***
Начало затягивалось. Начинать с опоздания нехорошо. Хотя Виктор и сам нередко опаздывал. Точнее, не так — приходил, когда считал нужным, вот. Но даже не думал, что это так раздражает! Хм, теперь стало понятно, отчего Яков все время такой нервный и агрессивный. А Виктор-то все списывал на его почтенный возраст. Да, Виктор был немного раздражен… Но волнения перед сеансом не испытывал. Как и не питал особых надежд по поводу «чудодейственного и моментального лечения словом». До сих пор со всеми трудностями в своей жизни он справлялся сам — потому и привык полагаться только на себя. Ведь никто не поможет, если ты не умеешь, например, прыгать четверные. Никто не скажет: «Хэй, постой в сторонке, я сейчас прыгну за тебя, а ты потом докатаешь программу!» Нет, программу катать можешь только ты сам. Если не можешь — не катай вообще. Все просто. Так и с жизнью. Если встречается трудность — ты должен преодолеть это сам. А если не получится… То остается только научиться с этим жить. Со своими приступами Виктор почти научился жить. Почти. Но откатать бы еще один сезон, показать программы, которые уже почти готовы, миру — а там хоть и умереть с этими приступами можно, все равно. Его новое уравнение «научился жить равно смирился», кажется, беспокоило только Криса. При воспоминании о любовнике Виктор невольно покачал головой. Крис… Да, проще было согласиться, чем доказать ему, что визит к очередному врачу — пустая трата времени. Тем более что уговаривать Крис умел. «Постарайся ему довериться, иначе ничего точно не получится», — кажется, именно эти слова любовник сказал ему, обнимая напоследок в аэропорту. Виктор тогда скептично хмыкнул — но пообещал. Пообещать-то он всегда мог, но ведь никто не говорил, что он будет это делать, верно? Пусть врач посмотрит, покопается в его душе — если сможет разложить скопившийся мусор по полочкам, то пожалуйста. Если наведет больший беспорядок… а это разве возможно? Кстати, о враче. Сколько там уже времени? Виктор сдвинул рукав пальто, обнажая элегантные часы: золотые стрелки сместились незначительно с тех пор, как он смотрел в последний раз, но в сумме уже тридцать минут прошло с назначенного часа. Можно было и уйти… Но он опустил рукав, зажмурился и вытянул ноги, совершенно не собираясь вставать. Зачем? Возвращаться домой все равно не хотел. Не столько из-за надежды на лечение (одной надеждой не добиться успеха. От нее вообще лучше сразу избавляться) — больше из интереса. После коротких и мутных рассказов Криса узнать, что это за врач-то такой, определенно было интересно. А еще Виктор сейчас осознал, что даже не знает, как этот Кацуки Юри выглядит. Забавно. С такими мыслями он открыл глаза и задумчиво скользнул взглядом по стенам. Что на одной, что на другой дальше по коридору висели фотографии девушки примерно его возраста — похоже, балерины. Иногда она была одна и с наградами, иногда — с детьми. Наверное, учениками? Крис сказал, что Юри — парень (Виктор тогда удивился: его познания в японском подсказывали, что юри мало соотносится с мужским полом). Так вот — парня подходящего возраста ни на одном фото не было; Виктор уже успел вдоволь находиться по коридору туда и обратно, от нечего делать изучив их все. Он снова посмотрел на часы. Уже сорок три минуты прошло. Может, он пришел не по тому адресу? Или часы неправильно перевел? Хм… Вполне возможно. Виктор уже собрался погуглить, сколько сейчас времени в Японии, как со стороны лестницы послышался шум: топот и громкое, сбитое дыхание. А потом, чуть не врубившись в стену, перед ним вылетело… вылетел. Да, это был парень: японец с короткими темными волосами (сейчас всклокоченными); большие, даже огромные, очки сползли с его носа и перекосились — он поправил их двумя руками. И теперь, видимо, заметил Виктора. — Про… простите, я про… спал! — даже не отдышавшись, выпалил… наверняка