Ain't it funny?

Хосок укоризненно смотрит на него и молчит. Собственно, ему не обязательно что-то говорить, потому что всю правду о себе Юнги знает и так. Правда эта непривлекательная, колет глаза и вообще от неё хочется отмахиваться, как от мухи надоедливой. Но Юнги честен сам с собой, потому отмахнуться не получается. - Ты - кусок кретина, - наконец, изрекает Хосок и отбирает у него бутылку виски. Вторую за вечер и ночь. Юнги напиваться начал рано. Он в последнее время подходит к этому грамотно и уже к двенадцати ночи бухой в стельку. И всё бы было хорошо, только есть одно «но»: после полуночи словно срабатывает какое-то ебучее антипохмельное заклинание, и он обнаруживает себя абсолютно трезвым. Злым. Обиженным на мир. И ни в одном глазу. Ну что ж за нахер? Подсвеченный маленькой лампой в потолке циферблат настенных часов над стойкой показывает 5:45. Клуб закрылся почти час назад, и тут остались только Юнги с Хосоком да пара охранников у главного и чёрного входов. Юнги всё ещё злой, Хосок всё ещё не одобряет. - Я тебя не просил комментировать, - говорит Юнги, и голос у него, как тот лёд в стакане. Такой же острый, холодный и отдаёт выпитым, потому что, как ни крути, две бутылки виски. - А ты никогда не просишь, - нимало не смутившись заявляет друг. - Ты же у нас мистер Ненавижу-Когда-Меня-Тычут-Носом-В-Мои-Ошибки. Да мне было бы похер, если бы ты не был моим лучшим другом, Юн. Но это всё в первую очередь аукается тебе самому, никому другому. Почему ты не хочешь этого понять? - Я понимаю. - Да как-то хуёво ты это понимаешь. - Чего ты от меня хочешь, я понять не могу?! - Чтобы ты хернёй маяться перестал и поехал к Чимину! - рявкает Хосок и тут же выдыхает, пытаясь успокоиться. - Твоя непомерная гордость сведёт тебя в могилу. А между тем Чим прав - ты сам его не слушал, и всё это случилось из-за твоего страха, что между вами может начаться что-то большее. Юнги на Хосока смотрит долго и угрожающе, как ему кажется. Он очень хочет верить, что в его взгляде нет тоски и желания всё переиграть и не отпустить Чимина в то утро от себя. Сказать ему, как он нравится Юнги, как хочется быть рядом. Он хочет. Но... - Ой, да делай что хочешь! - заново начинает злиться Хосок. - Только хватить выжирать мой виски! - Я тебе за него плачу, между прочим, неблагодарная твоя морда! - Ты бы мне лучше за мои нервы заплатил потраченные! Заебал страдать на пустом месте! Твоя ситуация легко разрешима, но ты предпочитаешь не замечать этого в упор! Юнги грохает стаканом с недопитым алкоголем по столу. Янтарная жидкость выплёскивается на до блеска натёртую столешницу, лёд весело звенит о толстые стенки и сверкает в свете лампочек. - В общем, я понял... - Да нихрена ты не понял, пьянь, - не верит Хосок. - Раз я тебя так достал, пожалуй, пора мне отсюда. - Блядь, Юнги, ты, как истинная женщина, выделил из моих слов только то, что посчитал нужным. Юнги! Юнги не слушает, он выходит из клуба и от души жалеет, что нельзя шарахнуть дверью. Его внутренняя истеричка требует скандала, криков и битья посуды. Но получает только рассветный город, пустые улицы и дозу никотина. Немного успокаивается. Юнги не злится на Хосока. Только на себя. Друг везде прав. Но он не учитывает, что перешагнуть через собственную гордость порой слишком сложно. Сложно признать свою неправоту. Не перед собой - перед другим. Всё равно, что выдать свою слабость. Открыто сказать «да, такое я дерьмо», потому что в ответ может прилететь не прощением, а ответным «верно, ты дерьмо, и мне оно не нужно». А у Чимина есть полное право ответить так. У Чимина есть право на всё. Потому что это маленькая личная смерть Юнги. Потому что не писать ему тяжело до судорог в пальцах. И в какой-то момент Юнги понимает наркоманов в ломке, потому что доза Чимина тоже делает мир прекраснее. Даже если это только сообщения в катоке от него. Город расцветает нежными оттенками персикового и розового, струится сияющими потоками по стёклам небоскрёбов, водопадами света рушится с крыш на пока ещё пустые дороги и тротуары. В тихом и пустом городе хорошо, лучше думается, и идти