***
Лениво приподнявшись на локте, Инуяша подцепил свёрток, в котором, он точно помнил, таилось лёгкое одеяло. Укрыл Кагоме, лёг сам, прижался. Немного мешали недоснятые тряпки, особенно липкие штаны — ну да и хрен с ними. Ясное дело, совсем скоро необходимость помыться перевесит, и придётся отлепиться от Кагоме, но пока ему не хотелось даже шевелиться лишний раз. Иссиня-чёрные волосы девушки рассыпаны по его плечу, голая грудь прижата к его груди. Кожа к коже. Великие боги, хорошо-то как! Инуяша закрыл глаза и улыбнулся. Помимо чисто физического удовлетворения его прямо-таки распирало некое, что ли, чувство исполненного долга. Не, ну в самом-то деле, чего б не гордиться-то? Кагоме выбрала именно его, Кагоме ответила на его чувства и охотно пошла навстречу его желаниям. И ему удалось-таки доставить ей удовольствие в ответ. Доказать, что он и только он имеет право быть с ней. И теперь уж точно никуда она от него не денется, и никого другого не захочет… …Моя Кагоме, только моя, насовсем моя… Время остановилось, и казалось, будто небо медленно вращается над головой, точно Великое колесо перерождений. Он ещё не оправился от всех потрясений, случившихся за несколько последних часов — в чём не признался бы даже самому себе. Инуяша отлично знал это странное состояние, когда спать одновременно хочется и не хочется. То есть на самом деле надо хотя бы подремать, чтобы восстановить силы, но в голову чего только не лезет. …Ох, и наворотили же мы оба всякой хрени, отродясь так не перетряхивало. Всякое бывало, но чтобы за одно утро, хрен знает сколько раз, хотелось то подохнуть, с места не сходя, то жить вечно… Причём и то и другое — на полном серьёзе, всем сердцем, до самого донышка. Гах! Рехнуться можно! И всё равно… хорошее получилось утро-то. Он улыбнулся снова. Никак не мог удержаться. Не хотел удерживаться. Впервые за много-много лет. Окружающие приложили немало усилий, чтобы отучить его от этой способности. «Чё лыбишься, полукровка?»… Улыбка делает уязвимым, а раскрыться перед кем-то, проявить искренность означало — сколько он себя помнил — непременно получить новые раны. Потому что ни одна сволочь не откажет себе в удовольствии плюнуть в душу, да поглубже. Кагоме, конечно, временами не прочь куснуть за пятку, поддеть, когда не ждёшь. И гадостей наговорить тоже — будь здоров. И всё-таки она, в отличие от многих, не станет причинять боль расчётливо и злонамеренно. При ней, пожалуй, можно позволить себе такую роскошь, как улыбка. И ещё… Никто и никогда не касался его нечеловеческих ушей ТАК, как это сделала Кагоме сегодня. Никто и никогда. Ох… он и представить себе не мог, до чего ласковые у неё руки. Когда-то давно, гладя его по голове, мама могла заодно почесать за ушком. Было просто приятно и очень уютно — это значило, что их оставили в покое и можно расслабиться, замереть, забыв про дурацкий человечий этикет, прижаться к тёплым маминым коленям, спрятать лицо, уткнувшись в узорный шёлк платья, пахнущего «по сезону» то глицинией, то ирисом, но всегда — мамой. Для всех остальных его уши были вечным объектом и поводом для насмешек, издевательств, унижений. Взрослые острили, сверстники дразнились, норовя трепануть за ухо при каждом удобном случае, не говоря уж о драках. Научившись давать сдачи, маленький Инуяша стал крепко лупить и за посягательства на уши, и за «полукровку». Он привык всегда быть настороже, всегда ждать опасность. Всегда прислушиваться на все восемь сторон. Всегда. Напряжение было постоянным, привычным, он престал замечать. Ему и в голову придти не могло, что собачьи эти уши, всегда его спасающие и всегда выдающие его происхождение, этот вечный источник изощрённых мук — может, оказывается, доставить удовольствие. Порой, под настроение, Кагоме любила подколоть, заставая его врасплох собачьими командами. Он вёлся, потом демонстративно ругался, хотя, если честно, самому было почти смешно — очень уж безобидно у неё получалось. Попытки Кагоме почесать ему за ухом были частью этого ребячества. До сегодняшнего утра. Он уже сбился со счёту, сколько всего бесповоротно переменилось за это утро, по пути вдобавок успев по нескольку раз встать с ног на голову и вернуться на круги своя.Пролог. После рассвета
25 июля 2017 г. в 19:09
…От инуяшиного ответа Кагоме поперхнулась водой, закашлялась и чуть не выронила пластмассовую бутылку, мигом растеряв свой победный вид.
— Ну уж нет! — выдавила она сквозь кашель. — Ни властвовать, ни пресмыкаться не собираюсь! Да и ты, вроде, тоже.
Отдышалась, подумала и пояснила:
— Это когда одному нравится быть беспомощным, а другому хочется воображать себя всемогущим… Вроде бы так. Короче говоря, не наша тема.
— А зачем оно тогда в той книге? — расслабленно полюбопытствовал Инуяша.
— Как бы сказать… — замялась Кагоме. — Наверное, чтобы было из чего выбирать. Какие-то способы попробовать, а какие-то…э-э… отвергнуть.
Она взглянула на него и невольно залюбовалась. Инуяша, всё ещё разгорячённый и обессиленный, только-только успокоивший дыхание, подсунул руку под голову и смотрел теперь на Кагоме сквозь ресницы. Густой румянец не торопился сходить с его непривычно-расслабленного лица, ко влажному лбу пристала чёлка и слиплась стрелками. Широкая грудь вздымается глубоко и медленно. До чего же он всё-таки окреп и повзрослел, особенно за последний год! У Кагоме просто дух захватило от строгих изящных очертаний стройной мужской фигуры. Взгляд неминуемо скользнул ниже — плоский живот, небрежно раскинутые длинные ноги… Кагоме покраснела, подняла глаза — Инуяша улыбнулся в ответ. Так устало и умиротворённо, так открыто, доверчиво и… беззащитно?
Кагоме прилегла к нему, прижалась всем телом. Его длинные волосы, мокрые, расплёсканные по камням, обдали холодом бедро и бок, вызвали мурашки — Инуяша заметил, потянул Кагоме на себя, точно одеяло, и она с удовольствием распласталась на его жаркой груди.