Кацуки Юри. И мгновенно покраснел. Виктор ошеломленно сморгнул. А все японцы такие… честные? А все японцы так легко и сильно краснеют? Быстро окрасивший смуглые щеки румянец был таким… трогательным — Виктор вдруг осознал, что даже раздражения больше не испытывает. С такой мыслью он поднялся, потянулся (тело жутко затекло, сидеть было неудобно), отряхнул пальто, собираясь с мыслями. И все в тишине, нарушаемой лишь сбитым дыханием. Напряженной тишине. Нет, так не пойдет — надо бы немного разбавить атмосферу… Пожалуй, небольшой шуткой? Виктор выдал одну из своих лучших, отработанных улыбок и весело произнес: — Доброе утро, Юри! Только Аэрофлот умудрился заставить меня ждать так долго, как ты! Атмосфера стала еще напряженнее; Юри вообще, кажется, замкнуло: он вздрогнул, взгляд его стал затравленным. Испугался? Виктор этого не хотел — и озадаченно нахмурился. Юри вжал голову в плечи. Виктор чуть не выругался. Да что ж ты будешь делать-то, а? Но когда Виктор подумал, что никакого нормального разговора теперь точно не получится, врач прикрыл глаза, заметно глубоко вздохнул — и посмотрел на него уже совсем по-другому. Без паники или волнения. И голос, когда он извинился, был спокойным. Виктор наклонил голову к плечу — интересненько. Кацуки Юри вообще выглядел до интересного скучно, совсем не как остальные психотерапевты, с которыми Виктору довелось пообщаться. Чего стоила только его неряшливая одежда из разряда «зато удобно» — а его опоздание, смущение и какая-то ранимая искренность, с которой он извинялся, даже восхищали. Да и изучать его, как остальные специалисты, словно пытался рассмотреть под кожей болезнь, Юри не спешил. Он вообще будто боялся смотреть на Виктора. Что-то новенькое. Ладно, надо бы как-то закрепить знакомство? С такой мыслью Виктор протянул руку. И снова все получилось совсем не так: лицо Юри вдруг исказилось, будто ему нож протянули, ей-богу! И оправдание он выдал какое-то дурацкое… «Не сторонник тактильных прикосновений», надо же. Ладно, Виктор сюда приехал не лечить — а лечиться. Так что он пожал плечами, тяжело вздохнул и предложил: — Тогда мы можем начать сеанс? Хотя бы попытаться. Но как бы необычно было все, что случилось до сеанса, едва лишь Виктор сел на стул напротив Юри, все пошло абсолютно типично. Сначала знакомство. — Меня зовут Кацуки Юри, — зачем-то представился врач. Все они сначала представлялись — и ждали ответа от него, хотя и знали имя, фамилию и еще до фени ненужной для постановки диагноза информации. Виктор уже смирился с этим врачебным ритуалом. — Виктор Никифоров, — произнес он. И добавил на всякий случай: — Двадцать семь лет, козерог, состою в браке с фигурным катанием. Юри опять даже не улыбнулся его шутке — он вдруг извинился, торопливо начал рыться в ящике стола, потом достал оттуда… диктофон? — Извините, мне нужно записать сеанс — я сейчас прохожу практику, так что буду вам очень благодарен, если согласитесь. — Только с условием, что эта информация не получит огласку. И, думаю, обойдемся без реальных имен — я не страдаю от недостатка внимания, так что лишнее мне ни к чему, — Виктор произнес это с легкой полуулыбкой, но серьезно. Сочувственных ахов-вздохов и посылов "уйди, не позорься" ему хватало и от круга уже знающих людей. Юри возмущенно вскинулся: — Конечно! Это ведь врачебная тайна! Я обещаю, что все будет держаться в строгом секрете! Улыбка на губах Виктора стала снисходительной. Этот врач такой юный, такой неопытный, такой глупый в своей искренности и искренний в своей глупости, что даже подкупает. Ну что ж, пусть будет так. Не дождавшись больше никаких возражений с его стороны, Юри включил диктофон, назвал сегодняшнее число, время, потом неловко замолчал. Несмело посмотрел на Виктора. — Ну что, начнем? «Ну, начнем, что поделать, за тем мы здесь и собрались…» А вообще Виктору уже поднадоело начинать