Wings.

В тот момент, когда Сокджин уходит, Тэхен четко осознает, как сильно он ненавидит свою жизнь. Не сказать, чтобы раньше он ее обожал, но, — Но теперь крылья обломаны окончательно, и это доводит до ручки. Тэхен никогда не считал себя счастливчиком, — не в этой жизни так точно, — не ощущал себя нужным, не видел, — просто не мог, — себя любимым кем-то. Тэхен считал себя кровавым пятном, раковой опухолью на репутации вселенной. Не оправдавшим чужих надежд, ожиданий, — что ж, нужно соответствовать тому, каким его видят. Когда Тэхен встречает Чонгука впервые, то думает — вот оно, то самое. Нужное. Живое. Свое. Чонгук улыбается, смеется, но — не в этой жизни, помните? Но Чонгук смотрит за спину Тэхену, так преданно и нежно, что можно утопиться в этой ласке, что исходит от него. Но не для него. Чонгук смотрит на Мин Юнги. Тэхен принимает это, живет с разрастающейся дырой на всю грудную клетку, — аккуратно и с особой нежностью вспоротой, словно хирургический надрез скальпелем по тонкой коже, таким очаровательным малышом Кукки. Не его Кукки. Она рвется точно по шву, наровясь выпустить пушистых мотыльков на свободу, пробивает ребра и скручивает в тугой узел внутренности, — Тэхен выблевывает ужин, с заботой приготовленный матерью. *** — Ебаный в рот, это кто тебя так? — хмыкает Юнги, пропуская в небольшую квартиру два на два Тэхена. Чонгук с интересом выглядывает из-за угла и округляет и без того большие глаза. Картина — хоть маслом пиши и на аукцион за бешеные деньги: Юнги с аптечкой, Чонгук с чашкой зеленого чая с жасмином, и Тэхен — все на маленькой кухне. Тэхен — это синяки на запястьях, рваная майка, разбитая губа и кровавый подтек на левой скуле. — Так кто тебя покромсал? — повторяет Юнги. У него очаровательная забота в стиле «ублюдок, если ты не расскажешь, кто тебя избил, то я добавлю для симметрии фингал под правым глазом». Тэхен усмехается. «Жизнь меня покромсала, Юнги. И ты с Чонгуком в частности» — думает Тэхен. — Отец снова в дрова, — объясняет Тэхен и шмыгает носом, слизывая с губы кровь. Чонгук проводит этот жест пристальным взглядом, — Ким ловит его, упивается, как последним глотком воды в испепеляющей пустыне, — и отворачивается к окну. Юнги больше не задает вопросов. *** Тэхен ненавидит свою жизнь. Не сказать, чтобы он и раньше то ее любил, но, — Но Сокджина больше нет с ними. Реальность обрушивается на голову бетонным блоком, придавливая к земле — держи, мальчик, не сломайся. Тэхен ломается. Он больше не может находиться в квартире, в которой так много вещей, принесенных Сокджином — подарок на новоселье, на новый год, на совершеннолетие. Тэхен видит его везде и — не может. Больше нет. Тэхен идет к родителям. Глупо, банально, до дрожи в коленках — возвращается домой. Черные крылья за спиной из последних сил крепятся к поломанным, вывернутым изнутри ребрам, цепляясь за блядских мотыльков, того и гляди — вот-вот осыпятся, рухнут к ногам, на колени, как и сам Тэхен часами ранее. Квартира встречает его привычными, — но не менее удушливыми от того, — криками, шумом, стойким запахом дешевого алкоголя и стройным рядом пустых бутылок — хоть в боулинг играй. Дверь в комнату приоткрыта, и Тэхен словно смотрит фильм. Это не его жизнь, он просто забежал на минутку по дешевым билетам, — под стать пойлу на столе, — и вот-вот встанет со своего ряда под шумок к черному выходу. Так хотелось бы, но пьяный отец влепляет матери пощечину, хватает за волосы и швыряет в стену — Тэхен видит, как на записи старых кассет, которые боготворил Сокджин, смотрит с секунду и — У Тэхена слетают пробки. Короткое