Он смотрел в небо, где таяли последние сполохи рассвета. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такую внутреннюю тишину, такой неожиданно глубокий покой. Все неотвязные мысли, все мучительные волнения как-то поблекли, заслонённые ароматом Кагоме, теплом её упругого тела, нежностью её шелковистой кожи. Даже холодные булыжники, давящие в спину острыми углами, не могли испортить удовольствие. Ничего, полежим и на футоне, а пока лишний раз шевелиться лень…
Запах Кагоме постепенно менялся, словно не просто смешиваясь, а как-то даже подстраиваясь под его собственный, и полудемон замер, с огромным интересом следя за изменениями. Он обожал её аромат, и не представлял, чтобы во всём мире нашлось что-либо более привлекательное, но… пока ему нравились эти перемены. И то, как сочетаются запахи двух разгорячённых недавними действиями тел, ему тоже определённо нравилось.
Девушка заворочалась. Наверное, хочет что-то сказать или сделать?
…ещё чуточку тишины, ну пожалуйста. Ещё немножко покоя. Не так уж часто я прошу о подобном… — Инуяша уткнулся носом в иссиня-чёрную макушку, обнял Кагоме, прихватив одной рукой плечи и затылок, а другой обвив тонкую талию. Снова замер, сопя от удовольствия.
Кагоме, собиравшаяся поцеловать его, оказалась прижата довольно крепко, так что не очень-то шевельнёшься. Полудемон шумно нюхал её волосы, и она тоже замерла, пронзённая внезапной мыслью: он же так чувствителен к запахам! Вдруг ему теперь будет неприятно с ней целоваться?
…Ну почему, почему я вечно забываю про его нечеловеческое чутьё?! — Ей захотелось стукнуть себя по лбу.
С другой стороны, она абсолютно, ну вот ни капельки не жалела, что сделала то, что сделала. Такое наслаждение на его лице… так приятно касаться его кожи… такой нежной, бархатистой, вначале просто тёплой, а затем горячей, подрагивающей, тяжело пульсирующей… От одного только воспоминания у Кагоме сладко заныло внизу живота.
Её аромат усилился, снова стал не просто соблазнительным — зовущим. Волей-неволей пришлось ёрзнуть, перекладывая ноги. При этом какой-то особенно острый булыжник врезался в крестец, да так неожиданно, что Инуяша невнятно ругнулся.
…Он и правда сердится? Великие боги, неужели я действительно всё испортила?!
Не на шутку перепугавшись, Кагоме дёрнулась, рванулась и кубарем скатилась на каменистый песок.
— Ты чего?! — охнул полудемон, вскинувшись и приземлившись на локти. Не первый раз Кагоме с поразительной меткостью ударяла под дых, на долю секунды вынуждая сложиться чуть ли не пополам. Нечаянно или нарочно, он не знал. Но сейчас-то за что, спрашивается?!
…Да нет, похоже, всё-таки нечаянно. Может, я её слишком стиснул? Или когтем задел?
— П-прости… — Кагоме запнулась, увидев на его лице только недоумение.
…А вдруг он ни о чём таком и не думал? Что если я опять себя накручиваю, воображая, будто знаю все его мысли?
— Кагоме, что не так? — парень с беспокойством заглянул ей в лицо. — Ты ж улыбалась только что…
…Врать нельзя.
— Понимаешь, так хотелось доставить тебе удовольствие…
У него внутри словно что-то ухнуло вниз: «Ей что, вдруг противно стало?..»
— …что я совсем не подумала, как буду после этого пахнуть.
Она осторожно глянула, пытаясь понять выражение его лица. Совершенно сбит с толку и беспокоится всё больше. Надо скорее объяснить ему ясно и однозначно, что имелось в виду.
Кагоме покраснела совсем густо, даже щёки закололо.
— Не подумала, говорю, о твоём сверхтонком нюхе. — Ей вдруг стало стыдно сидеть перед ним нагишом, коленки сами собой подтянулись к груди, от мокрых волос неожиданно принялась мёрзнуть спина. — Просто… ты такой красивый, когда тебе хорошо…
…Чего я несу?..
— Ничего не понял, — буркнул Инуяша. — Кроме того, что тебе уже холодно. Давай окунёмся, а там видно будет.
Он подхватил Кагоме на руки, вошёл в курящуюся паром тёплую воду источника, добрёл до любимого камня. Устроился, погрузившись по самые плечи, посадил девушку себе на колени и нежно обнял. То, как легко и охотно он это проделал, вернуло ей надежду — глядишь и удастся объясниться без эксцессов. В конце концов, сегодня уже удалось прояснить друг для друга куда более трудные вопросы. Кроме того, он же сам признался недавно, что не хотел бы сидеть рядом — сидел бы на дереве, а не мучился от возбуждения на расстоянии протянутой руки. Пора бы уже привыкнуть, что заставлять себя из вежливости он не станет. Хотя бы уже потому, что… где Инуяша и где вежливость?
Набравшись смелости, Кагоме тихонько спросила:
— Инуяша, а можно тебя поцеловать?
…Если что-то действительно не так, он же просто откажется, верно?
Золотистые глаза недоумённо блеснули, округлившись.
— Правда можно? — почти жалобно закончила она.
Вместо ответа Инуяша притянул её к себе, наклонил голову — от его горячего дыхания в лицо у Кагоме по всему телу пробежали приятно-пугающие мурашки, такие, что невольно поджались пальцы на ногах, — и поцеловал её сам. Сначала нежно, словно пробуя на вкус, верхнюю губу, нижнюю. Она приоткрыла рот — была ни была! — но юноша и не подумал отшатываться. Его язык тут же скользнул внутрь, губы стали грубее, руки принялись поглаживать ей спину и бедро. Закончил он с явным намёком на грядущее продолжение — неохотно отстранился, чтобы вздохнуть, несколько раз, сопя, чмокнул раскрытыми губами в её губы и наконец проворчал:
— Чего ты там опять себе навыдумывала, дурёха?
…И это говорит тот, кто сам горазд находить себе трёхэтажную головную боль на ровном месте!
Кагоме почти улыбнулась. И даже вспомнила, как дышать.
— Значит, я тебе… ничем неприятным не пахну?
— Ты пахнешь мной, — заявил Инуяша, и в тихом голосе его мягко рокотали непривычно-бархатные, басовитые нотки. — С головы до ног. Изнутри и снаружи. Целиком и полностью. Вся.
