Когда-то они говорили о том, как хорошо здесь жить.
Как этот город действительно ощущается и на удивление является местом, в котором всем становится в разы спокойнее, не смотря на то, что в любую секунду может нагрянуть новая опасность. Она кивала и поддакивала, слушая, как доктор говорит, что небо здесь голубее, чем в Лондоне, а солнце светит теплее и чаще.
Он счастлив жить в Сторибруке. Глаза его сияют, когда он разглядывает все встречающиеся дома и улицы. И мужчина благодарит судьбу за возможность быть и остаться здесь. Восхищается любой мелочью, спрашивает, выясняет, узнаёт новое, и не может перестать думать, что лучшего исхода у его истории и быть не могло.
Люди здесь освобождаются от прошлых обязательств, забывают о былой жизни и начинают всё с чистого листа. Он тогда впервые так непринуждённо и открыто заговорил об этом... Все начинают сначала. Было ли это случайной идеей, зародившейся где-то глубоко в его чуднóй учёной голове? Идеей, невольно вылетевшей с языка в буре размышлений? Или прозрачным намёком, когда он, закончив говорить, посмотрел на неё? А она как заворожённая тогда всматривалась в его светлые, как Сторибрукское небо, глаза. И тут они поймали её взгляд, а девушке стало ужасно неловко. Скорее доктор и не думал привносить в свои слова большего смысла, чем в них было изначально, лишь мысли вслух. И только в тот момент, когда мужчина заметил, как она нервничает, видимо, не поняв, отчего, (или же сделав вид, что не понял) и посмотрел в окно, чтобы не смущать фею, она позволила себе выдохнуть и глупо улыбнуться.
И понадеяться, что он действительно не задумывал говорить ничего большего.
Доктор любит заводить интересные и такие близкие ей по размышлениям темы, что фея в очередной раз удивляется его точности. Мужчина будто читает её мысли и формулирует всё то, чего она не может объяснить или спросить у кого-либо другого, кроме, разве что, него самого. А потом, загадочно улыбаясь, он выдаёт что-нибудь эдакое, как будто знает: сейчас она с радостью поговорит о таком.
— Как думаете, сколько раз за время своего существования человек умирает и при этом остаётся жив? — он описывает то, о чём думает, так неопределённо, но одновременно гораздо понятнее и точнее, чем кто-либо другой, и у Динь не возникает никаких вопросов.
В этот раз он почему-то выбирает более грустные темы для беседы, почти не смотрит сквозь стекло на ясное небо и с абсолютно безрадостным лицом помешивает остывающий чай.
— А сколько сердец нужно человеку, чтобы пережить все, что выпадает на его долю? Три, наверное — самый минимум, — усмехается учёный и, по-прежнему не глядя в окно, отпивает из чашки.
— Почему три? — она так любит задавать вопросы, а он — длинно и развёрнуто отвечать на них, что скучно им не бывает.
Ему безумно нравится говорить с ней, о чём, конечно же, доктор никогда не рассказывает, но всегда неизменно получает удовольствие.
Мужчина долго рассматривает чашку и медленно ставит на стол.
— Некоторым хватает и двух, а некоторые нуждаются ещё в десяти, — продолжает девушка, пока он думает над ответом.
— Да вы мастер опровергать теории, — усмехается учёный, — Ну, предположим, одно — для любви, одно — для надежды. И одно для чего-то ещё. Запасной вариант.
Действительно, думает фея, в целом человеку ведь нужно ни больше, ни меньше — всего три сердца.
Она прислушивается ко всему, что рассказывает ей новый знакомый. Вплоть до того, какие булочки здесь подают вкуснее. Ей интересна буквальна любая идея, что взбредёт ему в голову. Иногда он начинает разговор очень неожиданно, и её это удивляет и смешит одновременно. То говорит слишком много, то местами недоговаривает, прерывается на другую мысль, и можно практически наблюдать, как он одну за другой вылавливает их из потока соображений. Её это быстро затягивает, и они оба увлекаются беседой.
Она смотрит на резко погрустневшего доктора и почему-то задаёт вопрос, который, наверное, не следовало бы задавать.
— И что же, вам… хватило трёх сердец? — сама она думает, хватило ли ей, и решает, что вполне. Одно даже осталось. Одно для чего-то ещё.
— Не могу сказать. Пожалуй, хватило. Разве что, все разбиты, — невесело отвечает мужчина и старается не смотреть на неё, — Знаете, я всю жизнь посвятил науке и медицине, а так и не научился лечить самый важный орган — сердце.
Динь понимает, что невероятное сочувствие и печаль отразились на её лице, когда химик поднимает голову, поняв, что угнетает и её своим пессимистичным настроем, и, с целью разрядить обстановку, произносит более бодро:
— Ну, есть и те, у кого сердца попросту нет. Например, у того, кто лишил крыльев и дома одну добрую фею.
У девушки каждый раз останавливается дыхание, когда он вспоминает то, о чём она говорила. Ведь говорит обычно доктор, и, надо же, тут он запомнил рассказанную феей историю, да ещё и защищает её.
