Разве ты можешь представлять, что будешь Таким безграничным и свободным, Отчаянно нуждаясь в руке какого-нибудь незнакомца В стране отчаяния?..*
Сначала это было игрой? Виктор не был уверен, что знал, когда и с чего все началось. Но склонялся к тому, что первая трещина пошла в момент, когда он заявил: если у него не получится какой-либо прыжок, он умрет. Вот так, простое уравнение: неудача равно трагедия. Но каждый раз, когда Витя оступался и падал на лед, а потом вовсе ложился, делая вид, что задыхается и умирает, тренер подходил к нему с ворчанием: «Так, и чего это ты разлегся? Пока не выполнишь этот прыжок, умирать не разрешаю!» — и за ухо поднимал на ноги. Витя, обиженно потирая покрасневшее ухо под хихикание Милы, снова начинал выполнять комбинацию, снова прыгал, прыгал… Снова падал — и снова имитировал приступ. Еще старательнее — чтоб Яков поверил. Если тренер поверит — значит, убедить публику точно получится, значит, Виктор сможет поразить всех своим выступлением! В принципе, работало. Вот только спустя десяток лет это стало привычным. Стало привычным возводить неудачи в трагедии, хотя на них давно уже никто не обращал внимания. Даже Яков бросал лишь «когда надоест — позови» и уходил в свой кабинет продумывать график тренировок для новых учеников. Молодых. Тех, что сменят Виктора, которому — уже! — двадцать семь. Двадцать семь! Порог карьеры. Или даже за порогом. Горящее ярким пожаром «молодое дарование» уже превратилось в тусклый вечный огонь «живая легенда». Бесконечное удивление публики сменилось скучающим ожиданием. Виктор это видел. Не мог не видеть — и потому посещал тренировки чаще, оставался на них даже дольше тренера, думал над программами даже дома. Все больше, больше, больше! «Этот каскад слишком прост, надо усложнить. Эту тему я катал — надо что-то другое. Просто перенести все прыжки на вторую половину программы не подойдет: подобного от меня ожидают. Надо меняться, чтобы удивлять. Надо меняться, меняться!» И с нарастающей паникой Виктор понимал: не получается. Попытки неудачные. Кажется, или аплодисменты вялые? Неудача. Кажется, или золото тусклое? Неудача. Кажется, или за его катанием уже не смотрят, задержав дыхание? Кажется, или говорят «перегорел»?.. Неудача, неудача, неудача! Виктор не мог никому рассказать о том, что с ним творится. Рассказать — значит признать слабость, а у ведущего фигуриста России не может быть слабостей. И все это копилось в нем, копилось, копилось — множилось с каждым «не подходит!». Это была обычная тренировка. Виктор только закончил демонстрационный прокат — долгое время готовил эту программу с темой «Одиночество», только сегодня решил впервые показать тренеру полностью. Яков, едва он только подъехал к бортику, одобрительно хмыкнул: — Молодец, Витя. А я-то думал, что ты совсем обленился, балбес. А ты! Отличная программа для завершения карьеры. Виктор, расслабленно опершийся на бортик, недоверчиво покосился на тренера. — Для завершения? — глупо переспросил он, когда Яков не ответил на взгляд. Не-ет, это какая-то шутка — Виктор и сам раньше так грозился, несерьезно! Но… Яков же не умеет шутить. — Да, — подтвердил тренер, сухо и резко, словно нажал на спусковой крючок. И правда нажал — Виктор почувствовал, как внутри что-то оборвалось. «Неудача равно трагедия». — Пойми, лучше уйти сейчас, пока ты еще на пике, пока публика не разочаровалась в тебе. Пока ты сам не увидел, как твое место на пьедестале занимает талантливый юнец, — с неожиданной теплотой и застарелой горечью произнес Яков. А потом положил ему руку на плечо и чуть сжал: — Давай еще раз. Отточим это до совершенства, чтобы никто не забыл Виктора Никифорова. Виктор порывисто оттолкнулся от бортика и заскользил к центру катка. В ушах стучало «уйти, уйти, пора уйти». Так громко, что даже заглушило первые ноты полившейся из динамиков музыки. Спохватившись, Виктор спешно поднял голову, скользнул вперед — теперь поворот, плавно взмахнуть руками, опуститься на одно колено… «Публика разочаровалась в тебе». Четверной лутц, немного не довел ногу. Ничего, это пустяк. «Твое место на пьедестале займет талантливый