Ему очень хотелось добавить «моя», но вовремя вспомнились её закидоны каждый раз, когда ей мерещилось, будто о ней говорят как о собственности. Балда. Вот ведь балда.
…А если я говорю «моя жизнь» — это что, по её мнению, тоже будет про собственность? Так ведь жизнь, ну, она просто дана богами, и всё. У кого дурости хватит, чтоб сравнить её с вещью, тот попросту долго не протянет… моя жизнь… моя Кагоме…
Моя Кагоме.
Эта мысль так понравилась, что Инуяша улыбнулся.
От его слов и особенно от непривычно мягкого тона Кагоме снова почувствовала сладкое тепло внизу живота. Пришлось напомнить себе, что не годится тормошить любимого так скоро после сокрушительного… гм… в общем, пусть отдохнёт.
…Какая же чудесная у Инуяши улыбка. Таким довольным первый раз его вижу. Довольным и гордым. И умиротворённым.
Надо задать и второй вопрос, — напомнила она себе. — Чтобы не было недомолвок. Всё равно ведь заметит. Или учует.
— Инуяша?
— Хм?
— Н-ничего, что я… э-э… ничего, что я сплюнула?
— Не понял. Говори толком.
Кажется, он нахмурился. Кагоме прижалась щекой к его груди, чтобы не видеть, как погаснет — ведь наверняка погаснет! — небывалая улыбка. Может, стоило повременить с выяснениями и объяснениями?
…Не-ет уж, хватит с нас недомолвок и путаницы, — подстегнула она себя. — Вот выйдет он из воды на берег, принюхается, заметит, и опять какую-нибудь глупость вобьёт себе в голову. И опять будет молча страдать. Дров опять наломает. И всё потому, что ты струсила объясниться.
— Понимаешь, — Ком в горле никак не хотел пропускать слова. Кагоме неимоверным усилием заставила себя откашляться и кинулась напролом. — Инуяша, я принимаю тебя таким, какой ты есть, полностью, безоговорочно. Ничто, слышишь, ничто из того, что связано с тобой, не может быть мне неприятным. И даже думать ничего подобного никогда не смей!
Заканчивала она, уже глядя ему в глаза, но ничего кроме недоумения так и не увидела.
— Да в чём дело, Кагоме?
…Не останавливаться, а то опять запнусь!
— Если вдруг тебе обидно, что я сплюнула, я научусь… научусь… — зажмурившись, выпалила Кагоме, со стыда готовая провалиться в тартарары. Последнее слово так и не далось.
…Вот интересно, делать было не стыдно, а говорить — язык еле-еле повернулся… тот самый язык, который очень даже повернулся делать…
Инуяша замер, с трудом соображая о чём вообще речь. Разумеется, он с самого начала чуял собственный острый запах на прибрежных камнях. Но никак не мог взять в толк, почему расстроилась Кагоме.
— Ты что, думала, я обиделся? — недоверчиво переспросил он.
— Угу, — она шевельнулась, касаясь его груди щекой и носом, чувствуя минеральный запах воды и тонкий, едва уловимый, аромат его кожи.
— А что, должен был?
— Н-не знаю. Мало ли…
…Блин, а ведь я точно так же дёргался, когда Кагоме убеждала, что я её не покалечил. Значит, достаточно утешить, растолковать, и всё обойдётся без непоняток?
Инуяша взял её за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза. Переместил ладонь на щёку, погладил. Кажется, так?.. На всякий случай легонько поцеловал, для пущей убедительности.
— Дурёха, — нежно, не сказал, а почти проурчал он. — Вот же глупая. Блин, Кагоме, да если б я каждый раз обижался на тебя, когда просыпался с… э-э-э… ну, типа, оттого, что ветер принёс твой запах и ты мне приснилась… Короче, выкинь из головы.
Кагоме накрыла его ладонь своей, потёрлась щекой:
— Значит… тебе тоже снились такие сны?.. ой, то есть ты и правда не обижаешься… — В довершение ко всему у неё вдруг заурчало в животе. — Ты, наверное, тоже проголодался? — бодро закончила Кагоме, моментально снова став собой.
Инуяша фыркнул и широко улыбнулся:
— Кех. Посиди тут, ща за полотенцем сгоняю.
«Тебе тоже снились такие сны…» Ч-чёрт, ну тогда понятно, с чего она так невыносимо соблазнительно пахла именно перед рассветом. Только вспомнить, всё колом становится… Стоп, а почему сегодня именно этого её запаха, самого охренительно клёвого из всех возможных, слышно не было? Получается, Кагоме так и не… М-мать-перемать, а как это у женщин-то происходит? Надо спросить. А то что ж такое — она позволила… и даже помогла… своей рукой! (Инуяша невольно покраснел и зашипел сквозь зубы — некая, и до того не шибко спокойная часть тела отозвалась на мысли, соприкоснулась с бедром при очередном шаге, заставила вздрогнуть) — Кагоме даже помогла по-настоящему спариться, и что? Я кончил, а она — нет?!
Ещё вдобавок футон одуряющее пахнет рядом…
Инуяша осторожно присел на корточки возле сумок, мрачно покосившись вниз, где всё подобралось, затвердело и пульсировало почти болезненно. Придётся, так-перетак, штаны надеть. Теперь, когда он уже знает, какой это дикий кайф, сдерживаться стало натуральной пыткой.
Так, вот сумка с едой. Как её открывать, чтобы не переломать застёжки, пусть лучше Кагоме разбирается. Вот одеяло. Куда чёртов Сота запрятал дебильные полотенца? И чёрт бы побрал этот футон, от запаха аж голова кружится — смешавшийся его и её пот, её влага, его семя. И её кровь.
Полудемон прижал уши. Невидимый маятник внутри него снова качнулся — от гордости и счастья к мучительным сомнениям. Пр-роклятое чувство вины, наверное, стоило всё ж послушать унизительные объяснения старого хрыча Миоги (которого, впрочем, Инуяша слишком хорошо знал, чтобы доверять).
Если б знал заранее, что Кагоме будет больно, наверное, был бы осторожнее. Но ведь она сказала, что в первый раз так почти у всех? Почти? Так всё-таки была возможность не причинить ей боли, или такой возможности не было?
…Полез бы я к ней, если б знал? Она знала, и всё равно позволила… Больше того — знала, но промолчала. Не успела, забыла сказать? Или — он вздрогнул — нарочно скрыла, чтобы я не колебался?
