет достаточно одного: история, что ты услышишь сегодня, случилась когда-то как раз в о’Фэйдвен-май.
Жил в землях предков когда-то герой, известный народу как Коснах, сын Кадбера. Славные подвиги этого мужа воспеты во многих легендах, но я расскажу о другом. В веселии Коснаху так же не было равных, как и в лютейших битвах: он праздновал столь же самозабвенно, сколь и сражался. Так и на о’Фэйдвен-май герой в одиночку высушил бочку верескового мёда и, притомившись немного, отправился бродить в холмах.
Ты знаешь, что зелёные холмы нашей земли – это вотчина
фэй, духов природы?
– Спригганов?
– Нет, спригганы – злые духи, рождённые оскорблённой землёй. А фэй бывают проказливы, но не злы, если не ссориться с ними без особой нужды. Чаще всего они незримы для смертного глаза и не интересуются делами людей. А из своих холмов они выходят только в такие праздники, как о’Фэйдвен-май — и выходят к нам маленькими, не больше ладони.
– Ясно... И что же, Коснах Кадберссон потревожил покой этого народа?
– Не совсем. Блуждая между холмов, он вышел к реке, в которой страстно захотел искупаться. Коснах уже было снял и штаны свои, и исподнее, но в этот момент сон сразил его. И сын Кадбера заснул прямо на изумрудно-зелёной траве Предела — мертвенно пьяный и… голый ниже пояса.
Коснах спал, и снилась славному мужу возлюбленная его – прекрасная Несса, во славу которой он и совершал все свои подвиги. Строгий отец согласился отдать свою дочь только за великого героя, и Коснах сын Кадбера был терпелив, но настойчив...
Коснах спал, и в этот самый момент из холмов вышли фэй, которым тоже настала пора выбрать себе майское древо. Маленькие духи были требовательны и неутомимы: долго ли, коротко ли, а дошли они и до той самой реки. И стоит ли удивляться, что, встретив Коснаха, которому снилась прекрасная Несса, фэй прекратили поиски? С роскошеством обрядили они своё майское древо и целую ночь водили вокруг него хороводы, а Коснах, повергнутый мёдом наземь, спал в эту ночь, как младенец.
Когда наш герой проснулся, он скверно помнил события предыдущего дня. Голова у него трещала, а мысли путались. Подстёгнутый зовом природы, Коснах поднялся на ноги и только тогда увидел проделки фэй.
“Не знаю, где этой ночью ты побывал, друг мой, – обратился он к своему достоинству, – но госпожа тобой явно осталась довольна, раз одарила так щедро своими лентами!”
***
Сигмунд смеётся, — густым, искрящимся смехом, от которого тут же бросает в жар, — и Майрэ чувствует странно пьянящую смесь страха и удовольствия.
Она добровольно решилась пройтись по лезвию ножа и рассказать Сигмунду именно то, что было рассказано. Чем не повод для радости, когда своей дерзко-бесстыдной шуткой Майрэ, кажется, добилась точно такого ответа, на какой рассчитывала?
Но как же так получилось, что под конец всё сделалось слишком легко? Слишком близко? Майрэ смотрит на мужа и замечает: тени густых ресниц на его щеках похожи на кружево.
В воздухе пахнет горящим маслом.
Сигмунд отчего-то пахнет грозой и яблоками.
– А ты – жестокая женщина, Майрэ Конхиансдоттир, – произносит он, отсмеявшись. – Вот, я даже сложил об этом вису:
Разве Мара браги
Раны лечит бранны?
Видно липе лука
Любы муки мужа.
Стрел пурга тугая
Губит многих, люба.
Вострый вихрь вонзился,
Верно, прямо в сердце.
Чудн
ые стихи, что складывают нордские скальды, Майрэ никогда особо не жаловала. Но то, как их произносит Сигмунд...
– Правду ли говорят, – спрашивает она, – что вы, норды, верите, будто поэзия – это божественный мёд на кончике смертного языка?
– Да, отчасти: у нас и правда есть похожая легенда.
– А я бы хотела проверить, – заявляет Майрэ — и проверяет.
Сигмунд с готовностью идёт ей навстречу.
...Кто он для Майрэ, этот
ясень сражений? Будущий отец её детей, мужчина, который прекрасно целуется — и садовод, который явно пришёлся бы по вкусу духам, празднующим о’Фэйдвен-май.
А многим утехам Массер в гостях – отнюдь не помеха.
