У смерти нет власти

У смерти нет власти. В пучине морской Бесследно их прах не смоет волной. Не сломлены были на пытках у зла: Колеса и дыбы - часть вещего сна. Вера им всем аплодирует дважды, Когда злобы зверь проносится стражем. Расколом и смертью кончается зло, Но даже свет звёзд не разрушит оно. Дождь плачет на щеки, пронзая стрелою. Они уже там – в плену пустоты. Ромашка растёт прямо в череп герою. У смерти нет власти. Дилан Томас. Перевод Анны-Марии Зыковой 23-й вторник: Сэм       Я подскакиваю в постели. Сердце колотится, во рту пересохло, веки горят.       Я сажусь, а он здесь.       Он здесь.       Живой.       Он переключает трек и покачивает головой в такт «Ночи в Роксбери». Завязывает шнурок на ботинке. Много же я пропустил до того, как начался мучительный бег по кругу в моей новой реальности…       Всякий раз мне хочется знать, как надолго он здесь задержится.       Я наблюдаю, как он чистит зубы. Полощет с самодовольной кривой усмешечкой. Ему точно известно, что должно меня раздражать. Никто не знает меня так хорошо, так абсолютно, как брат. Никто не сидит так глубоко в печёнках.       Я смотрю на него, забывая моргать, потом заставляю себя отвернуться.       Я одеваюсь на автопилоте, у меня нет выбора даже в одежде. Однажды я попытался нарушить заведённый порядок, и рубашка расползлась прямо на теле, а джинсы лопнули по швам, едва я потянулся за ботинками. Пришлось уступить неизбежности.       Вчера… ну, ладно, в последний момент до того, как всё началось сначала, я попробовал не обмолвиться об истинном положении вещей.       Смолчал, когда он заказал «кота в мешке». Дал упасть бутылке с острым соусом. Короче говоря, постарался делать вид, что мы не застряли в вывернутой реальности «Сумеречной зоны»…       Но всё равно потерял его.       Я обнимал брата, дрожащего в агонии. Я обнимал брата, испускающего последний выдох. Я обнимал брата и видел, как гаснет свет в его глазах.       Он затих – и мой мир обрушился в бездну.       А потом… потом я сел. Сердце выскакивало, во рту пересохло, веки горели.       — Какой-то ты вялый сегодня, - замечает Дин.       — Просто устал, - отвечаю я.       Не знаю, спал ли я.       Последний раз я ложился в кровать, вернее, последний раз, который помню, был в понедельник, когда мы приехали. Я так спешил в эту проклятую ловушку… Надеялся на отдых в виде незамысловатого, лёгкого дела. Я так устал от розыска Белы. От тупиков, в которые меня загоняли поиски спасения Дина.       — У тебя опять кошмары? – спрашивает Дин тоном старшего брата. Он не догадывается, что в каждом слове я слышу вину, которая его мучает. Он считает, что очень умело маскирует свои чувства.       — Да нет… - говорю я. Всё моё существование в течение последних двадцати трёх дней было нескончаемым кошмаром.       Дин пожимает плечами. Он прекрасно понимает, что я вру, но не собирается настаивать.       — Пойдём завтракать?       — Не хочу есть, - говорю я.       — Зато я хочу, - как обычно, отвечает Дин.       Он направляется к входу, а я решаю, что нужно пойти в другое заведение, где нет бомжа Кэла, и старого пьянчуги мистера Пикетта, который уже дважды убил Дина, и неуклюжей официантки Дорис, и малахольного клерка, заливающего свои блинчики вёдрами сиропа.       — Давай лучше туда. – Я хватаю его за рукав и указываю на небольшую булочную в направлении, противоположном забегаловке.       — В закусочной кофе по пятьдесят центов, - упрямится Дин.       — И что?       — Кофе, Сэм, - произносит он словно о Хлебе Жизни.       Существует один единственный довод, способный заставить его изменить своё намерение.       — Ну… это место кажется поинтереснее, - говорю я с нажимом.       Он останавливается - руки в карманах куртки, голова чуть набок, глаза прицельно сужаются. Брат видит меня насквозь. Слышит мои мысли.       — Ты съешь там что-нибудь?       Я хватаюсь за его вопрос, как за соломинку.       — Обязательно.       Мы идём молча. Он двигается плавно, несмотря на широкий шаг, и словно подчиняется внутреннему ритму, с которого я всё время сбиваюсь – то размашисто топаю, то начинаю семенить.       