Инуяша не сразу подобрал слово для нахлынувшего чувства, от которого занялось дыхание, а в груди стало тепло вопреки зябкому ветерку раннего утра. Подходило только одно название — нежность.
…Кагоме пыталась меня защитить — как всегда, от меня самого.
Основательно разворошив припасы и раскидав вокруг рюкзака свёртки (кажется, с одеждой Кагоме, и каким-то малопонятным хламом), парень откопал наконец большущее мохнатое полотенце. Зашёл в воду по щиколотки, протянул развёрнутое утиралище, позвал:
— Эй, Кагоме, вылазь давай!
…Блин, как-то надо было по-другому сказать…
Девушка вздохнула, но тут же и улыбнулась — всегда-то он грубит, когда смущается!
Стараясь не брызгаться, Кагоме выбрела к берегу. От холодного ветра немедленно покрылась гусиной кожей, соски сжались и затвердели как пули. Полудемон шумно сглотнул и стал старательно глядеть в сторону. Развевающаяся на ветру махровая простыня в игриво-розовых лотосах и торчащая над ней лохматая инуяшина чёлка — сочетание получилось презабавное. Кагоме взяла с его протянутых рук полотенце, укуталась и, привстав на цыпочки, поцеловала в горячую от румянца щёку. Сказать «спасибо» шансов уже не было — губы моментально оказались заняты, сильные инуяшины руки притянули девушку к широкой груди, гладя сквозь полотенце плечи и талию. Причина его смущения требовательно упёрлась Кагоме в живот. Прежде, чем она изловчилась выпростать руки из махровых складок, чтобы обнять в ответ, парень мучительно взрыкнул, силком отдирая от неё собственные жадные ладони, поспешно отвернулся и заторопился к сваленным под скальным выступом вещам. Тяжело дыша, Кагоме никак не могла оторвать взгляд от его сногсшибательно стройного и очень крепко сложенного тела, прикрытого только серебристой гривой, доходящей до середины бёдер… Мужественно узких и весьма мускулистых бёдер.
Что он делает? Одевается?! Да зачем?
…Нельзя, нельзя взять её снова прямо сейчас. Чё-орт, хотел бы я знать, сколько дней придётся терпеть… Конечно, если Кагоме поможет скрасить ожидание этим своим способом, время пройдёт не так уж скучно. И всё равно, невыносимо хочется снова оказаться в ней, спариться по-настоящему, касаясь Кагоме всем телом, чувствуя её стоны на своих губах… Гах! Инуяша скрипнул зубами, сграбастал валявшиеся возле матраса скомканные хакама, зло встряхнул, нарочито грубо влез в штанины. Поморщился. Ну, по крайней мере угомонил слегка.
— Погоди, Инуяша! Тебе же хо…
— Мало ли, чего мне хочется! — рявкнул полудемон, затягивая пояс.
Несколько секунд Кагоме размышляла — а может, просто подойти и… но в животе опять забурчало — приходится признать, совсем неэротично. Вздохнув, она хотела присесть на футон, но заметила подсыхающую липкую кляксу, отчаянно покраснела и кинулась наводить порядок.
Наконец, с уборкой было покончено, и они уселись рядом, совсем как обычно. Инуяша пододвинул баул с провизией к девушке — ей лучше знать, что делать с причиндалами из её эпохи.
— Сумка-холодильник? — удивилась Кагоме и воззрилась на полудемона в упор. — Кто помогал тебе собирать эти вещи?
Инуяша замялся, но всё-таки ответил:
— Сота.
…У-ужа-ас! Ну, хотя бы не мама. Правда, мама самолично не далее как позавчера убеждала её в правильности выбора…
— И что ты ему сказал?!
— Н-ну, эт-то… Что хочу типа сделать сюрприз, показать тебе горячий источник в горах…
…Да-а уж, сюрприз так сюрприз! И источник оказался… весьма горячий… Ой! — Кагоме спрятала в ладонях пылающие щёки.
— Ну я правда так хотел сделать! — отчаянно зачастил Инуяша. — Урод Сещемару…
— А что Сота тебе ответил?
— Типа удивился, что только сейчас, а не раньше…
…Боги, ну неужели всё было понятно вообще всем вокруг кроме нас?!
— …и ещё сказал, что ты ему наболтала, якобы ты мне безразлична. Совсем дура? — Инуяша разозлился, привычно переходя в наступление, давя неловкость раздражением. — Нашла, блин, с кем обсуждать!
«И ничего я не обсуждала!» — хотела огрызнуться Кагоме, но вместо этого молча привалилась к его тёплому плечу. Такому блаженно-уютному, что ни спорить, ни вообще говорить ничего не хотелось. Инуяша, видимо, тоже забыл, что собирался сказать. Его руки как-то сами собой сдвинули с плеч девушки отсыревшее холодное полотенце — большие, шершавые, восхитительно-горячие ладони, от которых по коже рванулись будоражаще-колкие россыпи мурашек. Кагоме задохнулась, ёрзнула, придвигаясь поближе… и поморщилась от саднящей боли. Парень чертыхнулся и отодвинулся, дёрнув себя за чёлку. Нашарил своё хаори, накинул ей на плечи, сказал хрипло:
— Сними уже дурацкое полотенце, замёрзнешь…
Не поднимая глаз, они позавтракали молча. В кои веки не лапшу, а рис и рыбу явно маминого приготовления. Когда с этим было покончено и чуть тёплый чай из термоса почти допит, Инуяша, о чём-то напряжённо размышлявший, спросил:
— Слышь, Кагоме, а наоборот бывает?
— Чего «наоборот»?
— Ну типа как ты… меня… там, на берегу… — глядя в чашку, краснея и запинаясь выдавил парень. — А если наоборот, ну, я тебе могу сделать приятно, ну, таким же способом?
Кагоме стиснула свою чашку в руках так, что пальцы побелели. Лицо, напротив, словно кипятком обдало.
— Ты не обязан, Инуяша. Ты ни в коем случае не обязан, если сам не хочешь.
…Ага, значит, бывает.
— Кех! Не хотел бы — не спросил бы! — привычно вскинулся он. И добавил совсем другим тоном, рокочуще-бархатистым. — А то я не знаю, как ты пахнешь, когда тебе снятся «такие» сны. Сегодня… ты ещё так не пахла.
Кагоме тихонько ахнула, прикусила губу.
— Ты… действительно хочешь это сделать? П-почему?
Он нахмурился, не понимая причину её упрямства. Нос ему подсказывал, что она уже согласилась, причём с энтузиазмом.
