Тени. Разум

      Катя стояла в пустой учительской раздевалке и растерянно глядела в зеркало — из-под воротника выглядывал след от пальцев. Если бы она заметила раньше, то надела бы водолазку. Простой засос она не стала бы скрывать — пусть все видят, что у нее есть секс — но синяк наводил на совершенно другие вопросы, и у Кати не было ответов.       — Привет, ты чего-то рано? — в раздевалку залетела Ольга, на ходу засовывая шарф в рукав пальто. Резкими уверенными движениями она размотала сбившуюся от ветра и дождя гульку и начала собирать ее вновь.       — Сосед-говнюк, начал стенку сверлить, — соврала Катя, завороженно глядя, как роскошные рыжие волосы Ольги послушно превращаются в убогую несуразицу на макушке. Катя могла бы еще час валяться с Женей в кровати или отправить его восвояси и поваляться одна, но он заразил ее странной спутанной тревогой, и она не могла оставаться дома. Катя хотела пройтись и привести мысли в порядок, но дождь загнал ее в школу.       — Ничего себе! Про закон о тишине ему никто не напомнил? — Ольга подошла к зеркалу поправить блузку. Она с вдохновением начала читать лекцию о том, как надо отстаивать права, но осеклась: — О боже, Катя! Что случилось? Кто это сделал?       Ольга протянула руку и осторожно отодвинула волосы от шеи.       — Ничего не случилось, все в порядке, — Катя отстранилась, не желая демонстрировать синяк во всей красе, и натянуто улыбнулась.       — Ничего себе все в порядке! У тебя лиловый след ладони на полшеи! Ты в полицию обратилась?       Вот именно таких вопросов опасалась Катя. Как ей теперь объяснить все Ольге, которая метровые волосы в гульку прячет? И главное, что именно объяснить? Катя сама не знала. Все в ее жизни, что хоть как-то касалось Жени, было очень туманным, включая собственные чувства и желания. Женя ворвался в ее жизнь и разнес к чертовой матери все ее прежние решения. Она отказалась встречаться со слишком красивыми — появился Женя, и она наплевала на свое же кровью и слезами выработанное правило. Она строго следовала Теме, не видела себя нижней и никогда не позволяла делать больно себе, но появился Женя и без всякого спроса наставил ей синяков по всему телу. Женя не понимал самой сути, для него было очевидным, что если она сделала ему больно, то и он может сделать больно ей. Дворовый принцип зуб за зуб. Что самое странное, когда его ногти вцепились в кожу на шее, это казалось чертовски логичным. Ей же можно, почему ему нельзя?       «Какой главный признак, что общаешься с сумасшедшим? Кажется, что бред несешь ты, а он объясняет очевидные вещи».       — Оля, это не твое дело, — Катя обозлилась больше на себя и свою неспособность управлять ситуацией, чем на бестактность Ольги. — Дай шарф, пожалуйста.       Ольга протянула шарф молча, но глядя, как Катя поправляет одежду, не удержалась и добавила:       — Сейчас простишь и скоро будешь не шею прятать, а фингал замазывать и зубы вставлять. Абьюзера изменить невозможно.       «Да что ты понимаешь?» — подумала Катя и пошла на урок.       Мысли будто до пены взбили блендером, Катя зашла в класс и рассеянно посмотрела на учеников. За задней партой сидела Юля. Она чертила что-то в тетрадке и свободной рукой расчесывала кожу на затылке. То и дело Юля вытаскивала пальцы из плена грязных волос и вычищала скопившуюся под ногтями перхоть. Неожиданно к Кате пришло вдохновение в комплекте с далеко не самой этичной идеей. Юля в последние дни много прогуливала, а учитывая, как стремительно ухудшался ее вид, она могла и вовсе пропасть с горизонта, поэтому задумку нужно было осуществить уже сегодня.       — Так! — Катя хлопнула в ладоши, привлекая внимание учеников. — Сегодня у нас творческая работа. Пишем сочинение «Моя семья». Ваша задача раскрыть эту привычную и заезженную тему так, чтобы это было интересно. Отойдите от скучного шаблона, не надо переписывать никому не интересные даты и факты, раскройте героев, добавьте эмоций и историй. Пишите так, будто это будущий фильм или книга. Добавьте личного отношения, экспрессии. Написать нужно о тех, с кем вы живете под одной крышей, поэтому рассказы о героических прадедах не прокатят.       