начинать. — Что вас беспокоит? — спросил Юри, дождавшись его кивка. — Тебя. Давай на «ты», — сразу предложил Виктор. Обращаться на «вы» он не привык, когда так обращались к нему — чувствовал себя старым. А еще это будило дремлющий внутри него страх, и тот поднимал уродливую голову, шептал вкрадчиво: «Двадцать семь лет уже, ты стар, уйди на пенсию — пожалей свои седины! Дай дорогу молодым!» В общем, не любил Виктор это. Юри ничего не ответил: смотрел на него самым внимательным образом, умудряясь при этом ни разу не взглянуть прямо в глаза. И всей позой выражал ожидание… ожидание… Чего? Виктор нахмурился — а потом вспомнил. О, ему же задали вопрос. О, а он молчит уже минуту, как идиот. — Не то чтобы беспокоит, просто не дает жить, — попытался пошутить Виктор — но как-то невесело. Все же хорошо, что он пошел в фигурное катание, а не в КВН. Там скатился бы быстрее. — У меня… бывают приступы страха. В последнее время они чаще, сильнее. Могут накрыть прямо посреди выступления, могут накрыть дома — это всегда… неожиданно. Проходят, когда я касаюсь кого-то, причем именно обнаженного участка кожи. Например, запястья. Виктор невольно сжал пальцы — указательный и большой — кольцом вокруг своего запястья, прямо поверх выпирающей косточки. Если бы можно было решить проблему, всего лишь прикоснувшись к себе… Но такое не срабатывало. Только с другими людьми. Виктор бросил взгляд на руки Юри, лежащие на столе. Небольшие ладони, в черных перчатках — их он не снял, как шарф и куртку; ткань полностью скрывала его руки, уходила под рукава. И словно ехидно насмехалась: «А вот и не коснешься. Ты умрешь, Витя, но здесь помощи не получишь». Дрожь началась где-то в районе затылка и прокатилась по всей спине; Виктор ощутимо передернулся. Приступы еще ладно, а вот если кто-то узнает, что перчатки с ним разговаривают, а он их понимает — это будет полный пизд… — Похоже на паническое расстройство, — пробормотал Юри и что-то черканул ручкой в блокноте. Зачем ему нужно было записывать, когда и так все, до последнего слова, будет зафиксировано в диктофоне, Виктор не знал. Но ведь он-то и не врач — может, так положено? Типа как сам Виктор все время просит Гошу заснять свое выступление на телефон, когда уже вечером и так его будут транслировать чуть ли не по всем каналам. — Но, должно быть, вам это уже говорили до меня, верно? Говорили. А Виктор недавно, кажется, говорил Юри, что можно перейти на «ты». С усилием сдержав тяжелый вздох, Никифоров безразлично пожал плечами: — Говорили, — подтвердил он вслух, поняв, что его мысли Юри не прочитает, а ответить надо бы. Такой диагноз он слышал много раз, чересчур много для душевного спокойствия. И без толку: что-то приступы не пугались, что их вычислили, и продолжали пугать его. Да, Виктор по велению Якова (и его угрозам, что потащит за ухо, как в детстве, если он сам не пойдет) посетил достаточно врачей. В его медицинской карте отметились кардиологи, невропатологи, эндокринологи, гастроэнтерологи, прочие -логи, терапевты и, конечно, психотерапевты. На последних Юри, кстати, был не очень похож. Выражение лица не нейтрально-доброжелательное, а скорее немного напряженное и даже испуганное; поза какая-то скованная — не открытая; про устремленный на больного взгляд вообще и говорить не приходилось — Юри на него за прошедшее время от силы раза два глянул и то мельком. Он был не похож на остальных, но Виктор и не чувствовал в нем фальши. А может, все перебивало волнение, которое просто переполняло врача. Ручка, которую Юри безостановочно крутил в руке, выскользнула, прокатилась по столу и упала на пол. Ойкнув, он извинился и наклонился за ней. Виктор неожиданно для себя улыбнулся. Забавный. Юри вынырнул покрасневший. И ручку отложил — словно от греха подальше. — А вы не принимали никакие препараты? Например, «Эреспал», он мог спровоцировать