…Ну и на кой-пёс опять такие каверзные вопросы? Тебя бы так спросить… И спрошу!
— А ты почему так сделала?
— Просто… очень хотелось доставить тебе удовольствие, — пробормотала Кагоме. — Чтобы тебе не пришлось опять быть… дёрганым и напряжённым. И ещё, — она с вызовом вскинула голову. — Мне ужасно нравится, когда тебе хорошо.
Инуяша как-то по-особенному лениво покосился на неё золотистым глазом. К удивлению Кагоме, ни капли раздражения, ни обычной ворчливости не было и в помине. Даже смущение куда-то испарилось.
— Тогда почему, — медленно, раздумчиво, словно сам себе, произнёс он, — ты думаешь, будто я не способен испытывать то же самое?
Кагоме не нашлась, что ответить. Этот — во всех смыслах медовый — взгляд искоса парализовал её, точно мошку, влипшую в сироп. Она как-то сразу всей кожей ощутила хаори, накинутое прямо на голое тело; что хаори чуть слышно пахнет своим хозяином; что сброшенное полотенце сырое и холодное, до сих пор касается бедра; что изнутри кожу бросает в жар, а снаружи иглами впиваются ледяные мурашки, от которых почти болезненно сжимаются и твердеют соски; что внизу, наоборот, что-то словно течёт и плавится, плавится и течёт… Она с трудом выдохнула, и с некоторым удивлением обнаружила, что потрясённо шепчет его имя.
…А ведь он ко мне и прикоснуться не успел пока.
Инуяша развернулся к ней, продолжая гипнотизировать взглядом. Уголки его губ дрогнули, приподнялись, усмешка — вместо привычно-нахальной — получилась хищная. Кагоме продрало сладкой дрожью с головы до ног, когда он ткнулся носом ей в щёку, потёрся — она невольно запрокинула голову, чтобы ему было удобнее, — и поцеловал в пульсирующую жилку на шее. Судорожно вдохнув, она обняла юношу за голые плечи, запустила пальцы в серебристую шевелюру.
— Ину… я… ша… — вырвалось снова, когда когти прочертили по ключице, спуская ворот хаори с плеч Кагоме.
Он хмыкнул ей в шею, стараясь не сбить собственное дыхание. В том, что он задумал, крылась немалая доля обыкновенного, почти детского любопытства. Как же всё-таки выглядит то, чего ему довелось коснуться самой неподходящей для ощупывания частью тела и совсем немного — рукой? Более практичная часть сознания интересовалась, насколько серьёзны раны Кагоме, и сколько времени понадобится, соответственно, чтобы они зажили. И ещё какой-то дальний уголок разума — не то самомнение, не то полукровка так и не напоровшийся на отказ и теперь всеми силами стремящийся удержать удачу, — гнул своё — я тоже хочу, чтобы ей было хорошо.
…Хочу знать, как она кончает… У самого, правда, уже стоит зверски, ну да ничего, подождёт. Потерплю.
Кагоме прерывисто вдохнула, оседая на футон, когда его губы, следуя за воротом хаори, неторопливо исследовали плечи, ключицы и ямочку между ними. Дыхание щекотало шею, поцелуи переходили в покусывания, язык внезапно обжёг тонкую кожу на горле от ключичной ямки до подбородка — Кагоме запрокинула голову и всхлипнула. Облизнула пересохшие губы, непроизвольно шевельнула пальцами, вплетёнными в волосы Инуяши — он тем временем добрался до груди, неспешно целуя ложбинку и поглаживая ладонями соски сквозь ткань, — тронула ногтями затылок и как-то неожиданно наткнулась на его нечеловеческие уши. Медленно погладила, осторожно шкрябнула ноготком у основания уха с внешней, выпукло-шерстистой стороны. Юноша заурчал и впрямь как пёс; впечатление усилилось, когда рычание перешло в поскуливание — это обе её руки принялись ласково почёсывать. Большие пальцы стали поглаживать внутреннюю сторону, нежно пересчитывая сложные ямочки.
На сей раз Инуяша не торопился оказаться между её ног, и потому, склонившись, сидел на коленях сбоку, так что одно ухо закономерно очутилось ближе другого к лицу Кагоме. Удержаться было невозможно. Дотянувшись губами, она осторожно согрела дыханием и, стараясь не сопеть, поцеловала прохладный шелковистый верхний уголок. Инуяша замер, из его горла вырывался какой-то изнывающе-сдавленный писк. Продолжая ласкать пальцами, Кагоме тихонько провела по внутренней стороне уха языком, приятно удивившись чистоплотности любимого — ничего постороннего, только пьянящий аромат его кожи…
А потом он грубовато отцепил её от своих ушей, притиснув локти Кагоме к её же бокам, и яростно прорычал:
— Ты что, зар-раза, хочешь, чтоб я обкончался?! — и звонко захлопнул рот, сообразив, ЧТО сказал, пришибленно округлил глаза и покраснел до корней волос. Кагоме не выдержала — расхохоталась.
Он в смятении отпустил её руки, собираясь отодвинуться. Наверное, решил, будто всё испортил?.. Кагоме отчаянно рванулась к нему, схватила за прядки, которые Инуяша носил перекинутыми на грудь, силком развернула к себе и впилась в губы. И не отпустила, пока одеревеневшие плечи не расслабились, а рот не ответил на поцелуй.
— Конечно хочу, — ласково и охрипло подтвердила она, прикидывая, что неплохо бы поддержать любимого не только действием, но и словом. Пусть знает, что развеселил её, а вовсе не насмешил. — Ещё как хочу! Да я обожаю, когда ты кончаешь, дурачок. Ты хоть знаешь, какой ты классный?
— Кагоме… — смущённо выдохнул он. Щёки пылали по-прежнему, но глаза потеплели.
…Неужели правда, и она смеялась не надо мной, а над словами? А ведь и правда забавно получилось…
Мысли как ветром сдуло, поскольку Кагоме довольно бесцеремонно притянула его голову к своей груди и бережно подышала в ухо. Получилось до того приятно, что Инуяша забыл обо всём на свете, млея от тепла.
Кагоме вдруг вспомнила, как впервые увидела своего невозможного, грубого, насмешливого, беспардонного, вечно хмурого полудемона. Пригвождённый стрелой к Священному Древу, он, казалось, спал, и его лицо — безмятежно спокойное — показалось ей дивно прекрасным, когда она приблизилась и потрогала его пёсьи уши, не в силах поверить, что они живые и настоящие.