Ученики немного повозмущались такому повороту, но после заверений, что в журнал пойдут только хорошие оценки, успокоились и запыхтели над текстами.       С того момента, как Юля перестала срывать занятия, работать стало легче и класс даже забежал вперед по программе, поэтому Катя могла себе позволить немного самодеятельности. В принципе, она могла делать что угодно, хоть поменять Достоевского на Буковски — директор была так увлечена разводом, что спускала на тормозах любые выходки, что уж говорить о простом сочинении.       Юля сдала работу одна из первых. Катя изобразила максимальное равнодушие и, не взглянув на лист, положила его к остальным. Юля поправила лямку старого черного рюкзака и вышла из класса прямо под звук звонка. Следом повалили остальные ученики, почти все отличницы, сдавая работу, просили не ставить в журнал оценку ниже пятерки, кто-то добавлял другие тупые комментарии, кто-то вспоминал, что забыл подписать лист, но в целом класс довольно быстро освобождался.       — Настя, давай побыстрее, все уже сдали!       Настя все еще что-то писала, ее парта была завалена смятыми черновиками.       «П-ф-ф-ф, что же там можно так долго писать», — Катя с трудом удержалась от закатывания глаз.       — Сдавай уже.       Настя поспешно что-то дописала, сложила лист и, кусая губы, отдала работу.       — У меня не очень получилось…       — Не страшно. В журнал пойдут только хорошие оценки, — отмахнулась Катя, она хотела побыстрее отвязаться от Насти.       Настя писала стихи, ходила на литературную секцию, брала дополнительные уроки и мечтала о литературном институте. Иногда на частных занятиях Кате приходилось по полчаса беседовать с Настей, чтобы поднять вкрай испорченную самооценку и замотивировать на работу. Естественно, Настя, как брошенный котенок, впервые почувствовавший ласку, быстро привязалась и ходила за ней хвостом по школе. Сначала Кате это льстило, потом надоело, а сейчас и вовсе раздражало. Катя дала это задание, только чтобы получить сочинение Юли, ей было глубоко плевать, что написали или не написали все остальные. Что написала Настя, ей было особенно неинтересно, та уже в глотке у нее сидела.       Настя все же догадалась отвязаться, и Катя пошла к учительскому туалету, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Закрыв дверь, Катя села на пол и достала сочинение Юли. Руки даже тряслись от нетерпения, уже очень давно никто ее так не волновал.       «Катя! Ты же именно этого хотела избежать! Это нездоровый интерес. Прекрати. Ты потонешь в человеке, но в итоге останешься ни с чем», — сказала Катя сама себе, но тут же отбросила все мысли, сосредоточившись на нестройных буквах.       Почерк и сила нажима менялись в каждой строчке. Катя понимала, девочке явно нужна помощь, а она просто использует ребенка, чтобы узнать больше о ее брате, но никаких уколов совести не чувствовала. Юля слишком ее злила, и Кате даже нравилось наблюдать, как жизнь ставит ее на место.       «Меня зовут Юля, мне шестнадцать. Я живу с мамой, папой и старшим братом. Моя мать социопатка, а отец — влюбленный в нее идиот. Бабушка с дедушкой бухали, ее брат отсидел по малолетке, а она все детство убегала из дома, жила по вокзалам, дышала с другими беспризорниками клеем, а сейчас читает мне лекции, что надо следить за кислотно-щелочным балансом кожи и пользоваться после мыла тоником. Тоником! Да мне хочется проломить стену лбом и убежать из этого дурдома, когда она мне на серьезных щах своим убитым от клея голосом пытается про тоник вещать! В детстве она мыло видела только по праздникам, так что теперь отрывается, как может. Всех уже заебала. Женя себе даже волосы в подмышках лазером удалил, лишь бы мамочке нравиться».       Катя задумалась, вспоминая подмышки Жени. Подмышки вспомнить не удалось, но Женя действительно при всей напускной небрежности и грубости был на редкость ухоженным мальчиком. Катя вернулась к чтению.       «Отец из хорошей семьи, родители инженеры, весь такой правильный. Видимо, эта правильность его так достала, что связался с матерью. С социопатами весело, они самые крутые и отвязные в тусовке, вот только жить с ними невозможно. Отец всегда может уйти, он даже как-то уходил, но вернулся. Женя может уйти, он взрослый. Он не уходит, потому что не хочет. А я хочу уйти, но не могу. Мне шестнадцать, куда я денусь? Я же хочу не по впискам болтаться, а нормальную жизнь, чего-то добиться, только хуй я что получу.       Все в моей семье, как на подбор, о каждом можно не только книгу написать, а снять сериал. Про мать и отца сезонов на двадцать, они все же постарше, про Женю сезонов на десять, ему только двадцать. Про меня хрен знает, я всю жизнь только и делала, что пахала у станка и тянула подъем. И нахуя? Чтобы продолжать пахать за копейки и развалиться к тридцати? Лучше бы жила, как Женя, одним днем. С такой жизнью тоже, скорее всего, к тридцати пришлось бы развалиться, но было бы что вспомнить… Хотя Женя не развалится, слишком хитрожопый, он как наша мать, всплывет в любой ситуации. Я хорошо его знаю, лучше всех. Возможно, только я одна знаю его на самом деле. У нас близкие отношения, даже…»       Далее шли три строчки так густо зачеркнутые, что разобрать было невозможно, а затем следовало:       «А знаете, Екатерина Олеговна, это не Ваше дело».       Катя прислонилась затылком к холодной плитке.       «Ну, а что я хотела? Надеялась, что эта пизда напишет, как он ночами не спит, страдая по таинственной незнакомке с каре?»       Катя перевернула лист, но с обратной стороны ничего не было. Наверху стопки лежало сочинение Нестеровой. Катя открыла двойной лист.       «Моя семья состоит только из двух человек, меня и мамы. Я очень ее люблю. Ей сорок один год. Она коренная петербурженка. Сейчас заведует сетью садоводческих магазинов и много работает. В тонкости работы мама меня не посвящает, считает еще маленькой. В детстве я хотела работать с ней, теперь у меня есть другие мечты».       Катя закатила глаза. Сочинение было невообразимо скучным, зажатым и просто обрывалось на полуслове. Оно разительно отличалось от всех остальных работ Насти. Катя не удивилась, мать сильно подавляла Настю, вроде как и добра ей хотела, но и развернуться не давала, если кто-то ее обижал, то спускала на обидчика всех собак, при этом постоянно критиковала сама. Сложные, токсичные отношения.       Катя еще раз посмотрела, на экспрессивное сочинение Юли, потом на сочинение Насти и опять на сочинение Юли.       «Тихий омут, где черти водятся, и омут, из которого черти в панике бегут, — хмыкнула Катя. — В сериале сезонов на пять они бы точно стали подружками».       Катя убрала листы в сумку и пошла пить кофе в учительскую.

***

      Осенняя грязь смачно хлюпала под сапогами. Юля вышла за территорию школы и, игнорируя все тропинки, пошла через палисадник, завернула за угол жилого дома, где остановилась покурить. Юля не боялась, что учителя заметят, как она курит, и пожалуются родителям, на это ей было плевать, но она не хотела, чтобы кто-либо лез с тупыми расспросами о том, все ли хорошо.       «Замечательно, блять!» — фыркнула Юля, выпуская облако дыма.       Хватало и того, что она понаписала лишнего в сочинении. Юля прикусила губу. Она была в шаге от того, чтобы не выплеснуть на бумагу все.       В окне первого появилась недовольная пожилая женщина и, строго посмотрев на Юлю, постучала по стеклу. Юля показала ей фак.       Женя в пятнадцать лет вел дневник, дико парился о сохранности своих мелких тайн, постоянно прятал его и потом сам не мог найти. Юля тогда смеялась над ним — зачем записывать то, что никто не должен прочесть, — но тревожный мудила был прав, в бумаге есть своя магия. Юля закрыла глаза и глубоко затянулась: возможно, ей действительно стоило все записать. Записать и сжечь. Юля медленно выпустила дым и втянула через нос.       Перед глазами стоял взъерошенный и ошарашенный Женя. С огромными, сожравшими радужку, зрачками. Как ей вообще это могло прийти в голову?       Она бросила балет, разосралась с друзьями, даже с Петровой, набрала три килограмма за месяц, стала страшной как пиздец, приобрела репутацию последней блядины района. Женя был единственным близким человеком, а она… Юля хлюпнула носом.       