юнец». Теперь отличительное движение — четверной флип. Его точно никто не сделает лучше Виктора! Нога немного дрогнула, чуть не смазал приземление. Ничего, это еще не неудача. Виктор плавно развернулся, перенес вес на правую ногу, готовясь к двойному тулупу… «Уйди!!!» В ушах зазвенело. Прежде, чем он оторвался ото льда, голова его закружилась; ослепляющей вспышкой накатила темнота, дикий ужас; дыхание перехватило. Колени дрогнули — и Виктор упал на лед. Как обычно падал, притворяясь, после неудачи — вот только теперь задыхался и держался за грудь по-настоящему. И умирал он тоже по-настоящему. «Уйди! Тебе пора уйти! Ты больше не нужен! Не нужен!» Сердце билось в груди так быстро-быстро, что было больно. Ту-ту-тук-тук — тихое сипение вдоха, — ту-ту-тук-тук! Кажется, пальцами он царапал лед — и не чувствовал холода. Царапал грудь — и не чувствовал жара тела. Вообще ничего не чувствовал — только всепоглощающий ужас и уверенность — он умирает. Прямо сейчас. Наверное, Яков понял, что с ним что-то не то, когда лицо Виктора сравнялось по цвету со льдом. Потому что когда Виктор пришел в себя — медленно, мучительно медленно! — обнаружил, что крепко сжимает руку тренера. Причем рукав свитера на ней был задран и даже немного разорван — Яков сказал, что это Виктор сам сделал, пытаясь добраться до его кожи, обхватить ее пальцами. Но Виктор не испытывал стыда за это: приступ переехал его, словно каток для заливки льда, оставив тяжело дышащего, в лихорадочном поту, испуганного и растерянного. С вопросом: что. Блядь. Это. Было?! Через некоторое время страх окончательно отступил. Произошедшее казалось Виктору кошмаром — да, он просто отрубился на несколько секунд, слишком мало спал в последнее время, бывает. Этого больше не повторится! Виктор так и сказал Якову. Яков сказал, что это был не сон и выступать ему нельзя. А потом повел по врачам. Виктор посетил только пару и категорично отказался тратить свое время впустую — ведь на следующий день с ним все было в порядке. И на следующий. Потом начался сезон Гран-при — и он все еще был в порядке. До финала. Ведь это его последний финал. Последний. С такой мыслью Виктор, искусственно улыбаясь, подъехал к бортику, где его ждал Яков. Калитка была открыта, остался только шаг — он уйдет со льда и больше никогда… Никогда… Зациклившись на этом слове, Виктор почувствовал, как холод сковывает ноги — будто лед начал подниматься выше и теперь перебрался на его ступни-колени-бедра-таз-живот… Добрался до легких — и они замерзли, не давая сделать вдох. Добрался до сердца — и оно отчаянно заколотилось, пытаясь разбить ледяную клетку. Яков сразу понял, что произошло — ступил на лед и притянул ученика к себе, маскируя это движение под объятия. Тихо всхлипнув, Виктор схватился одной рукой в бархатной перчатке за свою грудь, со второй зубами сорвал мешающую ткань и обхватил трясущимися пальцами толстое запястье тренера. Отчаянно, больше не слыша ни еще не затихшего рева трибун, ни обеспокоенных окриков Якова: в ушах была лишь звенящая тишина, а в горле — непреодолимая тошнота. Не вздохнуть, не вскрикнуть, не пошевелиться. Виктор опустил голову вниз, не в силах удерживать ее поднятой — и уставился на то приближающееся, то удаляющееся золото коньков. Надо бы уйти со льда, пока никто еще ничего не понял! Но сначала надо… надо отпустить… Мысль, что надо отпустить руку Якова, испугала его так сильно, что Виктор вцепился в тренера еще и второй рукой, судорожно забираясь мерзлыми пальцами под рукав пиджака, и отчаянно зажмурился. Как они покинули лед — он не помнил. Как и не интересовался, что наговорил Яков репортерам. Хотя какая разница: все привыкли к его эпатажным проявлениям чувств, вряд ли поймут настоящую причину! Привыкли. В том-то и беда. Это слово, вооружившись тараном «не нужен», сносило все двери, за которыми Виктор пытался спрятаться от страха. И оставались лишь щепки острыми занозами в его искалеченной душе. От предложенного лечения медицинскими препаратами он сразу отказался. «Лучше умереть, чем быть дисквалифицированным за допинг. А я не уйду из спорта!» — отрезал тогда Виктор, и Яков тяжело