Живые и мёртвые

Их тела мертвы, но движутся. Возможно, Пейн нарушает глобальные законы физики и термодинамики, а также мирового баланса — на одну жизнь — одно тело, на одно тело — одна жизнь. Только даже если так, нарушает он их далеко не первым. Тела не имеют ничего от себя прошлых, их Души давно ушли, личности исчезли вместе с ними, остался лишь внешний вид, пригодные для боя, бессмертные, пока жив Нагато, тела. Они не ощущают боли совсем, Нагато ощущает за всех них — давно не физическую. Единицы таких, кто способен ранить хотя бы одного из шести, когда они вместе. И даже таких, кто способен ранить, когда они по отдельности, крайне мало. Пять легко заменимы и незначимы, хотя Нагато никогда не был расточительным и не подвергал что-либо расходу только из-за доступности. В этом он был благоразумен. Они были покорными, словно марионетки, но гораздо удобнее — они были им, каждый из шести, и он сам мог находиться довольно далеко от поля боя, дальше, чем любой кукловод мог бы себе позволить. Не то чтобы Нагато хотел прятаться… это было, скорее, вынужденной мерой. Да и отношения у них были другими, чем у обычного марионеточника с куклами (конечно, в этот список не входил Сасори). Нагато некоторое время привыкал к каждому телу, вместе с Конан вычислял лучшие места для внедрения транзисторов, приспосабливал к каналам чакры внутри каждого. Экспериментировал также с количеством тел, в которые он мог посылать чакру одновременно и наиболее выгодно. Оптимальным стало шесть. Они все говорили устами Нагато, видели его глазами, он слышал их ушами, ощущал мир через них. Все они носили одно общее имя — Пейн и несли в этом имени идеологию и путь жизни самого Нагато. Это должно было стать путём восстановления, нет, возрождения мира. Некоторых из них он знал лично, с некоторыми был едва знаком, и всё-таки по исчезновению кого-либо он бы не опечалился. По исчезновению любого, кроме одного. Яхико всегда был особенным. Яхико был крайне важен. Из-за него-то всё и началось. Всё самое светлое в жизни Нагато и всё самое тёмное. Мёртвый Яхико не даром отвечал за мир Бога, он стал причиной той самой идеологии, его смерть — её источником; она хлынула, как вода, пробившийся наружу от последнего удара лопатой копающих. Конечно, зря они копали так глубоко. Но кому-то всё же нужен был этот страшный колодец. Кто-то отдавал полный отчёт своим действиям. Яхико был оправданием всего, что могло произойти. Яхико, в конце конце, нёс ответственность. Не так за свою смерть, как за смерть того Нагато, для которого он был путеводной звездой — яркой и долгое время единственной. Что Нагато мог, оставшись в темноте? Конан не могла его — их — спасти. Дело в том, что Нагато не слишком верил в мир, в честность шиноби и чистоту их мыслей. Но он беззаветно верил в Яхико. А Яхико верил во всё это. Смерть Ангела означала рождение Монстра. У второго Ангела бумажные крылья извещали вечную скорбь. Второй Ангел, всегда спокойный, теперь безразличный и холодный, стал предвестником Боли, глашатаем Апокалипсиса. Второй Ангел отдыхал от важных дел, смиренно положив голову на колени своего Бога, принявшего облик третьего из них — завершающего и необходимого. Монстр, Ангел и Мёртвый Бог… Их путь начинался с руин. Чем их путь закончится? Конан предчувствовала, что ничем хорошим. Нагато должен был понимать это, потому она не говорила. Все платят за свои деяния. Даже боги. Они несли смерть — теперь более стремительно и неистово, чем другие шиноби. Или же так казалось потому, что они были вне закона, вне системы. На самом деле систему никто из них покинуть не мог, как бы далеко от ядра они не уходили. Поэтому они должны были её разрушить изнутри, и действовать для этого нужно было не по правилам системы, но других не нашлось. Полагаться пришлось на хороший план и грубую силу. Втайне Конан надеялась, что хотя бы перед ликом Вечности, они смогут обрести себя прежних, нет, не прежних, — настоящих, коими они уже не являлись. Эта надежда была глубоко, и о ней она тоже молчала. Конан до безумия сильно хотела узнать, о чём мечтает Нагато, точнее, ей хотелось думать, что и он в глубине сердца мечтает не о том, о чём говорит.