— Это… было за дело. Но мне приятно, что вы помните, — к столику подходит Руби и ставит чашку ароматного какао с зефиром. Не успевает светловолосая сказать, что ничего не заказывала, как доктор перебивает её мысли:
— Я попросил мисс Лукас. Вы как-то говорили, что, прожив в Сторибруке дольше меня, до сих пор не попробовали здесь какао, а это большое упущение, — улыбается собеседник и спешно, но аккуратно берёт с подноса чашку с напитком, подвигая к Динь.
— О, спасибо большое, вы очень добры, — смущённо произносит девушка и берёт чашку, почувствовав себя не достойной таких услуг.
— Неужели вы сделали что-то дурное? — он не спрашивает всерьёз, скорее лишь хочет удостовериться, что это не так, опять внезапно продолжая прервавшийся диалог.
— Украла… кое-то, — она виновато опускает ресницы, готовясь ответить, и Джекилл на минуту замирает, смотрит на девушку, пока та его не видит, и заключает, что единственное, что это богоподобное создание способно украсть — его сердце. Да, он наконец осознаёт, почему небо здесь ярче, дни — радостнее, а душу перестаёт саднить от тупой и постоянной боли. Но он молча улыбается, ожидая продолжения.
Доктор и фея, думает он. Это даже звучит абсурдно.
— Волшебную пыльцу, чтобы спасти едва мне знакомую, но несчастную королеву. И ей оказалась Реджина.
— О, да, мисс Миллс рассказывала мне эту историю, когда говорила о вас. Я бы счёл ваш поступок за благо. А вас — за невероятно отважную фею, — произносит доктор с нескрываемым восхищением.
Сделать такое во благо, наверное, и есть самая настоящая храбрость. Помочь кому-то — совсем не знакомому человеку — не побоявшись последующего наказания.
Когда-то он думал, что сам ни за что бы не смог так поступить.
— Очень мило с вашей стороны. Но закон для фей нерушим. Поэтому меня лишили магии, — вздыхает Динь, но тут же спешит заверить, что это неважно, — Зато сейчас я вновь фея.
— Не слишком ли жесток закон, чтобы оставлять бедную девушку без её сил и крова? — продолжает Генри.
Он успевает заглянуть в её глаза и заметить мимолётные вспышки благодарности и смущения, уже сбившись с их счёта.
— Так уж вышло, — пожимает плечами девушка.
— В любом случае, я бы всегда был на вашей стороне.
— Кто знает, может, не сделай я этого, я бы никогда не попала в Сторибрук. Хотя, последнее время у меня почему-то возникает ощущение, что я бы встретила вас в любом случае. Что бы ни делала, как бы ни поступала, я всё равно пришла бы к вам, — признаётся она, боясь посмотреть на него сейчас и увидеть не то, на что так надеется.
Фея заимствует его привычку — поворачивает голову и смотрит в окно.
— Я уже не помню, что было до наших разговоров, — улыбается она небу.
— Взаимно, — доктор долго смотрит на неё, и сердце наполняется непонятной радостью.
К ним подходит Руби и предлагает забрать кружки. Фея тут же хватает свою, а доктор в ту же секунду протягивает руку и чуть касается дрожащих пальцев Динь, но этого хватает, чтобы она слишком резко посмотрела на него в неясном испуге, будто больше всего сейчас боится, что он отнимет у неё эту несчастную кружку. Она молча разжимает ладони, и Джекилл отдаёт её Руби.
Официантка кивает им и уходит, думая, что никогда не поймёт этих двоих.
***
— Вы говорили, что не помните времени до наших разговоров, — внезапно звучит фраза, отчасти повторяющая давние слова девушки, и та, встрепенувшись, устремляет взгляд на говорящего, — Знаете, я тоже не помню. Как будто до этого ни с кем не говорил по-настоящему.
— Мне кажется, вы единственный, кто меня понимает. И тот, с кем всегда есть, о чём говорить, — он, как обычно, пьёт свой любимый чёрный чай с сахаром, а фея подробно наблюдает за ним.
— Благодарю. А вы, как никто другой, умеете слушать. И тоже меня понимать, — доктор с такой признательностью смотрит на Динь, как будто она только что помогла довести до конца один из важнейших экспериментов. И ей почему-то хочется убежать от этого взгляда. Хотя в душе его слова вызывают неописуемый восторг. Как и всё, что он говорит.
Она сидит и, подперев голову рукой, глядит куда-то вниз, устало прикрыв глаза.
— Вы так малословны, — удивляется химик, — Как правило, вы бываете разговорчивее. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но это слегка необычно. Возможно, я не вовремя к вам подошёл с этой беседой? — он чуть огорчённо подвигает к себе чашку, вздыхает, про себя решив, что так и есть, и собирается уйти.
— Нет-нет, что вы! Вы никогда не мешаете мне, — девушка останавливает учёного, схватив за локоть. После неловкой паузы фея отпускает его, и Джекилл садится на место.
— В таком случае, это не усталость, но с вами по-прежнему что-то не так, — гадает мужчина, пытаясь раскрыть тайну её странного поведения.