вздохнул, более не настаивая. Да и что он мог сделать, если даже последовавший через два дня приступ не переубедил его ученика? Все-таки двадцать семь лет — не тот возраст, когда еще можно что-то доказать. Все-таки Виктор Никифоров — не тот человек, которому вообще возможно что-то доказать. Каждый раз, упрямо вскидывая голову, Виктор чувствовал, что мир сжимается вокруг него, давит терновым венцом лоб, давит золотыми тисками грудь, выдавливает из перехваченного ужасом горла первый тихий всхлип. Вскоре всхлип превращался в вопль. Приступы настигали неожиданно, от них не было спасения. Почти. Разве что прикосновения. Они помогали понять, что вот, рядом кто-то есть, его не бросили, он не «не нужен»! Сжимая теплую руку в своей и чувствуя, как постепенно становится легче дышать, Виктор выводил новое уравнение: чем сильнее приступ, тем большее прикосновение требуется для нейтрализации. Уже не просто касание запястья — а объятия. Поцелуи. Секс… Все, чтобы изгнать из души ледяной страх. Все, чтобы забыться и убедить себя хоть ненадолго, что все в порядке. Секс привел Криса в его постель — и вывел на этот судьбоносный разговор. После того, как приступы начали приходить ночью, Виктор перестал спать один. В реальности острота пережитого ужаса стиралась, но во сне… Во сне страх возвращался. Нелогичный, сильный, сводящий с ума. В снах Виктор находил себя лежащим на дне огромной ямы, а на грудь ему все набрасывали и набрасывали лопаты мерзлой земли. Хоронили заживо — не слыша ни просьб остановиться, ни криков, что ему еще рано. И нельзя было ни распрямить ноги, ни вздохнуть, ни моргнуть — вокруг не было никого, чтобы помочь. Только темнота, тишина, жар. Или холод? «Душно, душно, воздух, дайте дышать!» Воздух прижался теплыми губами к его губам — и пролился дальше, неся облегчение. Поцелуй был неглубоким — лишь касание губ, — после Крис отстранился, и Виктор шумно вздохнул, распахивая глаза. А потом закашлялся, поперхнувшись. В комнате было темно и тихо, от успокаивающих объятий Криса было даже жарко — но он не мог унять дрожь. — И почему ты упрямишься? — укоризненно произнес Крис, разворачивая его лицо к себе за подбородок. — Ведь становится только хуже, тебе нужна помощь! Есть у меня один знакомый… Виктор упрямо качнул головой, сбрасывая его руку. Крис не стал удерживать, но его тяжелый вздох явно был неодобрительным. — Я не пойду к врачам! — заявил Виктор и сел, подобрав колени к груди. Не пойдет. Они помочь не могут — зато могут запретить выступать. А ему хотя бы еще один сезон откатать! Всего один сезон — неужели это так преступно много?! Почувствовав прикосновение к плечу, Виктор с усилием сдержал крик. Паника приходила как верный друг, заваливалась как к себе домой — без стука, без предупреждения. Нагло. Хотя бы один сезон… — Он не врач. Пока, — мягко возразил Крис. Он зашевелился рядом; кровать чуть качнулась и заскрипела, когда он сел перед Виктором на пятки. — Если я верно помню, сейчас у него как раз идет период супервизии, так что он точно не откажется от подобной практики. — А от меня кто-то может отказаться? — Виктор наклонил голову к плечу и иронично приподнял бровь. Крис расхохотался, заставив его чуть вздрогнуть от резкого звука. Нервы были ни к черту, ни к ангелу. — О, поверь, он может все, — наконец отсмеявшись, сказал любовник и утер выступившие от смеха слезы. Улыбка на его губах стала веселой и мечтательной — Виктор, забывая про кошмар, невольно почувствовал интерес. Что же это за знакомый такой? — Врач из него хороший — пусть и со своими… тараканами. А еще он не будет ставить категоричных диагнозов и тем более не будет запрещать тебе кататься. Особенно тебе. Последний аргумент попал в самую точку, несмотря на странное дополнение. Виктор упал обратно на подушки, сдаваясь. — А как ты с ним познакомился? — Он помогал мне решить мою проблему. Это долгая история, — мурлыкнул Крис, не спеша ложиться рядом. Вместо этого он зашарил в телефоне; ровный свет освещал его непривычно сосредоточенное лицо. — Подробности, если захочешь, можешь спросить у него сам. — В смысле? — не понял Виктор. Крис снова щелкнул