приступ… Снова стандартный вопрос. Это даже немного раздражало — все они задавали его, принимая Виктора за обычного больного. А он не был обычным! Он ведь спортсмен; на минуточку, ведущий фигурист России! Или был им. — Нет. — отрезал Виктор грубовато. Это было больной темой. Вся его жизнь превратилась в одну сплошную больную тему. — А как давно… — начал Юри. — Уже примерно полгода, — перебил его Виктор. Казалось, у каждого врача был список «Вопросы, которые надо задать Виктору Никифорову. P.S. Не меняйте порядок!», так что он уже мог их предугадывать. Юри как-то уязвленно уткнулся взглядом в стол. Ну вот. Виктор посмотрел на него, взъерошил свою челку рукой, отбрасывая ее со лба… И примирительно произнес: — Прости. Спрашивай дальше, я постараюсь не перебивать и торжественно обещаюсь ответить наиболее полно! — он даже шутливо отдал честь, словно пионер. Впустую — Юри на него не смотрел. Но, вроде, подрасслабился. Хм, подбадривать врача Виктору на приемах еще не приходилось. Зато что-то новое, верно? — А как у вас с аппетитом и сном? Замечали ли вы резкую потерю веса? — несмело спросил Юри. — Аппетит хороший, сны тоже — если во время них не случается приступ. Вес не терял и не находил, — Виктор легко улыбнулся. Кацуки бросил на него очередной быстрый взгляд — и Виктор смог на секунду поймать его. Глаза у Юри оказались насыщенно карими и такими живыми, такими жаркими, такими… искренними, что хотелось в них смотреть еще — казалось, врач хотел сказать что-то совсем другое, не задавать очередной вопрос про болезнь, и скажет прямо сейчас, вот-вот… Но пушистые черные ресницы опустились, скрывая их, и это чувство прошло. А Виктор услышал очередной вопрос по теме: — Что вы чувствуете во время приступа? Тоже типичный, из списка. Но Виктор всегда задумывался, прежде чем дать ответ. Вспоминать было неприятно. И страшно. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо — а подобное вытаскивание приступов из памяти и препарирование их было сродни дребезжанию будильника. И Виктор не знал, как, если что, его отключить. — Ну, — осторожно начал он, — внезапно потеют ладони, темнеет в глазах и сердце начинает стучать сильно, будто от нагрузки, больно. Появляется… чувство тревоги. Такое сильное, что даже душит, а голова кружится, словно я вращение на льду час тренировал непрерывно. За ним приходит страх потерять сознание, упасть и умереть. А еще… — тут он затих. — Еще? — осторожно подталкивая, спросил Юри. Он снова крутил ручку — но не черканул за все время ни иероглифа. Нервное? Виктор отвел взгляд от его рук и опустил на свои. Немного вспотевшие. В ушах слышался легкий звон — а может, он просто так вслушивался в себя, пытаясь поймать начало приступа? Нет, не надо вслушиваться — надо отвлечься. Надо ответить. — А еще меня терзают навязчивые мысли, что это состояние повторится, как только никого не будет рядом, и тогда никто не сможет мне помочь. Виктор и сам понимал, что его слова не сочетались с ровным, безучастным тоном… Но он не мог позволить сейчас чувствам вырваться наружу. Не мог — ведь с ними вырвется и страх, а его Виктор старался контролировать. Кажется, перестарался. Юри тяжело вздохнул, почесал затылок и немного растерянно посмотрел на Виктора: — Не думаю, что у вас именно панические атаки. Скорее, это нервное напряжение… Но считаю, нам стоит встретиться еще раз — например, завтра в это же время. Вам есть, где остановиться? Что-что? Хотя, что тут непонятного? Значит, и здесь ему не смогут помочь. Крис ошибся. Виктор ошибся, что приехал. «Все потому, что ты никому не нужен. Ха-ха, даже врачу, чей долг — тебе помочь!» — Тогда давайте на сегодня закончим? — по-своему истолковал его молчание Юри. Виктор вдруг снова услышал звон в ушах — тот же, что десятком минут ранее, вот только теперь он нарастал. «Давайте закончим». «Вам пора идти». «Не хочу больше тратить