Увидеть свет

Воскресный вечер совершенно испортили новости: был обнаружен очередной труп. Доминик даже отстранённо удивился тому, что узнал это, сидя в гостиной перед телевизором, а не из звонка Рика. Впрочем, он не проверял почту и вполне мог пропустить сообщение. По кратким фразам диктора Доминик предположил, что на этот раз жертва пала от руки «второго», и ему стало любопытно, какую же картину тот использовал в качестве вдохновения. Пришлось включать ноутбук. Пока загружался почтовый ящик, Доминик вспомнил, что оставил без ответа письмо Линдси, и с явной неохотой просмотрел его. Как ни странно, блоггер не настаивала, чтобы он поучаствовал в очередной авантюре или что-то прокомментировал. «Доминик, до меня дошла информация, что мои статьи, а особенно — ответы под ними, негативно сказались на вашем положении. Я прошу прощения. Надеюсь, мы возобновим сотрудничество, когда всё утихнет. Вы невероятно помогли мне. Простите, что отнимаю ваше время ещё и этим глупым посланием… Но… Я волнуюсь о вас, будьте осторожны. Я на вашей стороне в любом случае». Последняя фраза показалась совсем уж странной, но послание успокаивало — во-первых, Линдси не принялась настаивать на общении, во-вторых, ей вполне можно и не отвечать. Он всё-таки выжал из себя одно короткое «Хорошо». И открыл письмо от Рика. Тот даже не сделал никакой приписки. Фотографии впечатляли, и Доминик с неясным трепетом узнал картину. И стоило только вспомнить полотно в подробностях, как его замутило. Случайно ли, или в том был умысел убийцы, но выбранное творение Жана Солье было ударом под дых — оно слишком много значило для Доминика. Абстрактная пародия, в которую по воле «второго» превратилось человеческое тело, была копией «Вечной любви». Банальное название, впрочем, искупалось строгими геометрическими формами, разбросанными по холсту в такой удивительной гармонии, что даже неприемлющие абстракцию люди останавливались напротив, совершенно заворожённые. Доминик едва не приобрёл эту картину, но его опередили. Полотно было продано. В жажде всё-таки завладеть им, Вэйл навёл справки, решившись предложить владельцу тройную цену, сколько бы там ни вышло, лишь бы получить драгоценный шедевр. Так он и встретился с Мадлен. Сейчас картина, бывшая причиной их связи, являлась собственностью Анхелики. Когда они развелись, «Вечная любовь» стала тяготить обоих. Но в галерее она входила в постоянную экспозицию. Доминик часто рассматривал её, вдохновляясь. Жан Солье поздно обнаружил в себе тягу к живописи, что не помешало ему написать несколько превосходных работ. Его унесла скоротечная болезнь, и порой Доминик раздумывал, сколько шедевров умерли с ним вместе, не успев отразиться на холстах. И теперь, когда великолепие «Вечной любви» было попрано грубым и словно насмехающимся плагиатом, да ещё и замешанным на крови, Доминик по-настоящему рассердился, но и испугался тоже. Так не метит ли «второй» в него, не желает ли диалога? Не пытается ли задеть именно его своими поступками? У Доминика закружилась голова от одних только предположений. Возможно, он и сам виноват, ведь действительно пытался вовлечь убийцу в нестандартный разговор. Возможно, это произошло потому, что в последние пять лет Анхелика немало внимания уделяла полотнам Вэйла, но сегодняшняя жертва казалась слишком явной провокацией. Отрезвила только одна мысль. Кто вообще осведомлён, что конкретно эта картина столь много значит для него?.. *** Рик позвонил в понедельник утром, и Доминик был признателен ему за это. Вечером он не смог бы поговорить. — Я узнал картину, — сказал Рик. — Быть может, тебе станет легче. На этот раз он допустил ряд промахов. — Каких, если не секрет? — Доминика не слишком интересовался ответом, но в этом было нечто сродни злорадству. — Это технические детали, — увильнул Рик. — Но уже скоро личность его будет раскрыта, совершенно точно. — Значит, хоть с одним всё решено, — на Доминика почему-то нахлынула злость. — Хоть с одним. — Может быть, он прольёт свет и на личность второго, — предположил Рик, но в голосе его не звучало уверенности. Доминик же едва не воскликнул: «Конечно, нет», но сдержался. — Буду ждать новостей, — сказал он резко. — До встречи, — отозвался Рик и повесил трубку. И всё же… это ничуть не утешало. Как можно узнать, почему этот безликий пока ещё «второй» выбрал именно «Вечную любовь»? Как понять, связан ли он как-то с Домиником или нет?.. И кто стал жертвой на этот раз? Вопросов только прибавлялось, и пока Рик мог довольствоваться возможностью