по экрану, и послышался короткий звук вибрации. Почему-то справа. — В смысле, звони давай! — он подал Виктору с тумбочки телефон, на который пришло смс с номером. Виктор не спешил набирать его. Бросив короткий взгляд на цифры (и отметив иностранный номер), он отложил телефон и погладил Криса по голому бедру. — Сейчас? Ты уверен, что сейчас хочешь именно этого? — низким голосом произнес Виктор, медленно скользнув рукой к паху. Он знал, как быстро перевести разговор с Крисом в другое, не такое гнетущее русло. Да что там — обычно ему даже и делать ничего не нужно было; Крис, как говорится, всегда готов — именно поэтому они сошлись. Как и ожидал Виктор, Крис кокетливо хихикнул на его действия — вот только его взгляд не был возбужденным. Он был серьезным. И рука, которой он перехватил Виктора за запястье, была твердой. — Прямо сейчас — у него уже утро, — подтвердил он, мягко погладив подушечкой большого пальца середину ладони. — Я пойду поставлю чайник; чтобы к моему возвращению ты уже был записан на консультацию и заказывал билеты на самолет. Виктор жалобно свел брови, Крис укоряюще покачал пальцем, откинул одеяло, встал — и, покачивая великолепно-нагими ягодицами (на пороге даже сжал их ладонями, дразня!), ушел. Никифоров проводил его тоскливым взглядом. Кажется, придется звонить. И пусть Крис сказал, что этот его знакомый — не врач («пока» — очень важное уточнение!), Виктор все равно был настроен скептически. С таким настроем он набрал номер. И с таким же настроем — произнес: — Здравствуйте, я бы хотел записаться к… доктору Кацуки на прием.***
Сначала будет игра? А начнется она с фразы: «Не могли бы вы мне принести ОСОБЫЙ заказ за дальний столик?» Да, а этот официант скажет «Конечно», проводит его к столику за ширмой — и останется. С таким ростом ему сидеть под столом на пятках, наверное, будет не очень удобно — не то что не просто сидеть, — но он должен быть привычный. Вон как склоняется, принимая очередной заказ, выпячивает обтянутые тонкими штанами ягодицы — наверняка же специально! Не мог он это делать нечаянно. Все, чтобы понравиться клиентам, заставить их подозвать себя еще раз. А как смотрит он на них, как закусывает колпачок ручки, словно в задумчивости, принимая заказ! Такой услужливый, любезный. Подлизывается ко всем. «Интересно, а хорошо ли он отсасывает?» — Юри. Ю-у-ури! Ты чего опять завис? — Минако пощелкала перед его лицом пальцами. Юри заторможено сморгнул, а потом осоловело захлопал глазами, отводя взгляд от снова склонившегося официанта — привлекательного парня лет так двадцати. Опять! Он опять увлекся, позволил Эросу взять верх в фантазиях. А если бы это зашло дальше? А если бы кто-нибудь узнал, о чем он думал? От такой мысли в горле у Юри застыл мерзкий комок страха. Какой стыд, какой отвратительный стыд! — Минако-сэнсей, простите! — Юри опустил голову, искренне раскаиваясь. Он сейчас не спроста боялся смотреть своему бывшему учителю в глаза, он был уверен: там все еще видны его постыдные грешки, настолько подробно он все представлял. И не хотел — но поднял голову, едва почувствовал легкое прикосновение пальцев ко лбу. Не просто поднял — отдернулся, чуть не ударившись затылком о стену. — Ты, случаем, не заболел? У меня такое ощущение, что ты сейчас уснешь, — озабоченно произнесла Минако, опуская все еще протянутую к нему руку. Юри настороженно следил за ней, словно за ядовитой змеей. Наверняка учитель просто хотела попробовать температуру — не горячий ли у него лоб, но… Но она же знает, как на него влияют прикосновения. Юри сам ей рассказал! Ага, а потом сказал, что вылечился. Лжец — сам уже запутался; если и есть на кого злиться — то на себя. Казалось, дружелюбная атмосфера была напрочь загублена — и Юри корил себя, что вообще согласился пойти. Знал же, что все закончится именно так! — но тут Минако тряхнула волосами и широко улыбнулась: — Поняла! Мы просто еще не выпили, чтобы взбодриться! — она тут же подняла свой бокал с коктейлем — Юри неловко стукнул по нему своей кружкой чая. — С возвращением в Хасецу после пяти долгих лет! Да, прошло уже целых пять лет с того случая — а воспоминания