на вас время». Юри говорил что-то еще, его губы шевелились — но голос начал уплывать, доносился словно через толщу воды. Виктор вдруг понял, что тонет: воздух застревал в горле, слова застревали в горле; он в панике раскрыл рот, пытаясь вдохнуть больше, глубже — ничего. Сердце забилось быстро-быстро, его стук заполнил все вокруг. День был ясным — но вокруг резко потемнело. Приступ. Опять. Нет, только не сейчас, пожалуйста! Не сейчас! Сейчас. Виктор вдруг осознал это ясно — и наклонился, потянулся к руке Юри, которого пока еще смутно видел. Коснуться… надо коснуться… а его рука — лежит на столе, рукав немного задрался — можно дотронуться кончиками пальцев, этого хватит. Должно хватить, а Виктор потом все объяснит и извинится! Юри неожиданно шарахнулся назад, да так, что опрокинул стул. Весь вид его — испуганный — кричал: «Не тронь меня!!!» От этого Виктора больно кольнуло в груди, но ему нужно… нужно было коснуться, всего на секундочку, хотя бы чуть-чуть! «Ты не нужен!» «Навязываешься!» «Противен!» Уже ничего не соображая от страха, Виктор попытался подняться, чтобы… чтобы… надо встать… дотронуться… Встать не получилось. Ноги словно сковало льдом, они примерзли к полу, не слушались — и Виктор неуклюже упал на колени, а потом завалился на спину. Черт, черт, нет! Кажется, он приложился затылком — но держался за грудь, в которой чья-то ледяная рука сжала сердце. Больно. Как же больно!***
Неловко. Глупо. Стыдно. Эти и еще кучу эпитетов Юри мог до бесконечности подбирать, чтобы описать свой первый разговор с Виктором. Казалось, что бы он ни говорил — все было не так. И чем больше он старался следовать полученным от наставника инструкциям — тем хуже все выходило. Вопрос «Что вас беспокоит?» вызвал безразличное пожатие плечами и сухое перечисление симптомов; вопрос о препаратах и вовсе разозлил Виктора; потом тот вообще начал отвечать на вопросы, которые Юри даже не произнес. Это тупик. Это конец. А он ведь знал, что все так и будет! Знал! Не надо было соглашаться! Ками-сама, какой позор, какой позор! И если бы все трудности ограничивались только вопросами, Юри бы это пережил. Но он никак не мог абстрагироваться от Виктора, принять его как просто человека с проблемой, которую нужно решить: он видел только своего кумира, который вот — рядом, близко, говорит-дышит-зарывается изящными пальцами в волосы-смотрит безумно красивыми глазами — и все это на расстоянии в пару метров. А еще этот бог предложил ему перейти на «ты» — словно хотел, чтобы Юри стал ему ближе. Эрос соглашался. Юри хотел сохранить границу. А еще лучше — наставить как можно больше границ с охраной, чтобы не позволили ему самому их пересечь. Чтобы убили его при одной только попытке это сделать. Так будет лучше. Юри понимал, что слишком волнуется, и ничего не мог с собой поделать. Даже ручку выронил — позорище! — пришлось лезть за ней под стол… А там, внизу, открывался вид на ноги Виктора: штанины немного задрались, обнажив полоску кожи, такую белую-белую на фоне черных брюк и носков. Захотелось коснуться ее губами. Языком. Потереться щекой о твердые, натренированные четверными прыжками мышцы икры. Поцеловать колено, потом выше… Устыдившись своих мыслей — таких сильных и красочных, что их должны были слышать все! — Юри резко выпрямился, чуть не приложившись затылком об стол. О, это бы отлично вписалось в его комплект неудачника! Но, может, выбило бы заодно все эти мысли из его головы, ведь нельзя так думать о пациенте! Это неправильно! Как неправильно было долго на него смотреть. Юри сам не знал, как с таким мысленным раздраем еще умудрялся задавать вопросы — вот сейчас спросил про сон и аппетит, Виктор, кажется, пошутил и легко улыбнулся. Юри потерялся на мгновение в изгибе этих совершенных губ. Теперь захотелось коснуться их. Да что там, захотелось прикусить эту полную нижнюю губу, чуть