Живые и мёртвые

Каждое новое сердце ощущается как новое рождение. Новая пульсация… Новый, не похожий на другие, ритм. Какузу всегда ощущал, как сердце бьётся сначала медленно, неуверенно, несмело, будто просыпается после комы; соединяется с его венами, нитями чакры, строит свою систему… Как постепенно наращивает темп, оживляется… живёт. Как разгоняет кровь с адреналином во время сражений и когда Какузу прикасается к самому ценному — к деньгам. Какузу помнит каждое сердце, как оно трепетало в его руках, словно младенец, готовящийся к рождению. Это были поистине умопомрачительные моменты превосходства над жизнью и смертью, но на деле всего лишь обманки, как у хитрой кошки с девятью жизнями — у Какузу их было пять, и он никогда не тешил себя мыслями об исключительности и бессмертии. Такого понятия как бессмертие в этом мире не существовало. Всё, что интересовало Какузу, было привязанно к материи. Материя не могла быть бессмертной. Для своих сердец он крайне редко использовал лечение, чаще всего выбрасывал старые или потерянные в сражениях и заменял новыми. Вырывая из груди человека плавящийся кровью, бьющийся, беспомощный и беззащитный, но такой нужный и полезный орган, он не испытывал ни жалости, ни сострадания, ни отвращения. Особого наслаждения тоже не испытывал. Он не проводил красочных ритуалов и сценичных молебен, как его недалёкий напарник. Какузу не верил в эфемерные вещи и культурные ценности. Всё, что когда-то было, можно разрушить, на месте руин — построить новое, своё. Новое сердце всегда сулило какие-то изменения — другие техники, например, а изменения важны хотя бы для ощущения себя живым. Какузу смотрел цинично на своих жертв, и всё же некоторые сердца он себе не пересаживал даже когда в теле пустовали места. У Какузу были свои предпочтения, вкусы и принципы. Хотя вкусы у него были довольно непривередливы, в своих принципах он был непоколебим. Какузу бы не сказал, что он ценил жизнь или цеплялся за неё, но было в ней что-то важное, какой-то непостигнутый смысл. Незавершённость держала его в этом мире. Всегда можно было добыть больше, купить больше, всегда было что-то ещё, ради чего стоило жить. Какузу избегал смерти потому что верил — это конец, распад и, в конечном счёте, небытиё. Пустота. Он не испытывал по этому поводу лишних эмоций, он просто принимал это в расчёт. Жалости он не ощущал не только к жертвам, но и к себе. Немыслимо было вспоминать, что когда-то он тоже испытал себя жертвой, недолго, но это въелось пятном в его жизнь и уже затёрлось временем, но не исчезло. Задание было сложным и практически невыполнимым, а он всё равно должен был понести наказание — приговор, вынесенный Старейшинами, которые и задницы-то со своих сидений полстолетия не подымали. Они разговаривали о правилах, нравственности и справедливости. Они понятия не имели, что такое Жизнь, хотя считались умудрёнными опытом и искушенными в этом. Это всё не было жизнью. Задания и служба деревне, всё это не было ею. Какузу тогда тоже не знал жизни, другой, не существования винтиком в огромном военном механизме. Но у Какузу тогда, по крайней мере, были чувства. Тогда Какузу отчётливо ощущал обиду. Чувство это было ненужным и ничтожным. Система, казалось, убивала человеческое весьма избирательно, концентрируясь на высоком и светлом, она оставляла низменное. Низменное мешало быть сильным и рациональным, в конце концов, нужно было избавиться и от него. Какузу считал, что освободился от своей обиды, как только вырезал Старейшин. Слишком просто — отомстил смертью, но это было именно то, чего они заслужили. И всё же что-то от неё осталось, как остаётся аорта после вырезанного сердца. Какузу всегда нужна мнимая справедливость, оправданность его поступков, поэтому у него всегда есть причины для убийства, пусть даже обоснованны они только для него. Новое сердце заполняет его новой жизнью, новой силой, это чувство несравнимо ни с чем. Это чувство близко к эйфории, к восторгу, когда кровь начинает течь иначе, пульсирует, словно только этого и ждала, словно именно этого сердца ей так не хватало. Особенность тела Какузу в том, что каждое сердце оно воспринимает как родное. Несовместимости просто не случаются, в отличие от реальной жизни. Какузу никому не рассказывает об этих ощущениях, всё остальные думают, что он вживляет сердца только из-за техник и запасных жизней. И это, конечно, основные причины, но… Ещё никто на памяти Какузу не отказывался от чувственных наслаждений, если за них ничего не надо платить. С одним сердцем жить ненадёжно, да и слишком скучно, надо печься о каждом своём шаге, неинтересно. Совсем малость Какузу понимает, почему Хидану так часто срывает крышу. Он ведь бессмертен. Совсем. Каждое новое сердце соглашается с Какузу, преданно отбивая свой ритм, если прислушаться — можно внутри услышать целый барабанный оркестр. Сердца, даже самых своенравных шиноби, становятся податливыми, лояльными, послушными. Сердца-предатели, и предают они своих владельцев, забывая себя. Только отголосками Какузу иногда ощущает привычные чувства их прежних хозяев, крохами, обрывками, всего лишь остаточными явлениями, записанными в память, он никогда не видит самих ситуаций, образов, мыслей, это, наверное, невозможно, и это, определённо, к лучшему. Какузу редко прислушивается к ним, они всегда слабы, как смазанный фон за общей сценой, в темноте, не освещённой прожекторами, легко игнорируемы. В то же время с ними Какузу не чувствует себя одиноким, не чувствует пустоты, и это очень полезное свойство его техники. Он спокойно может обходиться без напарников, без близких людей, иногда, кажется, что без мира в целом. И всё же когда появляется Хидан, Какузу не стремится от него избавиться не только потому, что это невозможно.