Не знаю, отдаёт ли Дин себе отчёт, но он – ходячий сканер и калькулятор ситуаций. Он каждую секунду оценивает наше положение и возможные варианты развития событий.       Из него получился бы идеальный сотрудник спецслужбы.       — Что?       Я вздрагиваю и отвожу глаза.       — Ничего.       — Ты пялился на меня.       — Нет.       Двадцать два дня он умирал. Двадцатью двумя способами. Двадцать два раза я не смог его спасти. Его кровь была на моих руках, на моём лице, в моих глазах. Вкус его слёз таял на моих губах, смешиваясь с горечью моих слёз… А потом – короткое забвение, сметённое всё теми же звуками рок-музыки восьмидесятых. Звуками роковой музыки.       Обещанный год буквально сошёл на нет в моей душе. Я теряю Дина намного раньше, чем ожидалось.       — Да что с тобой сегодня? – спрашивает Дин, распахивая дверь булочной и пропуская меня вперёд.       — Ничего, - настаиваю я. А мысли крутятся вокруг одного: сумею ли придумать что-то новое и приведёт ли идея хоть к какому-нибудь результату.       Я вдыхаю пьянящий запах свежевыпеченного хлеба и улыбаюсь, потому что Дин тоже невольно тянет носом ароматный воздух.       Кофе.       Круглый, как булочка, итальянец принимает заказ. Дин берёт газету, и мы устраиваемся за маленьким квадратным столом возле окна.       Я неотрывно смотрю, как Дин пробегает глазами текст, отыскивая слова-метки, за которые стоило бы зацепиться вниманию. Как прихлёбывает кофе – чёрный, крепкий, обжигающе горячий – и смачно кусает рогалик.       — Сэм.       — Что?       — Чувак, с тобой что-то неладно.       Дин пристально глядит на меня, и я покрываюсь потом.       Как он умрёт на этот раз? В мучениях, в крови и криках? Молча и внезапно? Остынет ли его тело в моих объятиях? Или я просто сразу проснусь в своей постели – с грохочущей в ушах «Азией» и насмешливой сияющей улыбкой Дина в поле зрения.       — Я должен тебе кое-что сказать, - говорю я.       Он бледнеет. Всякий раз, когда я пытаюсь открыть ему правду, он сходит с ума от миллиона предположений об угрожающих мне опасностях.       — Не бойся, я не гей, - усмехаюсь я.       — Я и не собирался так говорить! – протестует он.       Я набираю полную грудь воздуха и принимаюсь рассказывать с самого начала.       Он откидывается на спинку стула. Губы сжаты в линию, пальцы стискивают кружку, выражение глаз скрыто под опущенными длинными ресницами. Он слушает.       Он слушал и раньше, когда я разматывал истину, словно клубок из колючей проволоки.       Я замолкаю и жду.       Дин выпрямляется. Теперь я вижу тревогу в его глазах. Слишком многое произошло с нами за эти годы; мы оба знаем, что нет ничего невозможного.       — Петля времени, значит… - говорит Дин. – Сколько раз?       — Двадцать два.       — И я каждый раз умираю?       Я киваю, мурашки бегут по спине.       Дин молчит минуты две. Потом спрашивает:       — Мы как-то пытались её разорвать?       Он верит мне. Не понимаю, почему всякий раз это потрясает меня до глубины души.       — Ты поверил?! – голос предательски срывается.       Он изгибает бровь. Он удивлён вопросом.       — Ну… Это звучит бредово. Я имею в виду, чересчур бредово даже для нас.       Я мысленно скрещиваю пальцы, чтобы он не свёл разговор к шутке. В этот раз всё должно идти по-другому.       — Но если ты намерен и дальше строить из себя Малдера, я не собираюсь отговаривать. Ты знаешь, что никудышно выглядишь?       Я потираю лицо. Я не брился двадцать три вторника, но щёки по-прежнему гладкие. Вздохнув, я кладу руки на стол. Я порезал правую ладонь об осколок стекла, воткнувшегося в шею Дина два вторника назад, но не осталось даже намёка на шрам. Прошедший день существовал только в моей памяти; наступивший стирал все свидетельства трагедии и попытки обмануть судьбу.       — Бог свидетель, Дин, мы всё перепробовали! – выдыхаю я. Наверное, таким опустошённым чувствует себя спущенный воздушный шарик.       Дин комкает салфетку.       — Не всё, Сэмми. Иначе уже была бы среда.       Я смотрю на него. И осознаю, что, стремясь успокоиться, дышу, как загнанная лошадь.       Я наклоняюсь к Дину через стол.       — Я сжёг его дотла. Разобрал по дощечке. Прикончил хозяина. Чёрт, чуть не убил тебя!.. – Я стискиваю зубы.       — Ого! – Дин протягивает руку. – Ты того… потише, мелкий. Что спалил-то?       — Заколдованный круг округа Бровард.       Язык Дина явно чешется от колких комментариев, но, видимо, выражение моего лица удерживает от шуточек. Он произносит только: «Ха».       Вполголоса, захлёбываясь от спешки, я выкладываю всё, что узнал за последние двадцать два дня.       Дин просто смотрит. У него настолько отсутствующий вид, что я не уверен – слушает ли он меня или мысленно бродит где-то за тридевять земель.       Когда я замолкаю, то чувствую себя не просто ослабевшим, а каким-то выпотрошенным.       Дин спокойно допивает чашку и глядит в окно.       — Может, скажешь хоть слово? – нетерпеливо спрашиваю я.       — Хороший кофе, - отзывается Дин. – Думаешь, мне понравился бы кофе в закусочной?       — Что?! – ору я. – Откуда мне знать, чёрт побери?       — Ну, времени хватало, а ты был рядом.       Я зажмуриваюсь и мотаю головой.       — Да, конечно. За исключением того случая, когда ты насмерть подавился сарделькой, не успев выпить.       — Фу, сарделька! – Он недовольно морщится. – Почему я не заказал бекон?       — Бекон и был. Только мы перезаказали, чтобы увидеть, изменится ли что-нибудь от этого.       — Вроде завтрака в булочной? – смягчаясь, спрашивает он.       — Тебя разве не потрясло? Хоть самую малость? – интересуюсь я недоверчиво. Если бы мне сказали, что я умер двадцать два раза…       Стоп. Дину уже вынесен смертный приговор. Самый настоящий, самый реальный из возможных. И что, если он осуществился в какой-то параллельной вселенной.       Дин пожимает плечами. Всего лишь. И мне хочется ему врезать. Я столько мучился, пытаясь сохранить ему жизнь, - а он плечами пожимает.       Я вскакиваю и иду к двери. Он окликает меня, но я не оглядываюсь, - скорее в утреннюю прохладу, остудить загоревшееся негодованием лицо.       Я должен дать окочуриться этому придурку ещё раз! Закончить чёртов день и запустить новый.       — Сэм!       Я иду в прошлое. Паршивая собака заливается лаем. Я подхожу к перекрёстку и машинально высматриваю мистера Пикетта, который должен выкатить из-за угла.       — Сэм, стой!       Задержав дыхание, я перехожу улицу. Слышу топот Диновых башмаков, когда он, догоняя, бежит через проезжую часть – на этот раз бежит, а не идёт.       Он хватает меня за руку и дёргает назад как раз в тот момент, когда дребезжащая колымага мистера Пикетта с рёвом проносится по перекрёстку. Мы провожаем взглядами задние фонари. Оторвавшийся колпак со звяканьем катится по дороге и падает напротив синего газетного киоска.       Я смотрю на Дина. Он закусывает нижнюю губу, потом спрашивает утвердительно:       — Он меня сбил, да?       Моё сердце пропускает удар.       — Дважды. Ты помнишь?       — Нет. Догадался.       У меня трясутся руки. Я едва не позволил случиться этому снова.       — Я больше не могу! – выкрикиваю я. Во рту становится кисло. – Я схожу с ума!       Дин отпускает мой рукав, и я сразу жалею об этом – мне не хватает его прикосновений. Дин даже не подозревает, но он всегда был источником моего душевного равновесия.       — Мы разберёмся, - уверенно говорит он.       — Когда?! – стону я. – Сегодня двадцать третий вторник!       — Знаю. Мы должны выяснить, что этому причиной.       — Я пытался! – ору я.       На противоположной стороне улицы двое мужиков тщатся протиснуть невероятно огромный стол сквозь узкую дверь. Услышав вопль, они бросают своё занятие и смотрят на меня. Я свирепо гляжу на них. Они уронили проклятый стол на Дина. Я мог бы отправить их в Преисподнюю, если б захотел.       — Постараемся оставлять меня в живых, пока…       — Думаешь, я не пробовал?! – огрызаюсь я.       Отворачиваюсь и схожу с тротуара на еле заметную тропку, ведущую к «Заколдованному кругу округа Бровард».       Дин идёт следом.       — Двадцать три – твоё магическое число?       Я оборачиваюсь. Он пристально и открыто смотрит на меня.       — Что?       — Ты поставил на мне крест, Сэмми? – негромко спрашивает он.       