Необдуманные действия и их последствия

— Дуглас? Да, что-то припоминаю, я с ним пару раз пересекался, спокойный парень, одиночка, насколько я помню. Гермиона сидела в общем кабинете авроров и пыталась прислушиваться к тихому голосу Льюиса, который всегда говорил так, будто кругом шпионы, так и норовящие подслушать секретную информацию, — профдеформация, не иначе. — А фамилия? — Милнтон или Милн, точно не помню, — Льюис откинулся на стуле и почесал затылок. — Я, конечно, могу поспрашивать, но в архивы лезть без точных данных и вещественных улик мне бы не хотелось. — Это единственная зацепка, — Гермиона попыталась скрыть отчаяние в голосе, так как сроки поджимали — времени на вычисление шантажиста осталось крайне мало. — Я понимаю, что связь между загадочной смертью миссис Малфой и шантажом шита белыми нитками, да и письма эти толком ничего не доказывают, но намёк на нарушение правил Азкабана есть, чем это не вещественная улика? — Вещественные улики подтверждает руководство, и оно же даёт отмашку на последующие активные действия. Без разрешения свыше я и шагу не могу сделать. Гермиона и подумать не могла, как на самом деле раздражают правильные люди, действующие строго по регламенту. Неужели она и сама так раздражает людей? Во всяком случае, её было легче подбить на нарушение правил, а во время войны и вовсе пришло понимание, что иногда здравый смысл противоречит общепринятым моральным устоям. — Роджер, ты же знаешь, что дело это нельзя предавать огласке, — вкрадчивым тоном, как при общении с неразумным ребёнком, начала она, — в курсе только несколько человек, выдать разрешение среди них может только Бруствер, а беспокоить его по таким мелочам, как разрешение на доступ к архивам, — это более чем глупо. В голову начали приходить мысли о том, что зря она вообще привлекла Льюиса, да ещё и ценой своих нервных клеток. Если логические доводы на него не подействуют, ей придётся самой пробираться в архивы Азкабана, которые, на минуточку, находятся хоть и не в самой тюрьме, но на прилегающей территории. Появление там героини войны вряд ли останется незамеченным, что нельзя сказать об авроре, который несколько лет работал там охранником. — Твои доводы разумны, — всё так же тихо выдавил он из себя спустя несколько секунд. — Я прибегну к архивам только в том случае, если мне не удастся ничего узнать самому. Гермиона сдержанно улыбнулась, изо всех сил пытаясь не вскинуть руки к потолку в нелепом жесте ликования. В последнее время она стала замечать за собой чрезмерную импульсивность, несвойственную ей ранее, будто внутренний ребёнок, которого она загнала глубоко в подкорку ещё на первых курсах Хогвартса, рвётся наружу, не желая больше сидеть под надзором сдержанной и серьёзной мисс заучки Грейнджер. — Тогда до встречи. Напиши сразу же, как что-нибудь узнаешь. Гермиона, находясь в приподнятом настроении, поспешила в свой кабинет. Она намеревалась ещё раз перечитать все письма, которые Малфой лично, как и обещал, передал ей в руки перед началом рабочего дня. Она встретила его возле лифта. Холодно поздоровавшись, он всучил ей чёрную коробку и был таков, чему девушка несказанно обрадовалась, так как практически каждый разговор с ним заканчивался небольшим нервным перевозбуждением, которое снижало её мозговую активность и работоспособность. Письма оказались и правда весьма занятными. Из их содержания следовало, что девушка была весьма юна, судя по редким упоминаниям, она училась в Шармбатоне, а после окончания школы вернулась в Великобританию незадолго до поимки горячо любимого отца. Девушка не стеснялась выражать свои чувства, в подробностях рассказывая о том, как переживает за отца и сочувствует Нарциссе, что было весьма интересным: как сдержанная леди Малфой смогла сдружиться