прояснить хоть один из них, Доминика тревожило, что это породит всё новые и новые тёмные пятна. *** Позже он всё-таки сумел объяснить себе, что убийца не преследовал его, не подбирался к нему. Он интересовался галереей Анхелики, но в этом не было ничего личного. Ведь предыдущие картины никак не были связаны с Домиником. По крайней мере, в это хотелось верить. Пусть Вэйл и не привык обманывать себя, но в этот раз ему казалось, что единственный способ уберечься от излишней паранойи — убедить себя в том, что второй убийца отстранён от него и не жаждет никакого столкновения. И так многовато факторов заставляли вздрагивать и чувствовать дискомфорт. Испорченный распорядок дня, внимание со стороны федералов, слишком большое число людей вокруг… Доминику казалось, что он — загнанный за красные флажки волк. Он когда-то читал об охоте на этих хищников, и теперь каждое слово вспоминалось, играя свежими красками, каждый образ грозил развернуться, захватывая воображение. Самым неприятным в этом ощущении было, пожалуй, чувство несправедливости происходящего. Он, быть может, и волк, но не таскал овец в деревне, а вот тот, другой… Навязчивые сравнения с животным миром вдохновили, или точнее, заставили Доминика взяться за скетчбук и зарисовать целый ряд набросков, где люди фантасмагорически трансформировались в зверей — оленей, тигров, волков. Сквозь них прорастали ветви, искажая пространство. Доминик знал, что никогда не станет доводить скетчи до ума, но сейчас нужно было спешно выгрузить их из самого себя, отодвинуть прочь. Иного способа он не имел. Отчего-то чудилось, что должна позвонить Мадлен. Если бы он не знал себя так хорошо, то мог бы предположить, будто скучает, но на самом деле это было ему незнакомо. Она должна была позвонить, потому что последнее убийство связано с ней, но тут же Доминик напоминал себе, что ей неоткуда об этом услышать. Может быть, кто-то другой терзался бы отсутствием возможности обсудить все обстоятельства, но Вэйлу хватало зарисовок, чтобы упорядочить разум, и только Мадлен никак не хотела укладываться в общую гармонию, как полагается. Вэйл просидел над набросками до самого вечера. Вместо ужина выпил чашку чая и расположился в гостиной, но не спешил включать телевизор или ноутбук. Неяркий торшер вычертил золотистый круг света, и Доминик, сидя почти что в центре, вдруг подумал о вере людей в мистические силы. Он представил защитные пентаграммы, окружности, вычерченные мелом, затёртые символы и камешки с нарисованными рунами. Он почти увидел себя шаманом, но тут же засмеялся. Нет, такая роль ему бы не подошла. Но если бы только можно было с помощью каких-то ритуалов разгадать умысел «первого», отыскать «второго»… Да, Доминик попробовал бы. Прикрыв глаза, он мысленно нарисовал «Вечную любовь» и её жалкую и страшную разом репродукцию из человеческого тела, а потом мысленно сравнил со строгим и чётким творением «первого» — с раскрытым до самой сути телом Саманты. И его ожгло осознанием. «Первый», как он уже думал не раз, придавал жертве новое качество, даровал что-то недоступное живущим. «Второй» же отбирал дар. Не только жизни, но и самоидентичности. Он превращал людей в использованный материал, тогда как первый творил из них искусство. Мысль, конечно, была странной, даже опасной, но Доминика она успокоила, точно он ответил для себя на главный вопрос о мотиве. Можно было даже набрать Эдгара и рассказать ему об этой идее, но Вэйл отогнал такое желание. Он не хотел делиться. И если раньше это было продиктовано ощущением сопричастности к Творцу, то теперь он опасался, что стоит разложить мысли по полочкам, рассуждая и объясняя, и за маньяка примут его самого. *** Вторник не принёс никаких новостей и прошёл относительно спокойно. Доминик был измотан и почти не мог работать, но тревожные мысли всё-таки немного отошли на задний план. Он и вовсе бы расслабился, однако ближе к девяти вечера ему позвонила Мадлен. Поначалу он даже не мог представить, какой может быть причина для разговора, но трубку всё-таки поднял. — Соболезную, — заговорила она сразу, едва поздоровавшись. — Соболезнуешь? — удивился он и лишь секунду спустя понял, что Мадлен, вероятно, о Саманте. — Ричардс была твоей верной поклонницей, — Мадлен говорила тихо, и голос её звучал чуточку расстроенно. — Я встречалась с ней как-то, мы обсуждали тебя. — Ты же помнишь, я не придаю этому значения, — он помолчал, не зная, стоит ли вспоминать про «Вечную любовь». Его почти не тронули слова о том, что Мадлен общалась с