так - успокаивает. Юнги, сунув руки в джинсы, вышагивает медленным нетвёрдым шагом. Если голова у него лёгкая, а мысли ясные, то тело предательски напоминает о количестве выпитого, потому приходится себя контролировать. Его лицо, немного горящее и с чуть порозовевшими щеками, обдувает прохладой утреннего ветра, несущего с реки запах острой свежести и речной воды. От этого по позвоночнику пробирает мурашками. И некстати вспоминаются мягкие губы Чимина, которые он сминал не нежными поцелуями. И окружавшую их ночь с вплетающейся в воздух мелодией. И, словно видя их обоих со стороны, укутанных в плед, Юнги вспоминает и мерцание ночных огней, и такой же вот ветер, чуть холоднее только, который остротой своего запаха словно вспарывал что-то внутри, позволяя чувствам вытекать наружу, выпуская их и не позволяя даже немного жалеть о происходящем. Сейчас от этого внутри только вспыхивает жаркое желание, помешанное на горечи. Он ведь сам выбрал уйти, так почему теперь жалеет? Чимин ведь звал его, а он не остановился. Юнги сделал свой выбор не в пользу Чимина. Наверное, глупо надеяться на то, что в такой ситуации могут выбрать его. Дома Юнги находит силы только на то, чтобы стянуть с себя куртку. Время почти половина восьмого, и за открытым настежь окном уже шумят машины, сигналят в начинающей образовываться на светофоре пробке. Лают собаки, повылезавшие из своих укрытий после ночи; где-то в сквере неподалёку смеются дети. Юнги уже их не слышит, он отключается, даже не долетая головой до подушки. Его будит звонок телефона. На часах второй час дня. Голова тяжёлая, словно чугунный котелок. Пустой. Каждый звук отдаётся в ней болезненным звоном, и Юнги, морщась, перекатывается по подушке, стараясь рукой нащупать не унимающийся мобильный. - Алло, - хрипит в трубку, когда с грехом пополам удаётся провести по экрану дрожащим пальцем, чтобы ответить на звонок. - Хён, ну ты где вообще есть? - недовольный голос Чонгука такой громкий, что Юнги кажется, будто у него лопаются барабанные перепонки, а мозг превращается звуковой волной в кашу. - Дома. Сплю, - у него слишком не то состояние, чтобы материть не вовремя позвонившего брата. - В смысле спишь?! Ты мне обещал сегодня пригнать машину! Блядь. - Я забыл. Извини, - в его голосе, в самом деле, виноватые нотки. - Она у клуба Хосока. Можешь сам забрать её, ключи у него. - Хён, тебе нужно заканчивать столько пить, - голос Чонгука становится серьёзным. - Ты совсем с катушек так съедешь. Да он уже, вроде как. - Я не знаю, что между вами двумя происходит. Но вам пора поговорить, а не вести себя, как малые дети. И под «вам» я подразумеваю тебя, хён. Если ты ждёшь, что Чимин будет извиняться, то... - Знаю. Знаю, что он не станет. Ему и не за что, если подумать. Это ведь я страдал тем, что ты меня можешь неправильно понять... В трубке на минуту повисает озадаченная тишина. - То есть, ты хочешь сказать, что переживал, будто я смогу негативно отреагировать на ваши с Чимином отношения? - медленно уточнил Чонгук, когда Юнги уже начал переживать, что того совсем вырубило. - Как-то так. - Взрослый мужик, а такой идиот, - вздыхает младший. - Но-но-но. Повежливее, я пока ещё старше. - Только мозгов тебе это не прибавило. А как насчёт написать мне и уточнить? - Это бред, - Юнги не хватало только для полного счастья, чтобы Чонгук его отчитывал. Хосока выше крыши. Юнги с тоской думает, что лучший друг, наверное, обиделся на него до скончания веков за такое хамское поведение. И он перед ним готов идти и извиняться. Ну как... в понимании Юнги извиняться - буравить Хосока хмурым взглядом, пока тот не сдастся и не перестанет дуться. Не впервой, но всё же немного грустно, что из-за собственной глупости он расстроил близкого человека. «И даже не одного», - глумливо тянет внутренний голос. - Бред - это заставлять страдать и себя и его, хён! Бред - это считать, что я могу что-то сказать против. Чимин не вещь и уж точно сам в состоянии решить, с кем ему вступать в отношения. - Что между вами произошло? - Ничего. Мы изначально не давали друг другу клятв в вечной любви. Нам было