Отношения уже не восстановить, это не мелкая склока, теперь всегда будет ощущение неловкости.       — Ты разрушила все, что тебе дорого, сука, — Юля вздернула рукав парки и затушила сигарету о руку. На предплечье уже был след от другой сигареты, но, несмотря на то, что ранка заживала плохо и гноилась, Юля уже не чувствовала боли.       Юля заглянула в ВК. Мужик, которого она подцепила вчера, предлагал встретиться. Мужик был молод, но жалок. Почти сразу с начала знакомства ныл о том, что все вокруг мешают заработать, а тупые телки не хотят с ним общаться, потому что он беден, и вообще, все кругом обижают. Юля всегда находила таких особенно гадкими, и он был идеальной вишенкой на торте ее падения. Юля грустно усмехнулась и написала в ответ максимально пошлую фразу в знак согласия. Подумав, добавила еще штук десять отвратительно слащавых смайликов. По крайней мере, пока она трахалась, она не ела.       «Видимо, я не мультизадачна и не могу запихивать в себя что-то сразу с двух сторон. Может, начать есть хуи и сношать торты? Всяко веселее будет».       Домой она пришла уже вечером. Юля еле волочила ноги, хотелось прямо посреди дороги лечь и превратиться в груду соплей, слез и жира. Когда она шла по двору мимо смутно знакомой компании, ей что-то крикнули вслед и засмеялись. Юля не обратила внимания, кто это был, возможно, переехавший в соседний дом парень, с которым она недавно переспала, а может, Вован, с которым она тоже недавно спала. Она со многими недавно спала.       «Прямо иду на рекорд».       Дома было темно, и лампочка в коридоре как всегда не работала. Юля прошла на кухню. Она лелеяла надежду, что Женя или отец догадались выкинуть все оттуда или повесить на ручку огромную цепь с замком. И действительно, кто-то убрал оттуда всю дрянь, что она натаскала за последнее время. Остались огурцы, капуста и томатная паста. Юля облегченно вздохнула. Даже если все это съесть, то ничего страшного не произойдет. Юля потянулась за капустой и обнаружила за ней забытый контейнер с куриной грудкой.       «Черт!»       Юля со вздохом взяла контейнер. Еда прокисла и воняла.       — Надо, Юля, надо!       Если не принюхиваться и не смотреть, то можно и потерпеть. Она всю жизнь терпит и сейчас потерпит.       — Осталось недолго.       На кухню вышел Рома. Взъерошенный и растерянный.       — Лера опять свалила? — догадалась Юля. Отец кивнул и сел рядом. — Вот же сучка. Петя тоже удрал.       — Это ты к чему?       — Ну… Крысы бегут с корабля, все такое, — Юля пожала плечами и отправила в рот еще один отвратительный кусок склизкой курицы. — А Женя дома?       — Утром пришел, сказал, что уже два дня трезвый. Согласился сходить к врачу. Я нашел ему хорошего нарколога… Продержался до вечера, а потом убежал под предлогом пройтись погулять и пропал… Как я повелся? — Рома положил голову на руку и уставился в пустоту. По факту он смотрел на контейнер с кислой гречкой, но не видел ничего, что было прямо перед ним. — Я же понимал, что он лжет.       — Два дня трезвый… — Внезапная Женина трезвость была совсем некстати. Сделать вид, что произошедшее на кухне просто показалось, не получится.       — Я не могу так! — Рома вскочил со стула и заносился взад-вперед по кухне, потом вылетел в коридор и начал обуваться. — Я должен его найти!       Юля ослабила ремень на джинсах. Два сантиметра назад была царапина, специальная метка, Юля поставила ее как знак, что если дойдет до нее, то нужно перестать есть вообще. Тогда это казалось ей вполне выполнимым.       «Если бы все было так просто!»       — Ешь дальше.       — Ты собираешься просто бегать и смотреть по сторонам? Ты в курсе, что Питер большой город? — Юля вышла в коридор проводить отца и скептично смотрела, как он пытается найти второй сапог среди кучи похожих берцев.       — Думаю, он не ушел далеко. Но если потребуется, то буду просто бегать и смотреть по сторонам. Позвони, если он объявится.       Рома выскочил за дверь.       — Кто-нибудь должен ему рассказать про созависимость, — сказала Юля, обращаясь к пустоте.