— Всё в порядке, — успокаивает Динь, пытаясь придать себе более весёлый вид.
— А, я всё понял, — заявляет доктор, — Вы сегодня особо грустны. И как я этого не заметил…
— Это не так важно… в самом деле, — добавляет она и старается скрыть то, что чувствует, но всё уже написано на её лице.
— Тогда позвольте хотя бы разогнать ваше дурное настроение, если мне не суждено узнать, что случилось, — он зовёт Руби, и скоро та приносит полюбившееся фее какао. Она тут же благодарил знакомого и с наслаждением делает несколько глотков.
— Я бы прописал вам какао, как средство от плохого настроения, — он хоть каждый день вот так бы радовал её простыми мелочами.
— В основном, я просто волнуюсь, — выдаёт фея, отпивая ещё какао.
— Из-за чего? — ещё больше, чем сначала, удивляется доктор. Или из-за кого, думает фея.
— На свободе разгуливают два злодея, которым в любую минуту может потребоваться что-либо от жителей. От вас, например, — сыворотка, от меня — моя магия или пыльца. Никто не знает, что им нужно. Я хотя бы постоянно нахожусь здесь, а вы часто работаете один в лаборатории. Это слишком опасно, — её беспокойство никуда не исчезает, а даже наоборот: сейчас доктор видит его яснее.
— Мне около двух столетий, думаю, за это время я научился быть осторожным, — уверяет её собеседник.
— А мне около трёх, но я всё ещё понимаю, как велик риск, — учёный вздыхает, понимая, что с ней бесполезно спорить на эту тему.
— Не представляете, как приятно слышать, что в совершенно новом мире о тебе уже кто-то волнуется, — Динь хочет опять что-то возразить, но мужчина, посмотрев на карманные часы, восклицает:
— О, прошу прощения, уже без четверти, а я до сих пор не в лаборатории, — и мгновенно исчезает за дверьми кафе.
***
Этот час тянется невероятно долго: она успевает заказать себе булочку с корицей, затем ещё одну, и очень неторопливо их съесть. Больше она ничего не берёт. Всё ещё надеется, что он придёт и попросит для неё чашку какао. С зефиром, как она любит. Фея не жадничает, только вспоминает, как он каждый раз улыбается, протягивая ей любимый напиток и ожидая, как она заулыбается в ответ сделав первый глоток.
Но Генри почему-то не торопится приходить. Хотя обычно он может опоздать максимум на минуту. Наверняка у него что-то важное, возможно, настолько, что не было времени предупредить.
В кафе, как обычно, совсем под вечер заходят Прекрасные с Эммой. Фея бросает на них беглый взгляд, полагая, что не произошло ничего особенного. Она осталась бы сидеть и рассматривать узоры на салфетках, стоящих в металлической подставке прямо перед ней, если б не заметила настороженных взглядов Реджины.
Динь встаёт из-за стола и подходит к барной стойке.
— Где вы были? Всё хорошо? — сходу начинает девушка, подойдя к знакомой.
— Была битва. Погибло несколько человек из Страны Нерасказанных Историй, мы не могли их спасти. Пришли сообщить об этом их близким и…
— О, боже, — перебивает фея, уже подумав о самом худшем — Подожди, Генри Джекилл… Он не был с вами?
— Доктор? Почему ты спрашиваешь? — девушка смотрит на неё, давая понять, что не намерена ничего объяснять в этот самый момент, и всё, что ей нужно — ответ на вопрос, — Он тоже погиб.
Слова вылетают так стремительно, в мгновение ока разбиваясь о наступившую тишину, и царапают слух своими осколками. Время застывает, превращаясь в плотную вязкую материю, которая застилает собой пространство вокруг, туго сдавливая лёгкие. Всё замедляется, теряет цвет, прекращает движение, потому что стало вдруг совершенно неважным. Всё стало неважным.
Динь прикладывает руки ко рту, делая трудный вдох, и наклоняет голову чуть вперёд, сопровождая еле слышимыми всхлипами и стараясь приглушить их.
— Прости, я не знала… мне жаль… — Миллс не заканчивает предложение, предпринимая попытку обнять фею. Она тоже обнимает знакомую, не способная большее стоять на ногах.
Она бы сказала, что у них с Генри ничего особо и не было, но понимает, что не хочет этого говорить. В мыслях фея назвала его своим другом. Единственным настоящим другом за всю её жизнь, не предающим, всегда понимавшим с полуслова. Хоть у неё и не было возможности доказать, что она ему верит. Как и у него. Но им и не нужно было доказательств. И вопреки той выстроенной ими теории о трёх сердцах, у Динь — всего одно. И оно всегда разбивается, но не до конца. Первый раз раскололось пополам, затем — каждая часть разлетелась ещё надвое. Так происходит всю её жизнь, до бесконечности. И каждый раз осколки всё мельче.
Наверное, она «слишком отважная фея», раз решилась поверить в то, о чём так мечтательно рассказывал Джекилл. Она не испытывает уже ничего, только ветер кружит в такт её погибающим мыслям, а на ткань капают слёзы, которым давно нет счёта.
Генри Джекилл мог бы быть её новым сердцем.