вместе здорово и хорошо. Но Чжунхо появился очень внезапно... и я понял, что это - то самое. Давно уже понял, просто вот тоже смелости было мало, понимаешь ли. - Откуда тогда вдруг взял её? - Юнги в самом деле интересно, как так получается. Он тоже так хочет. - Просто однажды я проснулся и понял, что всё зря, если без него. Юнги думает, что к нему подобное понимание пришло через пару дней с Чимином. Но смелости оно никак не добавило. Наверное, это не лечится. - Хён, не дури, прошу тебя. Юнги не обещает. Зато обещает себе больше не пить. Хотя удержаться будет, наверное, непросто. Ещё пару дней он сидит дома, зарывшись в работу по уши. Дни, конечно, не считает, но точно помнит, что почти месяц в его жизни нет Чимина. И это какой-то подкожный таймер. Как сигнал в голове, похожий на тот, что в «Голодных играх» оповещал о гибели трибутов. Каждый день по количеству прошедших. Можно застрелиться, да нечем. Юнги в работе себя топит. В текстах выписывает всю рвущую изнутри боль. Он считает, что получается ванильная хрень, но через три дня, когда встречается с очередным заказчиком и показывает уже имеющееся, их отрывают с руками. Юнги мог бы чувствовать себя королём мира, но на деле ему настолько похуй. Приличная круглая сумма на счёте совершенно не добавляет жизни красок. Кажется, ещё сильнее понимает это вот «всё зря, если без него». Ведь даже текстами этими он обязан Чимину. Юнги домой возвращается рано и в планах только завалиться посмотреть киношку, заказать еду в ближайшем ресторанчике и потом полночи валяться без сна, потому что это стало нормой. Организм, прежде бунтовавший после немереного количества алкоголя, по нему теперь скучает. Юнги думает, что он со своей собственной тоской ничего не делает. Так с чего бы облегчать жизнь организму? В дверь звонят часов в шесть вечера, и открывать не хочется от слова «совсем». Юнги плетётся с неохотой, но когда обнаруживает на пороге Хосока, даже обмирает. - Не откинулся ещё, драма квин? - смеётся тот обескураженному выражению чужого лица. - Сморгни, я не призрак, а вполне себе живой. Вот по тебе такого не скажешь. Опять двое суток не продыхая пахал? - Да, - честно сознаётся Юнги, потому что обманывать Хосока глупо. Себе дороже. Тот насмешливо смотрит, по-доброму так. У Юнги внутри столько благодарности к нему, потому что кажется, что только этот человек всю жизнь принимал Юнги таким. Не настолько уж крутым и сильным, как думали многие. Хосок ему это прощал. Всегда. Он не просил невозможного, но всегда старался поддержать и мотивировать вылезать из любой задницы, в которую попадал Юнги. Хосок ему пакет с едой из того-самого ресторанчика протягивает. - Давай-ка мы сейчас поужинаем и в клуб. Мне нужна твоя помощь. - Помощь? - Ага. У меня диджей заболел, заменишь? Юнги, который за вертушкой стоял последний раз несколько лет назад, жмёт плечами. Может быть, он ещё не растерял навык заводить толпу? И только в клубе становится понятно, что его жестоко наебали. Потому что диджей на своём месте, Хосок технично сливается куда-то, дабы его не прибили прям тут же. А Юнги стоит, как вкопанный, и смотрит на Чимина, который сидит за барной стойкой. Он расслаблен, закинул ногу на ногу, улыбается... А Юнги дохнет потихоньку, потому что как же он скучал по нему. Чимин смеётся, когда бармен ему что-то говорит. Голову откидывает, от чего пряди бликуют скользящими по ним лучами светомузыки. Юнги залипает бесконтрольно, он не может насмотреться и не знает, как вообще дышать. Потому что Чимин вдруг ноги опускает так, что чёрные брюки обтягивают бёдра, а белая рубашка его, оказывается, расстёгнута на одну верхнюю пуговицу, открывая преступно красивую сильную шею, которую (зачем, блядь, вспоминать?!) Юнги выцеловывал и кусал исступлённо. Это ж надо, одна ночь... а врезалась в память так, словно такое происходило не единожды. Чимин голову поворачивает и встречается с ним взглядом. Улыбку словно выключают. Юнги неуютно от этого взгляда. Он не знает, что делать, не знает, как себя вести, но стоит всё так же и отмирает, только когда слышит чужое. - Нам надо поговорить.