не померкли. Минако выпила до дна и шумно опустила пустой бокал на стол, а Юри все еще задумчиво потягивал горячий чай, вспоминая эти годы. А было ли, что вспоминать? Выходило, что только учебу и попытки контролировать себя. Целых пять лет! А ничего не изменилось. Ни Хасецу. Ни он сам. Ни его болезнь. Хотя именно из-за нее Юри ушел из фигурного катания, именно из-за нее уехал за границу учиться на психотерапевта, именно из-за нее все в его жизни так плохо! Из-за нее! И все впустую — Эрос по-прежнему плотно сидел в его голове, командовал его телом и отравлял мысли этими омерзительными желаниями! Раз за пять лет ничего не изменилось, глупо было бы продолжать надеяться — поэтому Юри решил вернуться домой. Тут было спокойнее, да и родителям надо было помочь с горячими источниками — не все же сестре этим заниматься. Раз у него теперь… раз он больше не фигурист, то, как только закончит обучение, займется плотнее именно семейным делом. А что до образования… Юри не был уверен, что вообще сможет работать по специальности. Возможно, если поможет себе — вылечится, — тогда еще реально будет поговорить об этом, а так… А так он даже не может найти пациента для супервизии — наставник разрешил ему уехать домой только с условием, что Юри будет записывать сеансы на диктофон и отправлять записи ему. Если нет — то о работе психотерапевтом и заикаться даже нельзя. Собственно, поисками Юри и занимался всю неделю после приезда, пока сегодня рано утром не позвонила Минако и не вытащила его насильно. Сказала, что надо иногда появляться на свет, дескать, никто не пойдет лечиться к комнатному растению! Юри как раз таки был бы не против пустить корни дома и больше никогда не выходить на улицу. Слишком уж ядовитые у него цветки, лучше, если их никто и никогда не увидит. Лучше, если они никого больше не ранят… Но Минако была права. И настойчива. Потому они и сидели тут. — Что будешь заказывать? Юри с удовольствием заказал бы такси до дома. Но от проблем там не спрячешься — так что можно хотя бы попробовать сделать вид, что их нет? — Как обычно, — смущенно пробормотал он. Минако неодобрительно поцокала языком, но спорить не стала — начала озираться по сторонам в поисках свободного официанта, чтобы сделать заказ. Себе — легкий салат. Ему — кацудон. Да, Юри понимал: даже несмотря на то, что он уже не фигурист (официально), учитель все равно не одобряла, когда он ел калорийную пищу. Плохо сказывается на фигуре, и все такое (сама, видимо, считала, что алкоголь фигуре приятно делает). Юри знал, что кацудон калориен. Знал — и потому постоянно его заказывал; это еще один глупый способ борьбы с болезнью. Все просто: если он растолстеет — то его никто не захочет, на него никто не будет смотреть, а значит, станет проще справляться с Эросом! Но все же фигурное катание он забросил только официально, для себя еще продолжал тренировки — а с полным, неповоротливым телом это было еще отвратительнее, чем чувствовать возбуждение от чужих взглядов. Юри опустил руки вниз, сжал их в замок и весь как-то съежился, когда Минако подозвала официанта. Именно того, на которого он глазел ранее. Именно того, которого Юри в мыслях ставил перед собой на колени и мягко притягивал за затылок к своему паху… Кацуки спешно прикусил изнутри щеку; на языке осел кислый металлический привкус, но видение пропало. И сам официант — ушел. Когда принесли их заказ, Юри уже смог собраться и держал себя в руках. И не сорвался даже мысленно, когда официанта кто-то случайно толкнул и тот бедром вжался в его плечо. Все же хоть чем-то обучение помогло: сейчас Юри контролировал себя однозначно лучше, чем пять лет назад. Пять лет назад он бы, прикрывая пах курткой, уже пытался бы незаметно дойти до туалета и не умереть от стыда и смущения — при этом иногда действительно желая своей смерти. За то, что сделал, он ее заслуживал. — Что-то ты сегодня слишком задумчив, — подметила Минако. Она уже расслабилась: поставила локоть на стол, подперла им голову и сейчас смотрела на него непонятным взглядом. Сам же Юри расслабиться никак не мог. Не мог этого себе позволить. Не мог допустить, чтобы повторился