с такой юной и экспрессивной особой. Гермиона заметила лишь одну странность в этих письмах — только в одном из них загадочная девушка просит сжечь записку после прочтения, и именно в этой записке говорится об их опасных планах и об охраннике Дугласе, все остальные же по сути являются обычной перепиской о всяких мелочах, переживаниях и погоде, лишь изредка можно заметить слабые намёки на их деятельность, но, не зная контекста, эти намёки легко пропустить. Всё указывало на то, что были и другие письма, более информативные, которые Нарцисса покорно сжигала. К счастью, её рассеянность сыграла с ней отнюдь не злую шутку, как это обычно бывает. Так, перебирая в голове обрывки фраз из писем, пытаясь найти в них скрытый смысл, Гермиона прошла почти до кабинета, как вдруг её отвлекла стайка молодых сотрудниц, весело хихикающих над чем-то очень занятным, судя по интенсивности смеха. «Прямо как в школе», — подумала она, поравнявшись с ними. Девушки, увидев её, моментально замолчали, смерили её надменным взглядом и поспешили каждая к своему рабочему месту, то и дело оглядываясь. Гермиона пожала плечами и продолжила свой путь, не придав этому никакого значения. Патрика она застала в ещё более странном состоянии, чем тех девиц. Он, красный как рак, пялился в свою обшарпанную книгу, переворачивая её в разные стороны, будто забыл, как читать, и пытался выяснить это посредством смены положения текста. Заметив Гермиону, он ещё больше покраснел, хотя, казалось бы, быть более красным невозможно, захлопнул свой бульварный памфлет и, судорожно запихав его в ящик, схватил первый попавшийся пергамент. Зайдя в душный кабинет, Гермиона вспомнила вчерашние слова Малфоя: маленький и затхлый чулан. Что ни говори, а чёртов сукин сын прав. Места в кабинете катастрофически не хватало. Гермиону не интересовали дизайнерские изыски оформления интерьеров, для неё важна была практичность, единственная роскошь, о которой она мечтала, — это собственная библиотека под рукой, а небольшой стеллаж, служивший пристанищем для старинных фолиантов и редких изданий, давно уже не вмещал в себя столь разнообразную коллекцию и полки прогибались от веса. Устало вздохнув, она принялась за письма Малфоя, всем скопом сваленные на массивный стол из красного дерева. Гермиона попыталась разложить их в хронологическом порядке, дабы понять, в какое именно время тайная девушка и миссис Малфой додумались до своего плана, да и кто вообще был инициатором. Судя по открытости и наивности, девушка, писавшая их, не страдала манией величия или патологической злостью, ею легко могли воспользоваться, вот только оставался единственный вопрос: как? Как всё это связано друг с другом и связано ли вообще? Гермиона редко принимала в расчёт интуицию, её больше интересовали голые факты и логика, так что и сейчас, когда желудок ходил ходуном от навязчивого чувства тревоги, она пыталась напрячь мозг и поймать уже эту ускользающую мысль, которая причиняла столько неудобств организму. Мысль о том, что она упускает что-то важное, будто что-то скрывается прямо под носом, это что-то есть в каждом письме, заставляла вчитываться в каждую строчку по несколько раз, доводя натренированный мозг до исступления. Очередное письмо, очередная строчка, написанная витиеватым почерком, от которого уже начинало тошнить, очередной рассказ о скучной прогулке по магическому Лондону. Ещё одно письмо с тем же почерком, и ещё, и… запечатанный конверт. Почти вскрикнув оттого, что она, возможно, нашла именно то, что не давало покоя, важную частичку пазла, ключ к разгадке, она вдруг застыла. Смутные очертания произошедшего медленно обволакивали её, гипнотизируя своей нелепостью и абсурдностью. Всё это время практически все части изощрённого пазла были перед