Самантой. Было очень легко пропустить их мимо ушей. — Это по-настоящему страшно… Что всё происходит именно в галерее Анхелики. И что оно затрагивает и нас с тобой, — Мадлен вздохнула, но было в этом что-то неправильное, как будто она нервничала или чувствовала необходимость откровенничать. — Я слышала про «Вечную любовь». Даже представить не могу, как это выглядит. Доминик насторожился и переспросил: — Откуда ты знаешь о «Вечной любви»? Нигде не упоминались подробности того, каким был очередной труп, какое произведение он так нелепо и жестоко пародировал. Доминик едва не признал за Риком неумение держать язык за зубами, но тут Мадлен сама разрешила всякие сомнения. — Анхелика рассказала… — она замялась. — Конечно, теперь полотно Солье не принадлежит мне, но всё равно я ещё считала картину своей. Но… Как я могу к ней относиться после всего этого? Точно некто пришёл в мой дом и надругался над произведением искусства прямо на ковре в гостиной. — Сравнение немного покоробило Доминика, но он и сам ощущл нечто похожее. А Мадлен словно пожелала сменить тему: — Не могу не сказать, что твоя картина The Light просто потрясающая. Она по-настоящему прекрасна, ты будешь её продавать? — Ты была на выставке? — Вэйл удивился ещё сильнее. Он внезапно увидел больше, чем раньше. — Мы ведь друзья с Анхеликой, — отозвалась Мадлен, будто в этом не таилось ничего странного. — Я часто бываю у неё. И, безусловно, приезжала на последнюю выставку. Это противоречило всему, что он помнил о Мадлен. Из знакомой и понятной она вдруг стала чужой и неизвестной. — Очень необычно, что вы подружились, — Доминик никак не мог себе этого представить. — Ты всегда была далека от подобного искусства, что общего между тобой и Анхеликой? Ты же сторонилась абстракции? — Я хотела лучше понимать тебя, и Анхелика любезно помогала мне в этом. Я люблю классическую живопись, но никогда не теряла надежды узнать и другие течения, пусть они мне и не близки. Что в этом странного, Доминик? Я мечтала быть хоть немного ближе к тебе… — Не желаю, чтобы ты снова появлялась там, — Доминик и сам не сознавал, что им движет сейчас. Привычный мир, и до того изрядно пошатнушийся, совсем рассыпался, его заменяло что-то новое, реальность, законов которой Доминик пока не знал. — И не хочу, чтобы ты говорила там с кем-то…— он внезапно увидел это с другой точки зрения — будто Мадлен движется по лесу, в чаще которого бродят хищники. — Так ты всё-таки думаешь, убийца находил жертв именно там? — будто прочитав его мысли, Мадлен задумалась, но только на секунду. — Знаешь, ко мне подходил мужчина… Говорил о картинах, мы стояли напротив The Light вместе. — Что за мужчина, можешь описать? — Доминик тут же вспомнил о Терри и весь напрягся, ожидая ответа Мадлен. — Около тридцати, высокий… — она задумалась. — Ничего примечательного в его внешности нет. Он приглашал меня в кафе, но я отказалась. И он узнал меня. — Узнал тебя? — Да, как твою жену, — она усмехнулась. — Это было так давно и столь недолго, а кому-то до сих пор кажется важным, странно, правда? Доминик немного расслабился, понимая, что под это описание никак не подходит встреченный в кафе хирург, оставивший ему свою карточку. Но всё же полностью успокоиться он уже не мог. Мадлен, почувствовав, что молчание затягивается, заметила: — Сейчас я лучше понимаю живопись, которой ты отдаёшься с таким жаром… Но он прервал её, разговоры об искусстве в этот вечер казались лишь возможностью сбить его с толку: — Ты и теперь в городе? Мадлен ответила не сразу, и её голос прозвучал холодно и отстранённо. — Да. Хоть Доминику было ясно, что Мадлен не обязана отчитываться перед ним, но всё же ему стало ужасно неуютно. Сколько она здесь? Значит ли, что когда они разговаривали впервые, Мадлен уже приехала, уже представляла ситуацию, но ничего не сказала на этот счёт? — Мне нужно идти, — она вздохнула, наверняка совершенно точно ощутив, что Доминик на грани того, чтобы вынудить её объясниться. — Прости, что потревожила. Он не смог ответить, и вскоре тишину нарушили короткие гудки. Отключив мобильник, Доминик на мгновение прикрыл ладонями лицо. Выходило, что Мадлен тогда солгала ему. А значит, могла солгать ещё или лгать в прошлом. Он верил ей. Может, это абсолютно глупо, но он верил ей, а теперь не знал, что и думать. Даже расставание не было для него столь болезненным, как столкновение с тем, что Мадлен могла поступить вот так, как действительно поступила. Кружение мыслей затянуло его, и он нашёл себя только около полуночи, совершенно