случай пятилетней давности. И лучше бы учителю не знать, о чем он думал. — Да просто думаю, где бы мне найти пациента для супервизии, — тут же нашелся Юри. Тем более что это действительно было так. Сначала он думал попросить Криса. С этим фигуристом Юри познакомился на анонимном форуме сексоголиков. Кажется, это было, когда он учился на первом курсе… Или уже на втором? Юри тогда пытался лучше понять свою болезнь, изучить ее со стороны — или, может, попросить совета, потому что самому справиться никак не получалось. С Крисом они на удивление быстро нашли общий язык — да так, что Юри даже (с трудом и долгими раздумьями) дал ему ссылку на свой профиль в инстаграмме. Там они продолжили общение: Юри подсказал Крису начать выражать сексуальность в программах (так можно выплеснуть излишки постоянного желания, будет проще с ним справиться — да и артистизма станет больше), а Крис в свою очередь пытался научить его не стесняться желаний своего тела. «Это естественно, милый. А что естественно — то не безобразно». Юри проматывал такие сообщения, предпочитая лишь давать советы — но не следовать им. И чувствовал себя не просто безобразным — отвратительным, когда, просыпаясь ночью в общежитии от невыносимого возбуждения, украдкой шел в туалет — и там долго ласкал себя, прижимаясь лихорадочно горячим лбом к холодному кафелю. Да, Крис однозначно был бы неплохим вариантом… Но друг сейчас занят — у него соревнования. Он-то, в отличие от Юри, не бросил фигурное катание. — Если хочешь, я могу поспрашива… — начала было Минако, но тут ее прервал звонок. Юри торопливо извинился, достал телефон — и озадаченно уставился на горящий дисплей. Номер был незнакомым. Он бы точно такой запомнил — много повторяющихся цифр, что называется, «красивый». И дорогой. Мелодия заиграла повторно, и, спохватившись, Юри принял вызов. — Алло, — осторожно произнес он. — Здравствуйте, я бы хотел записаться к… доктору Кацуки на прием. В середине фразы мужчина — а голос определенно был мужским — чуть замялся, словно бы не знал, как к нему обратиться. Юри и сам не знал — это «доктор» непривычно царапнуло слух. Но фамилия точно была его, так что вряд ли ошиблись номером. Вот только он же еще не давал никакого объявления! Откуда… нет, как про него узнали? Неужели Пхичит уже создал для него сайт, как грозился? Но ведь это была всего лишь шутка! Или… Юри попытался взять себя в руки — все вопросы потом. — Да, конечно. Я буду свободен… Сейчас? Никогда? Что сказать?! — В среду в десять утра, — услышал Юри свой на удивление спокойный голос. И, переведя дыхание, с замиранием спросил: — Вас устроит такое время? И тут паника накрыла его, ладони похолодели. Пожалуйста, пусть устроит. Если не устроит — есть еще много других дней… «И ночей…» Что? Нет, только не ночей! — Конечно. Почему бы и нет, — безразлично ответил… кажется, пациент, и Юри почему-то представил, как тот пожал плечами. Обнаженными. И сам тут же замотал головой. Нет-нет-нет, плохой знак, плохой знак! Не надо было назначать встречу, все же нельзя ему практиковать — да как он вообще сможет давать советы, глядя в глаза (наверняка, тоже красивые), если его так уносит всего от одного голоса… А голос был прекрасен. Смутно знакомый, вкрадчивый, уверенный, сладкий — таким бы только обещания шептать в темноте спальни да стонать, стонать от наслаждения… Украдкой, чтобы Минако не заметила, Юри взял со стола зубочистку и сжал в ладони. Острый конец впился в руку, но резкая боль отрезвила мысли, прогнала душный туман. Правильно, ему нужно сосредоточиться — нельзя показать себя заикающимся мямлей перед первым пациентом. Надо проявить всю собранность! И надо записать, чтобы ничего не забыть. Юри с отчаянием взглянул на Минако, жестом показал, что пишет — та понятливо кивнула, порылась в сумочке и протянула ему листочек и ручку. Юри прижал телефон к уху и торопливо начал фиксировать. Так, среда, десять ноль-ноль, встреча с… А с кем? — Как мне вас записать? — спросил он, в каком-то нервном напряжении начав черкать в углу листка линии. Острые и с сильным нажимом. Его наставник сказал бы, что это признак тревоги — но