Сердце летит куда-то в желудок. Я стою лицом к лицу с человеком, который никогда не отказался бы от меня. Который отдал за младшего брата не только жизнь, но и бессмертную душу. Который просто содрал бы с себя кожу, если бы это помогло меня выручить.       Я опять покрываюсь потом.       — Нет, Дин.       — Ладно, - говорит он с неожиданной деловитостью. Указывает на «Заколдованный круг» и направляется туда своей особенной решительной походкой. – Тогда пошли разбираться с тайной.       — Не думаю, что получится. Вряд ли это местечко имеет какое-то отношение к нашей проблеме.       — Давай убедимся. Если ошибёмся, я отдам концы, а ты попробуешь что-нибудь другое, когда снова наступит вторник.       Он мимолётно усмехается – откуда мой брат берёт силы на юмор в такие моменты?       — Не смешно, - хмурюсь я.       — Чуть-чуть смешно.       Дин умирает через полчаса.       Мы всегда обыскивали «Заколдованный круг» вместе, поэтому мне понравилась идея Дина на этот раз работать по отдельности.       Он входит через заднюю дверь – петли справа, ручка слева – и обнаруживает лестницу.       Убедившись, что его пистолет наготове, я достаю свой глок и держу вне пределов видимости посетителями.       Я нахожу мистера Карпиака и допрашиваю его, напугав до смерти. У меня не хватает терпения выслушивать его враньё. Я показываю пистолет окружающим и приказываю всем немедленно валить отсюда. Люди разбегаются, а я оборачиваюсь к Карпиаку, который уже держит ружьё в трясущихся, потных руках.       На этот раз Дин не стоит рядом, пытаясь поговорить с хозяином. На этот раз он поднялся по лестнице, он в отдалении и в безопасности. Поэтому я отталкиваю Карпиака и требую рассказать, какого чёрта происходит в его заведении.       Гнев сделал меня смелым.       Страх сделал меня сильным.       Отчаяние сделало меня невнимательным.       Выстрел из дробовика разносит деревянный потолок, обрушивая на нас дождь из обломков и щепок.       Слабое, удивлённое «сукин же… сын…» заставляет меня поднять глаза. Я в ужасе вижу, как брат падает на колени у края дыры. Вижу кровь на его губах и руку, прижатую к животу.       Я бегу. Я ищу. Я зову его. Не в этот раз, умоляю я, не в этот раз, не в этот раз.       Верхний этаж – лабиринт из шкафов и хлама. В этот раз я должен быть с ним рядом.       Я неистово ищу его. Я боюсь, что он уйдёт без меня, а я опять проснусь под звуки «Азии» и осознание того, что я опять позволил ему погибнуть, будет разрывать сердце.       — Дин!       — Сэм…       Он по-прежнему стоит на коленях. Кровь брызжет на стену за его спиной, накапливается в сложенной чашечкой ладони, стекает изо рта.       — Боже мой, Дин! – шепчу я, опускаясь на пол и протягивая дрожащую руку. – Господи ты боже мой…       — Не могу встать… - хрипит он, поднимая на меня огромные глаза, полные боли и детского непонимания.       Я хватаю его за плечо и притягиваю к себе. Теряя равновесие, он валится на меня грудью и развороченным животом.       Краем глаза замечаю искажённое страхом лицо Карпиака, который стоит внизу.       — Вызывай «скорую», сволочь! – кричу я, хотя знаю, что это бесполезно – через несколько минут я проснусь с колотящимся сердцем, пересохшим ртом и горящими веками.       — Сэм…       — Я здесь, братик, я рядом, - говорю я, стараясь удержать тяжёлого Дина скользкими от его крови руками.       — Запомни… - бормочет Дин; его подбородок лежит на моём плече, и горячая кровь выплёскивается на меня при каждом слове. – Этот способ… не сработал…       Я плачу навзрыд, Дин умирает на моих руках. Я чувствую последние судороги покидающей его жизни. Жизни, которую я не могу спасти. Жизни, которую мне суждено потерять – так или иначе.       — Нечестно, - говорю я. Его кровь солонит мои губы.       Я вижу, как свет гаснет в его глазах. Слышу, как он шепчет моё имя – на прощанье.       Он по-прежнему в моих руках, но уже полностью неподвижен. Ни вздоха, ни удара сердца, ни взмаха ресниц. Ни искры в широко раскрытых глазах – знака, что мой брат ещё борется…       Он ушёл. Совсем.       Я вжимаю лицо в изгиб его шеи, обнимаю изо всех сил и, раскачиваясь, жду «Азию».