измотанным. Мадлен превратилась в ребус, который хотелось решить, но Доминику не хватало для этого информации. Он поднялся наверх, методично взбил подушки на постели, а затем подошёл к окну, чтобы опустить жалюзи. И тут его внимание привлекла необычная фигура. Мужчина стоял в тени, но Доминик не жаловался на зрение. Одетый как-то неприметно, незнакомец ещё и набросил на голову капюшон, отчего темнота не позволяла разобрать его лица. Было ясно, что он высокого роста и довольно широкоплеч. Доминик понимал, что охрана, курсирующая по территории участка, камеры, которые были установлены по периметру, не видят этого человека. Тот стоял слишком далеко, но совершенно точно наблюдал за домом. Волноваться ещё и об этом Доминик не стал. Не потому, что целиком и полностью доверял охране, а потому, что не представлял себе плана действий. Это, конечно, мог оказаться обычный прохожий, хотя Вэйл и был уверен, что тот следил именно за его окнами. Однако кроме собственных подозрений, ему было нечего предъявить, поэтому он решил оставить это дело на будущее. *** Традиционная встреча в среду выдалась очень нервной. Рик словно всё время порывался что-то сказать, но тут же странно замолкал, Эдгар же поглядывал на него с неудовольствием и даже раздражённо. — Ты что-то скрываешь? — спросил Доминик, пытаясь найти объяснение поведению друга. — И да, и нет, просто не могу обсуждать, хоть и хочется, — усмехнулся тот. — Такое случается. — Да уж, — хмыкнул Эдгар. — Доминик, говорят, Саймон Рид от тебя не отходит? — Кто говорит? — Многие в команде, что ведёт расследование, — пояснил Эдгар и почему-то отвёл взгляд. — Он любит появляться там, где я часто хожу, — пожал плечами Доминик, хотя такой вопрос ему не понравился. — Можешь объяснить его назойливость? — Пожалуй, мог бы, но не сейчас, — Эдгар пригубил вино. — Знаю, что по второму убийце близки к разгадке. — А что же с первым? — Этот чёртов художник нам всё никак не попадается, — ответил Рик. И тут же опустил голову. Доминик не стал расспрашивать дальше. Ход беседы его раздражал. Да и сама атмосфера тоже. Что-то было не так, и он не мог сказать, что именно. Неужели и друзья стали причислять его к убийцам?.. Вэйл постарался прогнать эту мысль, однако она с завидным упорством возвращалась, вовсе не желая отступать. И впервые за последний десяток, а может, и немного больше лет Доминик почувствовал себя настолько одиноким и отчуждённым. Очень знакомо. До встречи с Риком, а после — и с Эдгаром он пребывал в таком состоянии всегда. Никто не мог подобраться ближе. Было странно вновь оказаться на том же месте, с которого вроде бы сошёл так давно. Наверное, нужно было ощутить себя преданным, обиженным, но Доминику откликнулась только неприятная пустота, не болезненная, но сквозящая, точно внутри него самого приоткрылась дверь. Когда он возвращался домой, то снова заметил странную фигуру. Человек словно бы дожидался его, но, поймав взгляд, скрылся в ближайшем переулке. Доминик никогда не жаловался на память, а лучше всего ему западали силуэты и характерные движения людей. Их пластика, типичные очертания… Например, Рика он запомнил в большей степени именно по нервной манере передёргивать плечами, а Эдгар имел совершенно особенную плавную походку, выдававшую в нём человека, некогда занимавшегося хореографией. Вот и теперь, увидев этого незнакомца, Доминик сразу узнал его. Это он стоял под окном вчера. Пусть Доминик ни тогда, ни сейчас не рассмотрел лица, он всё равно не мог ошибиться. Получалось, мужчина за ним следит. Именно за ним. Но снова Вэйл не стал ничего говорить охране. Он не хотел прослыть параноиком или голословно обвинять кого бы то ни было. Оставалось принять этот момент и вести себя осторожнее, иного пути Доминик не видел. Оказавшись в доме, он с излишней поспешностью запер дверь, порадовавшись, что предпочёл массивный дуб повсеместным «стекляшкам», которые хоть и украшали фасад, но никак не могли защитить. С другой стороны, он уже чувствовал, что пора подыскивать новое место, другой дом, в котором придётся мучительно долго обживаться. Ведь если появился один сталкер, значит, может возникнуть и следующий. Неприятно, Доминик желал бы избежать подобного преследования, но не находил выхода из ситуации, кроме как уехать прочь. Если бы он только мог, то сделал бы это уже сегодня, но… Так точно вызвал бы дополнительные подозрения у федералов. Доминик понимал, что пока не закончится дело, будет вынужден оставаться здесь, хоть ему ничего и не говорили прямо.