сейчас Юри не хотел себя анализировать. В телефоне стало тихо — не было даже дыхания; Юри уже подумал, что что-то сказал не то и этот мужчина больше не ответит. Или что связь прервалась — и такое бывает… Но тут послышался ответ. — Мое имя — Виктор Никифоров. До скорой встречи, доктор Кацуки, — произнес мягкий голос и отключился. Рука дрогнула; очередная синяя линия прорвала листок и расчертила стол. А Юри, потерянно опуская телефон, чуть не отключился сам. Он. Не ослышался? — Юри, все в порядке? — обеспокоенно спросила Минако. Кацуки перевел на нее потрясенный взгляд. Нет. Совсем. Какой порядок, это же настоящий хаос!!! — Кажется, я нашел пациента. Это Виктор, — Юри гулко сглотнул — даже произносить это имя казалось святотатством, — Никифоров. Минако отреагировала мгновенно. — Да ладно?! Сам Виктор Никифоров? Вау, Юри, поздравляю! — она была слишком рада, громко рада и пугающе рада. Разговоры вокруг стихли; на них начали оборачиваться. Юри невольно втянул голову в плечи и поежился. — Не с чем поздравлять! — зашептал он, отчаянно смотря на улыбающуюся Минако. — Я ведь даже не знаю, где с ним встретиться! Это же сам Виктор Никифоров, а он!.. А я!.. Юри чувствовал, что находится на грани истерики — она накатывала, душила мыслями: «Опозоришься. Ох и опозоришься же ты!» Хотелось по-детски закрыть глаза руками — и сделать вид, что ничего не было. Цокнув языком, Минако шлепнула ладонями по столу — чуть звякнули, подпрыгнув, пустые стаканы, — Юри вздрогнул и только сейчас понял, что раскачивался из стороны в сторону. — Так, отставить панику! — строго произнесла учитель. Юри пристыженно замер. Чего это он, в самом деле? Ну подумаешь, позвонил кумир. Всего лишь тот-на-кого-Юри-молился-с-детства, пф! Ками-сама, помоги… Он снова начал скатываться в панику, но теперь взял себя в руки раньше, чем Минако потянулась через весь стол встряхнуть его за грудки. Учитель, заметив это, одобрительно хмыкнула: — У меня в балетной школе есть небольшой кабинет рядом с залом, я в нем храню всякий инвентарь. Но, думаю, смогу пережить небольшую свалку в самом зале — а кабинет займешь ты; стены у нас толстые, чтобы музыка не мешала соседям, так что никто ваши супер-секретные разговоры не услышит. И не вздумай даже отказываться! Юри закрыл рот. И правда, не в его ситуации отказываться от помощи. Ведь Виктор прилетит уже завтра, уже завтра у них назначена встреча с самого утра, времени совсем нет; да времени нет даже подготовиться к приему!!! О чем говорить? Как? А если что-то пойдет не так? А если Юри вообще не сможет и слова сказать в его присутствии? А если сможет — и ляпнет не то? Да, точно ляпнет что-то не то! Или сделает! А если Эрос опять, как тогда… Так и не выпущенная зубочистка снова впилась в ладонь, когда Юри сжал кулак; боль заставила поморщиться — но зато с горла словно сняли удавку. Спокойно, спокойно. Теперь он себя контролирует, это больше не повторится. Юри украдкой перевел дыхание и приложил салфетку к немного кровящей ладони. — Буду очень благодарен вам за помощь, Минако-сенсей, — вежливо поблагодарил он, поклонившись прямо из положения сидя. Учитель улыбнулась. — Тогда сейчас же мы отправимся в мою балетную школу! Поможешь мне с уборкой; может, даже познакомишься с новыми учениками — правда, их не так много, но они тоже будут рады. Тебя ведь любят в Хасецу, Юри. Даже несмотря на то, что ты уже больше не катаешься. «Больше не катаешься» отозвалось застарелой болью где-то под сердцем. А Юри думал, что уже привык к ней. Сам же провел себе эту ампутацию — уж лучше пусть будет страдать он сам, чем другие люди. — Но это все равно не повод так запускать себя, — неожиданно строго проговорила Минако, скептично осмотрев его с ног до головы. Юри невольно выпрямился под этим неодобрительным взглядом — вот к такому точно привыкнуть было нельзя. — Будешь ты продолжать кататься или нет, но в здоровом теле здоровый дух, а это точно никогда не будет лишним! — с энтузиазмом припечатала она напоследок и подозвала официанта, чтобы принесли счет. Юри тяжело вздохнул, с преувеличенным интересом рассматривая свои пальцы (лучше свои. Только не