***

      Стук перепуганного сердца отражался пульсацией внутри шеи. Каждый вдох давался с болью. Ноги не слушались. Перед глазами плясали черные точки, и Женя с трудом различал дорогу. Он пытался бежать, но двигался, словно под водой, и его заносило.       «Черт, черт, черт!»       Каким-то чудом он выбрался из болота бесконечных дворов, преодолел тихую улицу и оказался на широком проспекте, многолюдном, несмотря на ночь.       Чувствуя, что сейчас рухнет, он прислонился к ближайшей стене, но все же не смог продолжать стоять и съехал вниз на холодный и пыльный асфальт. Горло распирало. Женя зашелся в кашле и выплюнул комок густой и темной слизи. Слизь сразу испарилась темно-серой дымкой. Руки тоже были перемазаны в ошметках той чертовщины, что атаковала его, и следы рассеивались быстрее, чем Женя успевал их рассмотреть.       «Неужели я смог вырваться?»       Горло все еще болело, но дышать стало легко. Вдох, еще один. И еще. И еще. Понемногу паника начала отступать. Зрение вернулось к норме, и Женя суетливо огляделся, пытаясь понять, где находится. Судя по знакомой кривоватой остановке, он добежал почти до метро. Люди, ожидающие автобуса, периодически косились на него.       — Как много наркоманов стало…       — Под спайсами пацан.       «Отлично, люди! Меня не убьют на людях! Я вырвался, — Женя прислонился затылком к шершавому фасаду. — Или нет?»       Женя отскочил, поняв, что сидит, вплотную соприкасаясь со стеной пятиэтажки. Поднявшись на все еще ватные ноги, он потоптался и с недоверием ткнул в стену пальцем. Стена как стена. Твердая.       — Парень, ты в норме? — один из мужиков все же не выдержал и подошел поинтересоваться.       Женя посмотрел на спрашивающего и медленно помотал головой — нет, он был далеко не в норме.       — Тебе нужна помощь? — мужик, несмотря на суровый вид, был на удивление участлив.       — Нет, — тихо хрипнул Женя, помощь нужна была не ему.       Он развернулся и побрел в сторону дома.       Женя помнил, с какой ненавистью и решимостью смотрела на него ведьма. Он не был уверен, что она была именно ведьмой, возможно, колдуньей, медиумом или еще каким экстрасенсом, но не сомневался, что она убила бы его.       «Она знает, что я знаю… она понимает, что деанонилась, а значит, перейдет к активным действиям. Вот только что она задумала? Уж точно ничего хорошего. Она не просто хочет проучить обидчицу своей дочурки, она хочет…»       Женя ощутил резкую слабость, какую в последний раз испытывал очень давно, лет в пятнадцать, когда несколько дней ничего не ел. Руки затряслись. Он прислонился к стене дома, чтобы не рухнуть. Голова кружилась, как от эфира. Гравитация сбоила, и точка притяжения сместилась с земли на стену.       Сквозь роящиеся черные точки Женя увидел, как ночное небо над местом, где должна была стоять хищная хрущевка, затянули плотные черные тучи, слишком низкие и густые, похожие на дым от горящих покрышек.       «Она хочет заставить ее по-настоящему страдать!»       Женя отлип от стены и, с трудом переставляя ватные ноги, пошел дальше. Через минуту состояние вернулось в норму, и он перешел на бег.

***

      Измученный желудок отказался принимать испорченную курицу, и Юлю тошнило. Она засунула руку почти по локоть в глотку, но курица обратно не шла. Отвратительное чувство, когда тело жаждет освободиться от яда, но не может. Очередная попытка закончилась плевком слизью. Юля отстранилась от унитаза и прислонилась к стене.       — Зачем? Зачем?! Зачем я вообще это ела? — она со злостью ударила ботинком в стену. Слезы защипали глаза, нос заложило, Юля сорвала кусок туалетной бумаги и высморкалась. — Зачем я вообще все это делаю?       — Ты должна.       Новый приступ скрутил живот, и Юля согнулась над унитазом. На этот раз успешно. Курица вышла совсем крупными кусками, что закономерно, она старалась ее сразу глотать, чтобы не чувствовать мерзкий вкус. Куски плавали во вспенившейся желчи. От этого вида Юлю еще раз вырвало, на этот раз особенно обильно, и она наконец почувствовала долгожданное опустошение и легкость.       — Нет, так не годится. Посмотри, курица совсем целая, она не усвоилась.       Юля отвернулась от унитаза.       — Нет, смотри!       Юля повернулась и посмотрела.       — Доедай!       — Нет! — Юля выла от безысходности.       — Ты должна!       — Нет! — рука сама потянулась и выловила из вонючей жижи кусок побольше. — Нет, пожалуйста, прекрати!       Вкус курицы совсем не чувствовался за вонью, склизкая текстура вызвала новый позыв к рвоте, но Юля сдержалась.       — Правильно, ешь. И жуй тщательно. Запомни этот урок и не думай, что пустой холодильник тебе поможет. Если в следующий раз еды не будет, то ты сожрешь свои пальцы.       Юля доела курицу из унитаза и на подкашивающихся ногах пошла в комнату.       — После еды хорошо поспать. Завтра ты возьмешь все свои деньги и съешь все, что будет в столовой.       Юля рухнула в постель и заплакала в голос. У нее нет выхода, она будет есть, есть и есть, пока не умрет от разрыва желудка. Возможно, завтра, а возможно, через год, когда перестанет пролезать в дверь. И никто и ничто ей не поможет. Пока она в состоянии что-то запихнуть в желудок, она будет это делать… или…       Юля оторвалась от подушки и сорвала пелену дремоты. Сердце застучало. Вот она, лазейка для побега!       «Очень рискованно. Очень, — думала Юля по дороге на кухню. — По-хорошему, нужно все просчитать, но времени нет. Если оно догадается, то запретит».       Юля не включала свет. На кухне было темно, но отсветов фонаря было достаточно, чтобы различать силуэты предметов. Она достала ящик бытовой химии из-под раковины и нашла средство для чистки унитаза.       «Дело не в еде, дело в способности принимать пищу. Если есть я не смогу, то…»       Юля хитро улыбнулась. Она налила геля в стакан и поднесла ко рту. Руки дрожали.       «Черт, эта штука хорошо разъедает… надеюсь, я выживу!»       Знакомые пальцы схватили ее за запястье и выбили стакан из руки.       — Юля, какого черта ты творишь?       Перед ней стоял Женя.       «Вот как ему объяснить?»       — Ты не понимаешь, я должна это выпить! — взвыла Юля и попыталась вырвать руку, но Женя крепко ее держал.       Он замотал головой и затараторил:       — Нет, нет, нет. Ты ничего не должна!       — Нет, должна! — хрипнула Юля.       — Почему? — голос был мягким, но пальцы он не ослаблял ни на миг.       Юля зарычала и попыталась освободиться. Поняв, что сопротивляться нет смысла, она разрыдалась.       — Я… Я… Не могу ос-ос-остановиться. В-в-все прекратится, только если я фи-физиче-чески не смогу е-есть, — Юля с трудом вытягивала слова сквозь рыдания.       На кухне было темно, но свет фонарей с улицы подсвечивал ошарашенное лицо Жени, и Юля видела, что он все понимает.       — Ты станешь инвалидом, будешь ходить с трубкой в животе или даже умрешь.       — Лучше так. Я… Я… Отравилась испорченной курицей, потому что я не могла не съесть ее, и меня рвало… А… А потом, — Юля задыхалась в слезах, — я достала непереваренные куски из унитаза и снова… — последние слова она произнесла через силу, — снова съела их!       Юля уткнулась Жене в грудь и завыла. Она рыдала целую вечность. По улице проезжали редкие машины, и от света фар по потолку бежали тени, а Женя молча ее обнимал. Когда она успокоилась, план, казавшийся таким логичным, начал трещать по швам.       — Меня нет.       Она хотела покалечить себя? Зачем? Если она до такой степени не управляет собой, то это точно не голод. Психика? Скорее всего. Нервный срыв? Возможно. Ей нужна помощь психиатра.       Юля отстранилась от Жени и сказала уже ровным и холодным голосом:       — Я не понимаю, что на меня нашло, — в глаза она старалась не смотреть, ей было стыдно. Стыдно за то, что было прошлой ночью, и за то, что случилось сейчас.       — А я, кажется, понимаю, — огромные, как колодцы, зрачки Жени нездорово блестели в темноте.       «Что он может понимать? Наркоман. Хотя, может, как раз он и понимает».       — Тебе надо поспать.       — Сомневаюсь, что получится уснуть, — пожала плечами Юля.       Женя озадаченно покусал губу.       — У меня есть одна идея. Я приду через пять минут, ты же не наложишь на себя руки за это время?       — Нет, — Юля грустно улыбнулась. — Мой приступ, чем бы он ни был, закончился.       — Да… Ладно, — Женя окинул Юлю сканирующим взглядом и взял средство для унитаза, — но это я заберу с собой.       Женя, пару раз с недоверием обернувшись, вышел из квартиры. Юля осталась одна.