её глазами, только вот смотрела она, увы, не туда, куда следовало. На конверте со знакомой пустой печатью из сургуча уже надоевшим за это утро почерком было написано её имя. Сердце сжалось до размера крохотного насекомого, а затылок пронзила боль, будто кто-то невидимый схватил её за волосы и резко потянул назад, пытаясь утопить в обволакивающем и холодном страхе, который вдруг смог обрести физическую форму. Крик, раздавшийся за дверью кабинета, только усугубил её тревогу: — Быстро отдай! Как тебе только не стыдно? Через секунду источник крика ворвался в кабинет. — Гермиона! — в дверях стояла запыхавшаяся Джинни, хватая ртом воздух в попытке сказать что-либо членораздельное. — Я… я только что узнала! Я не знаю, что делать… Она смущённо мяла что-то в руках, будто ещё не решила, стоит ли показывать, или лучше спрятать куда подальше. — Ты только успокойся, хорошо? — эти слова она, казалось, адресовала самой себе, так как Гермиона всё ещё стояла в ступоре, уставившись на подругу стеклянным взглядом. — Гарри всё уладит, всё замнётся. Это же Гарри, ему всё по плечу. Неожиданно захотелось рассмеяться. Как же походили сейчас слова Джинни на слова Малфоя, за тем лишь исключением, что хорёк говорил с нескрываемой злобой и сарказмом. Джинни и правда верила, что нет ни одной проблемы, с которой её благоверный не справился бы. Такая детская наивность смешила. Гермиона молча протянула руку к подруге, взглядом указывая на предмет, находящийся у той в руке. Но Джинни замотала головой и сделала шаг назад. — Джинни, я знаю, что это, — усталым безэмоциональным голосом, — отдай, пожалуйста. Недоверчиво на неё посмотрев, Джинни не спешила выполнять просьбу, но под натиском серьёзного взгляда с отголосками наступающего нервного срыва она сдалась, и через мгновение в руках у Гермионы было несколько колдографий, содержимому которых она даже не удивилась, лишь где-то в глубине души с тихим треском порвалась небольшая нить надежды, повлёкшая за собой гибель мнимого спокойствия. В ту же секунду Гермиона тяжёлым мешком рухнула на диван и закрыла лицо руками, в одной из которых всё ещё держала злополучные колдо. Приглушённый крик, вырвавшийся из её груди, заставил Джинни вздрогнуть и наложить на кабинет оглушающие чары, а затем осторожно усесться рядом. — Всё будет хорошо, слышишь? — Джинни говорила успокаивающим тоном своей матери, который обычно и правда действовал наилучшим образом, но сегодня дал сбой. Гермионе стало тошно от этих слов. В последнее время она только и слышала ото всех, включая себя, это самое «всё будет хорошо». Нет, не будет ничего хорошо. Хватит! Лучше скажите, как справиться с проблемой, а не как блаженно закрыть на неё глаза, используя долбаную мантру для оптимистов. Охваченная гневом вперемешку с обидой на весь мир, она встала, схватила волшебную палочку и спалила колдографии Инсендио, бликуя огнём в разъярённых глазах. Затем резко развернулась, не потрудившись удостовериться, не подожгли ли ещё горевшие колдо ковёр, взяла в руки злополучный конверт и одним движением твёрдой руки сломала сургуч. «До меня дошёл слух, что ты решила играть не по правилам. Ты допустила большую ошибку. Что ж, наслаждайся результатом своей нечестной игры». Уже не сдерживая себя, Гермиона начала хохотать во весь голос, чем напугала Джинни до чёртиков. — Ошибку допустил и ты, — сквозь смех прошептала девушка, поворачиваясь лицом к подруге. — Мне срочно нужно к Малфою. — Гермиона, ты в порядке? — осторожно. — Ты меня очень сильно пугаешь. — Нет, я не в порядке, я просто в ужасе, — всё ещё сквозь смех ответила Гермиона, — как мне теперь выйти из офиса? Теперь настала очередь Джинни впадать в ступор. Вид смеющейся подруги и те слова, которые она сквозь этот смех говорила, пугал её не на