пальцы того официанта, представляя, как их можно взять в рот — и это будет самым вкусным блюдом из всего меню). Тело-то у него как раз слишком здоровое — а вот с душевным здоровьем проблемы. Но их растяжкой не вылечишь. «Зато растяжка пригодится в другом, — тут же откликнулся Эрос. — Например…» Юри замычал, заглушая эти мысли. — Юри? — с легким беспокойством окликнула его учитель. Кацуки качнул головой, словно отмахиваясь, и попытался улыбнуться. — Да так, вспомнил кое-что неприятное, — туманно отозвался он и поднялся с места. «Чего сразу неприятное? Тебе ведь хорошо было тогда, вспомни!» — обличительно отозвался Эрос, затихая. Ни за что.***
Домой Юри пришел только под вечер, вымотанный и уставший. Давненько он не возвращался в таком состоянии из школы Минако да и, если честно, не думал, что когда-нибудь это еще случится. И пусть сегодня он не тренировался, но зато у него теперь было, где встретиться с пациентом. Все это время вспоминая о том, КТО является его пациентом, Юри стремился убрать в кабинете все до пылинки, навести идеальный порядок и точно бы остался ночевать за этим занятием — если бы Минако его не выгнала («Хватит уже укладывать эти несчастные листы, ты из них скоро оригами делать начнешь… Юри, я пошутила насчет оригами — живо домой, отдыхать!»). Не сказать, что Юри являлся таким уж чистоплюем… Но визит самого Виктора Никифорова определенно мог считаться особым случаем. Отец сидел внизу и смотрел кулинарное шоу, мама хлопотала на кухне. Она сразу позвала Юри ужинать, но тот отказался — время было позднее, да и не уверен он был, что вообще хоть что-то сможет проглотить — волнение по-прежнему сжимало горло холодными пальцами. Так что Юри извинился, пожелал им спокойной ночи и закрылся у себя в комнате. И правда, надо бы поспать, слишком сложный день ему предстоит… Но сначала он хотел кое-кому написать. Не Виктору — его Юри уже оповестил, по какому адресу нужно прийти (и, кажется, немного умер от сильного переживания в момент, когда нажал «Отправить»). Крис отозвался практически мгновенно — он часто сидел в сети. Чаще него, пожалуй, залипал только Пхичит; так часто, что это точно можно счесть зависимостью. Юри иногда думал, что лучше бы у него была такая зависимость. «Приветик, Юри! Виктор уже позвонил тебе?))» Вот как. Юри вдруг понял, что даже не удивился — пусть и не знал наверняка, но догадывался, кто является причиной его смерти завтра ровно в десять ноль-ноль. «Так это ты ему рассказал про меня?» «Да-да, каюсь :) Но ты же ведь говорил мне, что тебе все равно нужен кто-то для практики? А Виктору как раз нужна помощь». «Виктору нужен настоящий врач», — хотел было написать Юри, но не стал. Лишь устало потер лоб, и даже отчаяние, сдавливающее его сердце, было тоже каким-то усталым. «А если я не справлюсь?» — вместо этого написал он, прикусив губу. Да. Что делать тогда? Неужели Крис не понял, как важен был для него Виктор, какую роль сыграл в его жизни — неужели не понял, что встретиться с ним теперь на сеансе, а не на одном катке на соревнованиях — как Юри мечтал! — практически пытка? Или наказание, которое он заслужил своей слабостью. Разве такой слабак сможет чем-то помочь? «Не попробуешь — не узнаешь», — пришел ответ от Криса. Даже без привычных смайликов — серьезный. Юри не успел придумать, что на это сказать, как телефон снова завибрировал: «Ладно, мне пора спать — завтра тренировка рано. Ничего не бойся — Виктор не кусается… если не попросишь. Ладно-ладно, не хмурься, я шучу!)) Чао :***» — Чао, — пробормотал Юри вслух и обессиленно рухнул на кровать. Если подумать, то еще с первого раза, как он увидел катание Виктора, тот не прекращал его удивлять. Но сегодняшний звонок — это слишком! Он ошеломил, потряс, растоптал — и заставил совершенно глупо воспарить в болезненном предвкушении. А еще, кажется, он выпил из Юри все силы — стоило только лечь, коснуться головой подушки, сжимая в руке счастливую монетку, как на него сразу навалилась колоссальная усталость, наполнила тяжестью все тело — особенно веки, — и даже Эрос не пробился из-под нее. Юри заснул. Так быстро, что забыл поставить будильник.