…Боги, какой же он красивый! Даже когда хмурится и корчит рожи…
Улыбнувшись, она осторожно коснулась губами внутренней стороны уха — сейчас уже не прохладного, а почти горячего, беловатая обычно тонкая кожа налилась розовым, под пальцами ощутимо пульсировали многохвостые змейки вен. Инуяша тихонько застонал и потянул в стороны отвороты хаори, чтобы добраться, наконец, до её голой груди… и замер, когда Кагоме принялась ласкать языком, одной рукой придерживая его затылок. Вторая скользнула вниз, поглаживая и щекоча — лопатки, бок, грудь… добралась до соска, и юноша зажмурился, поскуливая в ответ на ритмичные движения её пальцев. Штаны враз показались тесными и совершенно лишними, складка ткани пребольно врезалась в пах, волей-неволей пришлось заёрзать и пересесть, причём колено как-то само собой втиснулось между ног Кагоме. Он инстинктивно потёрся пахом о её бедро, обхватил за талию, вжался всем телом, сдавленно сипя от нарастающего, невыносимо приятного ощущения. Восхитительно горячий рот и ласковые, такие ласковые, упоительно ласковые руки… Он не мог, не мог, больше не мог…
— А-а-ахх, Кагоме-е… у… ох… — Инуяша уткнулся лицом в её полуобнажённую грудь, дыша любимым запахом, с готовностью в нём утопая, дрожа всем телом. Боги великие, что она… как она… как ей такое удалось?! Скажи ему кто неделю назад, что можно с таким кайфом обкончаться прямо в штаны, вот морду набил бы, честное слово. Это ж вроде как постыдно… а-а, плевать! Кто придумал про «постыдно», не имел такой клёвой пары… и не будет иметь, хрен им всем, только я буду… иметь… ох, когда уже станет можно, ясен пень.
…Ох ты ж блин, вот это я отвлёкся, я ж совсем другое собирался делать…
Тихонько гладя серебристую макушку и осторожно согревая дыханием влажное от слюны ухо, Кагоме рассеянно смотрела на плывущие в зените облака. Кто бы мог подумать, что доставить удовольствие любимому так приятно? Конечно, ей и самой чего-то хотелось, но уже только видеть его румянец, слышать стоны, ощущать лихорадочный жар и дрожь распалённого тела, чувствовать на губах проступающий сквозь его кожу пот — само по себе оказалось удовольствием, и немалым. Грёзы, фантазии — вся эта мишура блекла рядом с одним-единственным реальным прикосновением.
Инуяша шумно вздохнул, приподнялся, потрясённо уставился ей в глаза. Было необычно видеть, как медленно сжимаются зрачки, расплывшиеся во всю радужку, и взор из бездонного становится привычно-золотистым, обретает осмысленность. Кагоме ласково-неторопливой ладонью приподняла и убрала вечно растрёпанную чёлку с его мокрого лба, невольно умилившись, когда он потянулся за её пальцами, силясь продлить прикосновение, даже такое мимолётное. Нежность просто переполняла её сердце.
— Кагоме, — буркнул он, ослабляя руки, стиснутые поперёк её рёбер. — Так нечестно.
Она как на стенку налетела с разбегу.
— Чего?! П-почему?
— Я же хотел тебе… понимаешь, тебе… а вместо этого сам… — виновато забубнил он что-то маловразумительное, надеясь, что она поймёт.
— Тьфу ты! Не пугай так больше… Нашёл, от чего расстраиваться.
Несколько минут они молчали, настороженно глядя друг на друга, пытаясь собраться с мыслями. Наконец Кагоме вздохнула, взяла его лицо в ладони, с некоторым усилием дотянулась чмокнуть — получилось, правда, в нос, а не в губы, ну и пусть.
— Давай не будем считаться, ладно? — мягко попросила она.
— Кех! Да я и не собирался, — фыркнул он, возмутившись, как ей в голову могла придти такая чушь. — Просто… просто теперь твоя очередь, ясно? Приподнимись-ка… присядь на секундочку, а?
Кагоме подчинилась, не раздумывая. Возникшая, было, неловкость быстро таяла под его тёплыми ладонями.
Он решительно потянул ворот хаори вниз. Нет, не пойдёт, чем она там подпоясалась, блин?! Да ещё так туго. И порвать нельзя, проклятая верёвка может причинить Кагоме вред. Придётся распутывать… Да где этот чёртов узел?!
Сопя, он поднял взгляд, и на все узлы на свете стало решительно плевать: Кагоме неловко шевелила плечами, безуспешно пытаясь освободить руки — из-за чего её обнажившаяся грудь, приподнимаясь и опускаясь, так непривычно и захватывающе меняла форму…
— Ну-у, помоги уже! — через несколько застывших мгновений возмущённо протянула девушка, сердито встряхивая широкими рукавами.
Инуяша вдохнул, обнаружив, что — оказывается — затаил дыхание, ухмыльнулся и довольно небрежно потянул рукава в разные стороны, обнажая Кагоме до пояса. Тут же захотелось подтянуть её поближе, но Кагоме опередила, сама обняв его приятно-голыми руками и потянувшись целоваться. Тогда он погладил ей спину. Кагоме шумно втянула воздух носом и выгнулась томной дугой — едва касаясь, когти полудемона прочертили от талии до плеч и лопаток, вызвав сводящие с ума мурашки. Стало щекотно пониже спины и, хм, внизу живота. Где-то в самом-самом низу… Инуяша оторвался от её губ, чтобы, подхватив под спину и затылок, бережно уложить на футон. Кагоме застонала, затем вскрикнула — он потёрся голой грудью о её груди, потом сполз ниже и уже испытанным приёмом стал гладить один сосок ладонью, второй втянул в рот и тронул клыком. Кагоме выгнулась навстречу, подставляя грудь и постанывая. Её ноги сами собой согнулись в коленях, ой, кажется там хаори задралось… ой нет, это его Инуяша задирает! Видимо, отчаявшись найти узел пояса, его свободная рука просто подняла нижний край одежды. Когти легонько чиркнули по кудрявому треугольнику и Кагоме ойкнула уже вслух. Инуяша, наверное, сам смутился — перевёл руку на колено, сначала скованно, потом смелее, стал поглаживать бедро, тихой сапой подбираясь к его внутренней стороне.