оттянуть — а потом поласкать языком, втянуть в рот, зарыться пальцами в эти вызывающе-прекрасно-неземные-серебряные волосы — и прижать Виктора к себе, прижаться плотнее самому, жарче, чтоб поцелуи были до слюны на губах… «Закрой глаза», — уже почти сорвалось с его языка, Юри гулко сглотнул — и невероятным усилием отвел взгляд. Опасно. Смотреть на Виктора вообще опасно, и лучше бы уже закончить сеанс. Хватит на сегодня, больше он просто не выдержит! Да и вряд ли Виктору так нужна его помощь. Скорее, Крис все приукрасил, устроил им эту встречу, потому что знал, как Юри боготворит Виктора — вот и зашел с козыря, чтобы вернуть его на лед. Зачем кумир согласился подыграть — было непонятно, но… Но его голос — когда он перечислял признаки болезни — звучал, словно Виктор называл составные элементы очередной программы для выступления. Хотя нет — наверняка, когда говорит о программе, он испытывает даже больше эмоций. В общем, это звучало так сухо, так ровно-отстраненно, что Юри не верил. Сидя прямо напротив него, Виктор выглядел абсолютно нормальным и здоровым человеком. Сидя прямо напротив него, Виктор выглядел намного здоровее самого Юри. Наставник говорил, что на приеме пациенты могут испытывать тревогу, страх, беспокойство, неуверенность, подавленность, разочарование. Виктор Никифоров не испытывал ничего из этого ряда. Он был открыт, снисходительно-вежлив и любопытен. Разве что руки тер зябко, мял запястья… так это обычный нервный жест. Если у живой легенды вообще может быть что-то обычное. Да, Виктор верно перечислил ощущения при панических атаках, очень похоже… но Юри не увидел в нем отпечатков этой болезни. Никаких следов. Не исключено, что Виктор и правда был болен: выступая на мировом уровне и тем более с такими результатами, остаться полностью здоровым просто невозможно… Но это не было похоже на серьезные приступы, мешающие жить. А еще Виктор, казалось, заполнил собой и так небольшое помещение, давил; его голос сладко звучал в голове, отзывался в теле, будил Эрос — и тот хотел смять это тело в своих пальцах, попробовать, настолько ли он гибок, как говорят о фигуристах… Юри это пугало. Давно уже его Эрос так сильно не проявлял себя, не стучался из глубины подсознания — и теперь он снова просто рвался наружу. Снова — как тогда. Впрочем, Юри не исключал, что что-то просмотрел, настороженно прислушиваясь к себе; не сложил картинку, отнесся невнимательно или не задал нужного вопроса — потому и не обнаружил у Виктора болезнь. Потому он и назначил еще один сеанс. Завтра. Сейчас однозначно нужна передышка. Но едва только он предложил на сегодня закончить, как все изменилось. Виктор ничего не сказал — только лицо его словно закаменело, побелело, на висках выступил пот. Виктор широко открыл рот, начал хватать воздух, будто задыхался; полоснул отчаянным мутным взглядом по Юри, впился им в его руки — и наклонился вперед. «Сейчас дотронется!» Юри, даже не успев подумать, с чего такая мысль, встал — да так резко, что опрокинул стул. И уже стоя ошеломленно наблюдал, как Виктор тяжело упал на пол, неестественно напряженный, словно ледяная скульптура. «Умер», — вдруг пронеслось у Юри в голове, и он сам чуть не умер от такой мысли. Страх обжег холодом сердце; парень резко обогнул стол и упал перед Виктором на колени. «Жив», — пронеслась вдогонку вторая мысль. Вот только облегчения не принесла: Виктору явно было плохо: зубы сжал так, что скрипели; ноздри широко раздувались, глаза метались из стороны в сторону под судорожно зажмуренными веками. Послышался стон… тихий, еще сдерживаемый, но полный такой боли, таких мучений, что Юри сам чуть не заплакал. «Помочь, надо помочь! Как?! Как, скажите, кто-нибудь, я все сделаю!!!» Тихо! Юри быстро и сильно хлопнул себя по щекам — в голове немного зазвенело, но прояснилось. Никого нет, он тут один. А Виктор говорил, что ему помогают