замыкание током прошибает от макушки до пят, мотыльки в ужасе перегорают, прорывая тонкую ткань грудины, пожирают его изнутри — Тэхен хватает бутылку и падает в океан. Крылья за спиной не ломаются — доламываются. Черные перья с воплями о помощи летят на пол, пока Тэхен удар за ударом разбитой бутылкой пропарывает бок того, кто должен был быть образцом для подражания, но, — Не в этой жизни, помните? В себя Ким приходит от своих же криков. Голос надрывается, мать плачет, сползая по стене, как дешевая краска во время дождя. Тэхен мог бы быть нормальным парнем, не прилежным, вполне среднестатистическим, но, — *** Тэхен смотрит на кровавые подтеки на руках, чувствует запекшуюся кровь на щеке, — впервые не свою, и, — Подбитые мотыльки беспокойно кружат в пустом желудке, что почти выворачивает наизнанку. Ему бы туда, где дом, где его мотыльки оседают на позвоночнике и складывают крылья. Ему бы к Сокджину. Тэхен отсчитывает гудки на автомате, заранее зная, что трубку никто не возьмет. Больше нет. Водой из бутылки Тэхен смывает с рук кровь, — точно краска, — слушая до дрожи привычный и родной голос на записи автоответчика, и ждет положенный блядскими правилами звуковой сигнал. — Хен, — хрипит он в трубку. В горле даже не ком — колючий еж выпустил свои гребаные шипы. — Я так хочу увидеть тебя сейчас. Всех вас. Прежних. Голос дрожит, предательски срываясь на всхлип, и Тэхен не сдерживается. Больше нет. *** Тэхен пытался ненавидеть Юнги. Правда пытался, но — хен. Но — не смог. Тэхен кружится в серпантине, смотрит на Чонгука, но тот не видит. Чонгук вообще мало что видит, закрывшись в своей этой детской влюбленности в Юнги, — тепло, трепетно, до дрожи, — ходит за хеном по пятам, верная ручная собачка, говорит: — Тэ, ты мой лучший друг. Мне не к кому с этим больше идти. Тэхен хочет разбить голову о батарею, но — смеется. Глупо, немного нервно, отпивает из бутылки горькое пиво. Его зафрэндзонил донсэн, — у которого ни капли уважения, к слову, взгляд побитого щенка — погладь, приласкай, пригрей, — и это смешно до коликов. Мотыльки в истерике кружат под лопатками. Чонгуку не смешно. Чонгук говорит: — Мы разрушаемся. Это неправильно. Тэхен криво-квадратно улыбается и допивает горькое пиво. Они сидят на улице, пока остальные внутри. У Чонгука ссадина на щеке — с кем подраться-то успел, — и серпантин в волосах. У Тэхена ощущение крови на руках, — не смоешь ничем. — Ну и пусть, — говорит Тэхен. — А ты знаешь, как «правильно»? Чонгук качает головой. — Ты такой красивый, Кукки. Тэхен пьяно смеется, и Чонгук выдавливает слабую улыбку. — А ты пьян, хен. И очки у тебя на затылке съехали. Он тянется поправить, но, — Тэхен тянется и целует. Жадно, до одури, сжимает тонкими пальцами шею, упивается — как последний глоток воздуха. Перед смертью не надышишься. Чонгук не сопротивляется, но и не отвечает. Чонгук смотрит и впервые — видит. У Тэхена черные крылья — опадают окончательно, как листва осенью, и вся земля усыпана перьями. У Тэхена мотыльки — сгорают внутри, плавясь в кислоте любви к глупому слепому Чонгуку. У Тэхена в голове — впервые пусто. — Да, Чонгук-и, ты прав. Я пьян. — усмехается Тэхен, облизывая губы. Чонгук ловит движение языка взглядом, опускает голову и сипло смеется. — Почему я? — только и спрашивает. Тэхен заходится в истерике внутри. Тэхен мог бы пойти на край света за Чонгуком, — последней надеждой на спасение, — но Чонгуку это не нужно. Чонгук уйдет за Юнги. Тэхен знает это. Они оба знают. — А почему он? Чонгук не отвечает. Он уходит, а вместе с ним — мотыльки, вырывая сердце Тэхена и ошметками кидая на землю — в черные перья. *** Тэхен не курит. Но когда Юнги садится рядом с ним — не менее побитый жизнью и немного — Чонгуком, — просит сигарету. Хен не спрашивает: протягивает мятую пачку и щелкает зажигалкой. Все еще — подарок Сокджина. — Разве ты не должен ненавидеть меня, Тэ? — спрашивает Юнги, втягивая — губительные смолы с никотином, выдыхая — ровные кольца паршивого дыма. Тэхен с непривычки закашливается, давится отравляющим ядом и топит остатки маленьких крыльев пушистых мотыльков в смоле. Юнги усмехается и учит, как правильно. Вторая затяжка дается легче. — Люди в принципе не пылают к тебе любовью, ты в курсе? — усмехается в тон хену Тэхен. — злобный грубый карлик-хен. Юнги больно бьет локтем под ребра, туда, где жизнь Тэхена конкретно дала по швам, но, — Тэхен сипло смеется. — Ты же любишь его, — говорит Юнги. Так просто, словно это общеизвестный факт. Так легко — словно дату озвучил. Дату узнать было бы неплохо, кстати. — Ты тоже, — хмыкает. Никотин приятно царапает легкие, заставляя задыхаться, но отчаянно дышать. Юнги не отвечает на это. Юнги никогда не отвечал, и сейчас не ответит. — Вот только любит он тебя, Юнги-хен. И это знают все. *** О том, что Тэхен не ночует дома не знает никто. О том, что Тэхен нигде не ночует, знает только Намджун. Ему, должно быть, больнее всех, и Тэхен правда не понимает, как тот может так стойко держаться. У Тэхена яркая кожанка, зеленые пряди в волосах и он все еще тонет в своем океане. В руках — баллончик с краской, на сердце — навечно стигма в виде могилы отца. Но — Тэхен улыбается. Вырисовывает желтой краской закорючки и улыбается Намджуну. Тот с извечным чупа-чупсом, шапкой, натянутой на глаза — прижимается к стене спиной и следит за горизонтом. Хреново следит, если честно. Луч фонарика выхватывает из темноты их шедевр. — Блядство, валим отсюда, — басит Намджун. Тэхен хватает единственное их имущество — рюкзак с балончиками, и бежит вслед за хеном. На ходу оборачивается, смеется и показывает фак блюстителю порядка в форме. — Идиот, бежим быстрее, — смеется Намджун и тянет его за куртку. Закон нагоняет их на третий счет, и океан, в котором тонет Тэхен, бушует. Они не перестают смеяться, даже когда мужчина в форме достаточно сильно прикладывает лицом о крышу полицейской машины. Тэхен смотрит на улыбающегося Намджуна. С таким же вызовом во взгляде смотрит, но надолго его не хватает. На Тэхена упал бетонный блок, — он сломан. По привычке высовывает язык, облизывая губы, и взгляд у него потерянный. — Выберемся, — шепчет Намджун губами, и Тэхен кивает. Понимает, что Чонгук был прав, но, — Поздно. *** Их выпускают под залог, — подарок божий, не иначе. В его голове Сокджин смотрит осуждающе, и Тэхену впервые действительно стыдно. — Ты был прав, Кукки, — тихо говорит Тэхен. В кузове пока что только они вдвоем. Чонгук делает вид, что ничего не знает о мотыльках, которых самолично убил в грудной клетке Тэхена. Тэхен делает вид, что смотреть на Чонгука — не больно. Обнимает его, как раньше, начесывает макушку макнэ и смеется. Почти убедительно. — Все устаканится, — по-детски наивно говорит Чонгук, но Тэхен, почему-то, верит ему. — Да, все устаканится, — кивает Тэхен. — лучший друг, говоришь? Чонгук расплывается в улыбке. То ли потому, что они едут за Юнги, то ли потому, что и сам верит — хочет верить — Тэхену, что тот переболеет. Но это не важно. Тэхен выныривает из океана, делает глубокий вдох и впервые за долгое время искренне улыбается. У Тэхена обломаны черные крылья, и мотыльки в грудной клетке оставили после себя лишь крылышки, но — Он сможет жить с этим дальше.