Вкусно чмокнув, он выпустил изо рта сосок и принялся вылизывать, целовать, покусывать обе груди, помогая себе ладонью, щекоча когтями, то и дело возвращаясь то к одному соску, то ко второму. Его прикосновения, казалось, рассыпали по её телу искры, долетающие аж до кончиков пальцев. Её бросило в жар, внизу живота ныло, а когда Инуяша негромко заурчал, должно быть, почуяв её нарастающее желание, ноги Кагоме как-то самовольно совсем сложились пополам, коленки и бёдра стиснулись, ловя нарастающее сладкое ощущение. Ступни притом, однако, стояли на футоне врозь и нисколько не помешали инуяшиной руке пощекотать бедро от ягодицы до складочки согнутого колена.
Не выдержав, Кагоме снова потянула руки к его ушам, но этот хитрюга сполз ещё ниже, затем поднялся и, — с пылающим лицом, но триумфальным взглядом, — положил горячие ладони на сжатые изо всех сил девичьи колени, и медленно стал разводить их в стороны. Кагоме смотрела на него затуманенным взором, тяжело дыша, разметав по футону спутавшиеся волосы, раскинув руки.
Инуяша мог собой гордиться — на сей раз он не потерял головы, продолжая двигаться к поставленной цели. Губы помогли ладоням, колени Кагоме послушно разъехались вправо и влево, являя его глазам источник самого офигенного, самого классного на свете аромата — запаха её влаги, её желания, её готовности спариться…
Инуяша вздрогнул и потрясённо застыл.
Потому что ниже тёмного треугольника, как ему показалось в первую секунду, зияла сплошная рана.
…И она ещё говорит «не покалечил»?!
Ч-чёрт!
Парень чуть не взвыл от злости на себя.
Все недавние опасения мигом обрели плоть. Причём растерзанную.
— К-кагоме, — дрогнувшим голосом упрекнул он. — Ты что, терпела и врала, чтобы меня успокоить?!
— А? — Вернуться на землю уже почти с облаков было сложно. — Что случилось, Инуяша?
— Ты сказала, что всё получилось правильно, что всё в порядке, — жалобно возмутился юноша. — Это, блин, называется «в порядке»?! Да у тебя там живого места нет!
…О чём он? Чего ему в голову стукнуло? Какое ещё «живое место»?
Не в силах даже отсесть подальше, давясь отвращением к самому себе, он ткнулся лбом ей в колено, вдыхая аромат её кожи, тщетно пытаясь успокоиться. Куда там.
…Вот, значит, какой ценой она… ох… Да как же так… как же так?!
Почему она соврала?..
От предположений, одно другого хлеще, его пробрал пот, катясь по вискам и шее огромными каплями.
Кагоме вздрогнула — что-то маленькое и мокрое щекотно скатилось по ноге, оставив быстро стынущий след.
…Он что… плачет?! Почему?
Кагоме рывком села, обхватила Инуяшу за плечи, поцеловала в серебристую макушку. Кажется, до неё начало доходить.
…Ну конечно. Это в моём времени такого рода картинок хоть отбавляй. И картинок, и журналов, и прочей навязчивой пошлятины, что не знаешь, куда от неё деваться. А ему откуда знать такие вещи, если сам час назад признался, что у него всё тоже в первый раз?
Гладя мягкие, точно шерсть, блестящие волосы юного полудемона, легонько покачивая, как обычно утешала Шиппо, Кагоме мучительно соображала, в каких словах растолковать ему такую интимную тему, как женская анатомия — и притом не заикаться. Последнее выглядело даже сложнее первого. Вдобавок, она понимала, что придётся не столько говорить, сколько показывать. На себе.
…Ох ты ж мамадорогая, ну что за жизнь! То Сещемару пристал, как репей, с разнесчастной этой книжкой, объясняй, мол, ритуал… Теперь вот Инуяша… никогда его таким перепуганным не видела…
У-у-у! Ну почему именно я, ну почему? Я вам что, школьный психолог на уроке полового воспитания?! Ладно ещё задушевной подруге Санго чего разъяснить по мелочи, но остальные откуда посыпались на мою голову?
…С другой стороны, разве мне было бы легче, если б Инуяше такие вещи оказались уже известны — например, от той же Кикио?..
Кагоме порывисто расцеловала пушистую макушку.
…Я твоя, а ты мой. Никому не отдам!
— Посмотри на меня, Инуяша, — уже вслух сказала она, тихонько убрав растрепавшуюся прядку со щеки юноши. На неё тревожно выглянули из-под чёлки два очумелых глаза. Уголок губ странно подрагивал.
…Бедный мой, да что ж тебя так скрутило-то. Да я не то что показать-рассказать — наизнанку вывернусь, лишь бы тебя успокоить. Ох ты ж господи, да если когда я плачу, ты каждый раз испытываешь то же, что я сейчас…
Кагоме обняла ладонями его лицо, нежно-нежно, едва касаясь, обцеловала подрагивающие веки, напоследок игриво чмокнула в нос и улыбнулась, когда он широко раскрыл ошеломлённые, недоверчивые глаза, явно ожидая чего-то ужасного.
— Всё хорошо. Слышишь? Всё действительно хорошо, правда-правда.
— Не ври мне, — буркнул он. — Кровью от тебя до сих пор пахнет, и я сам видел…
— Тш-ш-ш, — утешительно зашептала Кагоме в одно ухо, подышала теплом во второе. Инуяша беззвучно ахнул. Девушка снова заглянула в дивные золотистые очи. — Что, по-твоему, ты видел?
— Рану, чего же ещё! — возмутился он шёпотом и прижал уши.
…Вот оно что… Кагоме на всякий случай прислушалась к себе. Если нарочно ёрзать, конечно, саднит. Где-то не совсем снаружи. Так и должно быть? Наверное.
— Не мог ты видеть никакой раны, — сказала она почти сердито. — Оно такое и есть, понимаешь?
— Чё ты мне лапшу вешаешь? — вырвавшись из её рук, заорал Инуяша, чуть не сшибившись с нею лбом. — Я тебе что, такой слабак, что ты мне правду сказать боишься?
— А раз не слабак, посмотри ещё раз и убедись, — фыркнула Кагоме. Откинулась на спину, с вызовом развела колени. Судя по тому, что Инуяша заткнулся, смутился он даже больше, чем она… Тут Кагоме вдруг сообразила, что всей одежды на ней — скомканное хаори поперёк живота, а выше и ниже ничегошеньки. Почему-то это показалось даже стыднее полной наготы.