прикосновения! Насчет того, что ему самому это как-то мало поможет, Юри в тот момент не думал; прижал ладонь в перчатке к бледной — боже, какой бледной! — щеке, отчаянно молясь, чтобы сработало… Когда Виктор неожиданно проник холодными пальцами под его рукав, сдвинул перчатку ниже и сжал обнаженное запястье, Юри словно током ударило. — В-виктор, от-пустите, пожалуйста! — прокричал он. Или прошептал? Сердце прыгнуло куда-то в горло — дыхание перехватило, — а его стук заглушил слова, но Юри точно произнес это вслух. Виктор сипло выдохнул, раскрыл невыносимо яркие голубые глаза и перевел взгляд на него. И Юри с отчаянием понял, что его пациент еще не здесь. Он там, в своих кошмарах; за руку вцепился больше машинально, чем осознанно… Но Юри-то все осознавал! Все чувствовал! «Отпусти». «Пожалуйста». «Отпусти!» «Опусти-отпусти-отпусти!!!» — Юри? — хрипло проговорил Виктор и немного сжал руку, перебрав пальцами выше. Горячая волна прокатилась от запястья к паху, и Кацуки не выдержал: — Отпусти! — взмолился он вслух. И теперь понял волков, которые, попав в капкан, отгрызали себе лапу. Спустя несколько томительно-невыносимо-убивающе долгих мгновений капкан пальцев разжался. Юри тут же отполз назад, потом встал и для надежности зашел за стол, прикрывая ладонью место, где всего несколько секунд назад были пальцы Виктора. Не просто были — сжимали крепко, но не больно. Вся боль сконцентрировалась желанием внизу, и Юри, рухнув на свой стул, положил руки замком на пах, чтобы хоть как-то ее унять. От прикосновения стало хуже, пришлось больно прикусить губу, чтобы не застонать. Коротко взглянув за стол, Юри понял: Виктору не лучше. Он все еще лежал, обессиленно прикрыв глаза; его мокрые ресницы вздрагивали. Но дыхание, вроде, постепенно успокаивалось. Юри отстраненно сделал пометку, что надо бы научить Виктора дыхательным упражнениям, чтобы тот быстрее справлялся с последствиями приступа. Но а пока не помешало бы справиться ему самому с последствиями своего. Здесь просто «вдох — пауза, выдох — пауза, повторите» не помогало. Лишним, конечно, тоже не было — просто вдобавок Юри мысленно представлял холодный водопад. В свое время он не один час простоял под таким настоящим, недалеко от Хасецу, и запоминал ощущения, как разбиваются о его голову и плечи холодные тяжелые струи воды, как немеет от них тело, как отрешенно-пусто становится в голове… И сейчас в этой пустоте совершенно отчетливо отпечатался его диагноз. Нет, не сексоголизм. Дебилизм. Да чтоб он больше никогда кацудон не ел, если это сейчас была не паническая атака! А он чуть было не отправил больного человека неизвестно куда из-за своей слепоты и подозрений всех и вся! Но теперь Юри ясно понимал: Виктора нельзя оставлять одного. И он не оставит, пока не вылечит — плохой он врач или нет, но он давал клятву, так что обязан ее исполнить. Юри посмотрел вниз: член уже не оттопыривал ткань брюк, теперь там был просто клубок неприятных ощущений. Еще немного тошнило. Кацуки встал и поморщился — ходить тоже было больно. Но эту боль он готов был терпеть, сам выбирал ее ежедневной борьбой со своим организмом и не намеревался останавливаться. А последствия перевозбуждения… он решит их позже. Дома. Не впервой. А может, и само пройдет — только перетерпеть часа четыре. За которые он вполне успешно такими темпами может возбудиться еще не раз. Юри кое-как присел на корточки рядом с Виктором — тот тоже уже сидел, опершись спиной на стол. — Вставай, — тихо произнес он, решившись, наконец, перейти на «ты». Смысл уже строить эту хлипкую границу из картона? Глупо. Да и тем более их сеанс был окончен. — Пойдем со мной, я покажу, где ты будешь жить. Скажи, где твой багаж? — Уже у тебя, — слабо улыбнулся Виктор: немного вымученно и много — невинно. А Юри почувствовал, как его собственная участливая улыбка примерзает к губам. Что?