Прах и сталь

Мы не умираем так, как это делают создания из плоти и крови — это слишком милосердно для нашего проклятого народа. Если мы остаёмся без праха слишком долго — то нас ждёт постепенное увядание: мысли становятся всё короче, мир вокруг — всё меньше и темнее, а сил едва хватает чтобы переставлять ноги. В конце этого пути мы не засыпаем, хоть наши тела перестают двигаться, а последние мысли угасают в непроглядной тьме. Мы лишь становимся вечными узниками собственных оболочек, без боли, но и без воли. Лишь большим количеством праха можно пробудить от такого сна — но сколько воспоминаний, какая часть тебя окажется навеки потеряна? Если же славный шевалье в пылу сражения был слишком сильно повреждён, его сознание гаснет мгновенно, без продолжительной агонии, что, несомненно, менее ужасно, хоть последствия и не сильно разнятся с постепенным увяданием. За свою слишком долгую… не жизнь, а, пожалуй, существование в виде воина-защитника Янтарных Равнин, а позже и командира Железнобоких я не раз пережил оба варианта — и, похоже, не раз переживу ещё. Первым что видит каждый из нас, возвращаясь из пустоты не мёртвого, но и не живого разума — это не то, что есть вокруг на самом деле, но то, что каждый из нас жаждет увидеть в последние секунды осознанного существования. Правда, в моём случае оно не отличалось от реальности. Вернее, она. — Проснись, Барон. — О, сколько искренней заботы, сколько тревоги было в этом серебряном перезвоне! Вместо того, чтобы отвечать своей убогой, рубленной речью проклятого, касаюсь ладонью зеркального забрала, и моя рука тут же оказывается крепко сжата маленькими стальными перчатками Марии. Минута, другая, и она первой прерывает сладостный миг, отстраняясь. Медленно присаживаюсь. Я в знакомом шатре, где, казалось, целую вечность назад я держал с сержантами совет: стоит ли нам браться за заказ Тамерлана. Почти сразу я понял — кроме меня и священнослужительницы в палатке есть кто-то ещё. Не Гийом и не Хамнет, не говоря уже о других товарищах-наёмниках — незнакомец был намного выше и шире в плечах любого из них. И в тоже время прах в нём вибрировал до боли знакомого. — Кто? — Ещё более гулкий и тихий голо, чем обычно падает в тишину, словно камень в бездонное озеро. — Я — был королём. Маркизом. Шевалье. Никем. Незнакомец поворачивается ко мне. В зачарованных доспехах смутно угадывается найденный в пустыне безумец, но габариты не позволяют их спутать. Однако не внешность приковала к себе моё внимание. В руках незнакомец держал диадему, что мы нашли в мёртвом монастыре. Причудливое творение Вечных мягко светилось золотым светом и пульсировала в каком-то странном, неправильном ритме. — Дважды я вёл наш народ, и дважды терпел крах. В первый раз я погиб сам, во второй — едва не повлёк за собой всё наше Королевство. Боюсь, если я надену её в третий раз — история Янтарных Равнин подойдёт к концу. Ты же, воин, выкованный в боях, и закалённый в лишениях, возглавил то, что от него осталось, и не давал ему сгинуть столько лет. — Я понял, узнал, этот невозможный сплав трёх голосов и трёх умов! Сколь чудовищный и сколь невероятный ритуал, должно быть, провела Мария! — Мой король, — я, превозмогая слабость, преклоняю колено. — Отнюдь, барон, — он передаёт диадему ждущей этого момента Марии, которая нараспев произносит, воздев вверх руки с древним артефактом Вечных. — Волею Праха и Стали ты нарекаешься Властителем Янтарных Равнин, Первым среди равных, Нерушимым Щитом для слабых и Карающим мечом для бессердечных, Защитником и Слугой проклятого народа. Будь его королём, пока твоя честь это позволит — С последними словами изменившейся (или это я неверно её вспомнил?) клятвы на мою голову опускается раскалённый обруч, привариваясь к сияющей от жара волшебной стали, хотя ещё миг назад и диадема, и моя броня были холодны, как ночь в пустыне. — …Теперь это ты — мой король