Покраснев и зачем-то прикрыв грудь, она торопливо села. Стиснув зубы, заставила себя развести ноги ещё шире.
— Ну не рана это, пойми ты, — взмолилась она. В отчаянии схватила его руку, зажмурившись от стыда, приложила к объекту спора. Инуяша от неожиданности оцепенел. — Совсем не рана!
Щёки аж кололо, но вопреки смущению внутри что-то трепетало от нетерпеливого ожидания.
Она так хотела, так ждала, так давно мечтала о нём. О его прикосновениях. Его ласке…
Инуяшина рука, всё ещё нервно вздрагивая, стала тихонько поглаживать — едва касаясь, до того бережно, что Кагоме замерла, желая только, чтобы это продолжалось. Дыханию стало тесно в горле. Мысли спутались, рассыпались и погасли, осталась только дрожь — нетерпения, предвкушения, желания.
Её запах подсказывал, что пока всё правильно. Правда, кровью тоже пахло, иначе хрен бы он так передёргался…
Он уже и сам рассмотрел, что слишком уж там симметрично всё и аккуратно, ранения такими не бывают. Нежные шелковистые складки постепенно наливались жаром и некоей упругостью, становясь похожими на лепестки. Побоявшись задеть когтями, Инуяша распрямил и прогнул пальцы, погладил чуть смелее. Кагоме, словно лишившись всех сил разом, сползла навзничь, даже не пытаясь опереться на локти. Выгнулась, сбивчиво дыша. Застонала. Аромат Кагоме усилился, горячие складки стали мокрыми, скользко подались в стороны под его осторожными пальцами, и ему отчего-то невероятно понравилась эта скользкость. До того понравилась, что пришлось стиснуть зубы и убрать другую руку с пояса хакама. Нет уж, чёртовы штаны снимать слишком рискованно — тогда ему не сдержаться, нет, нипочём не сдержаться.
В складках, ближе к верхнему их краю, нашлось нечто вроде соска — во всяком случае, Кагоме отреагировала почти как на сосок. Вскрикнула и подалась навстречу. Он забеспокоился — слишком уж там всё нежно, с такими конвульсиями рано или поздно она сама наткнётся на когти. Может, стоит поступить так же, как с соском?..
Когда его ласковые пальцы добрались до самого чувствительного места, Кагоме словно током ударило, бёдра сами приподнялись навстречу. Инуяша немного неловко подсунул вторую ладонь под ягодицу, кольнув когтями, но ей это даже понравилось — возбуждение достигло предела, сейчас даже боль, наверное, показалась бы удовольствием… Ах, если бы он сейчас не выдержал! Она на всё согласна, лишь бы только он не останавливался, нет, только не сейчас, в полушаге от… от… ах, ну что за нафиг?!
Его ласкающая рука исчезла — мокрая и липкая, она зачем-то переместилась на живот и скользко прихватила за бок. Кагоме уже собралась открыть глаза и спросить, какого чёрта опять случилось, но тут новое ощущение сотрясло всё её существо, заставив упереться ступнями в футон и снова качнуть бёдра кверху, навстречу… навстречу…
— Ии-нуя-ааа-ша-а!
Он поднял голову, на секунду встретившись с её безумным взглядом. Вот такая Кагоме ему определённо нравилась. Главное, самому не сорваться. А потому убери-ка ручки шаловливые от моих ушей, не то сам не замечу, как улягусь сверху… Убери-убери, лучше вот за матрас подержись.
Кагоме зажмурилась, содрогнулась всем телом и вскрикнула, снова почувствовав его губы там, где и мечтать не смела. И не только губы. Сладкое ощущение нарастало, накатывая и отступая, точно прибой, и вдруг острое, словно боль, невыносимое, прострелило от затылка до пальцев ног, скрутив низ живота в пульсирующий узел, заставив протяжно закричать в такт непроизвольно дёргающимся бёдрам, вцепиться в футон скрюченными пальцами.
Инуяша легонько поцеловал напоследок — её встряхнуло, ноги свело самой настоящей судорогой, особенно пальцы, — и, тяжело дыша, лёг рядом, дрожа крупной дрожью.
— Кагоме, — прошептал он. — Кагоме, знаешь, у тебя в самом конце даже вкус поменялся…
Девушка кое-как разлепила веки, не зная, как реагировать на такую откровенность. Расширенные до предела зрачки с тонким золотым ободком смотрели на неё в упор. Огромные капли пота скатывались с его лица и груди, точно бусины. Инуяша прижмурил один глаз, поморщился, обтёр лицо дрожащей рукой, улыбнулся, что было не так-то просто при том, что губы прыгали.
— К-кагоме… — начал он и запнулся, загнанно сипя. — П-потрогай м-меня… Как тогда в колодце, а?
Ещё не до конца придя в себя, Кагоме неловко опустила руку вдоль его живота, наткнулась на встопорщенные штаны — кажется, получилось грубовато. Инуяша зашипел, прижмурив другой глаз. Не став гадать, к добру или худу такие подмигивания, она просунула кисть в прорезь хакама, осторожно погладила напряжённую плоть, и юноша нетерпеливо толкнул бёдрами, вкладываясь ей в ладонь.
Судорога наконец отпустила, Кагоме смогла перелечь удобнее. Интересно, а ведь у него грудь — тоже чувствительное место… по-своему, конечно, ну, а вдруг ему понравится? Продолжая ритмично двигать рукой, Кагоме потянулась к восхитительно-сильному торсу юноши, нашла губами едва выпуклый, твёрдый от возбуждения, крохотный мужской сосок. Тронула языком. Инуяша исступлённо ахнул, стиснул её так, что кости не захрустели только чудом, вскрикнул почти жалобно, забился, едва не вывихнув Кагоме запястье — и наконец излился, хватая воздух открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.
Некоторое время было слышно только постепенно успокаивающееся дыхание в две пары лёгких.
Инуяша кашлянул и вдруг выдал:
— Балда! Просил же, как в колодце! Я ж тебя чуть не переломал сдуру!
— Болтун, — откликнулась Кагоме и засмеялась. Приподнялась на локте, чтобы увидеть его глаза. Да-а, усилие того стоило! Инуяша пытался состроить всегдашнее своё скептическое выражение на расслабленно-довольном лице, и выглядело это так нелепо, что Кагоме, не выдержав, пальцами разгладила брови, которые и без того упорно не хотели хмуриться. — Я же знаю, что ты не причинишь мне вреда.