шутку. Мозг подкидывал ей неприятные картины с участием жёлтых форм колдомедиков, унылых палат Святого Мунго и бьющуюся в истерике лучшую подругу посреди всего вышеперечисленного. Осторожно подойдя ближе и положив руку подруге на плечо, готовая в любой момент зарядить отрезвляющую пощёчину «для её же блага», она попробовала ещё раз узнать о её душевном состоянии. В ответ Гермиона дёрнулась, но руку не скинула, лишь молча замерла, покорно принимая заботу. — Почему ты мне не сказала? — Я сказала Гарри, разве он не обо всём тебе рассказывает? — эти слова казались явно лишними, но Гермиона была всё ещё зла и неосознанно вымещала злобу на близком человеке. К счастью, Джинни пропустила колкость мимо ушей. — И что теперь? — Кингсли сказал, что будет дисциплинарное слушание, — уже спокойнее. — Эй, — Джинни положила вторую руку на плечо Гермионы и, облегчённо вздохнув из-за того, что пощёчина не потребуется, заглянула ей в глаза, — ты войну пережила, с этим ты уж точно справишься. Гермиона не смогла удержать слёз и окунулась в тёплые объятия новоявленной миссис Поттер. Почувствовав поддержку и заботу, она заметно успокоилась, гнев уже не разрывал её изнутри, но до конца всё равно не угас. — Малфой?— выплёвывая изо рта пушистые волосы подруги, спросила Джинни, только что опомнившись. — Зачем тебе к нему? Гермиона улыбнулась ей в плечо и пробормотала обречённым голосом: — По работе. Похоже, у меня большой прорыв в деле. — Расскажешь? — Нет. Джинни лишь закатила глаза, привыкшая к тому, что её лучшая подруга и любимый муж по долгу службы не имели права распространяться о своих делах, она никогда не пытала их расспросами, как бы её ни распирало любопытство. — Тогда бери себя в руки и пойдём к Кингсли, пока он сам сюда не явился. Гермиона на секунду замялась, но Джинни была права. Лучше уж ей поторопиться, а то Кингсли своим появлением привлечёт к ней ещё больше внимания. Голова трещала от обилия информации, будто её запихнули туда насильственным путём и всю сразу, не дав даже опомниться. Её мысли путались, мешались друг с другом, цепляясь за воспоминания и отрывки фраз. Она не могла решить, что на данный момент является важнее всего: то, что всё Министерство сейчас смотрит на её обнаженное тело, или то, что шантажист и автор писем, которые принёс Малфой, — один и тот же человек? Но ответ пришёл сразу же, как только она шагнула за порог своего кабинета, первостепенной задачей было пройти хотя бы до лифта и не умереть со стыда. За её появлением наблюдали по меньшей мере девять пар любопытствующих глаз. Кто-то смотрел с презрением, кто-то с осуждением, но в основном во всех них читался неподдельный интерес и искренняя радость. О да, конечно, они счастливы, чужая неудача всегда для кого-то радость, а если уж неудача таких масштабов, да ещё и неудача скромной героини войны, так это вообще самое счастливое происшествие для большей части всего Министерства магии. Как только Гермиона сделала первый шаг, все сотрудники сразу же принялись за свои дела, будто ничего не произошло и это не они только что пялились на неё без зазрения совести. До лифта она шла на ватных ногах под аккомпанемент из сдерживаемых смешков и шушуканья, спиной ощущая обжигающие взгляды своих коллег. — С тобой сходить? — Джинни обеспокоенно вглядывалась в её лицо. — Нет, спасибо, — нервный рваный вздох, — я справлюсь. Путь до кабинета министра магии не был длинным, но Гермионе вполне ожидаемо показалось, что она пересекла квиддичное поле по диагонали как минимум три раза. Стараясь не смотреть на людей, которые изо всех сил пытались привлечь её внимание смешками и косыми взглядами, она прошла до приёмной Кингсли с гордо поднятой головой. Секретарь, заслышав её шаги, на автомате отчеканила: «У министра приём, в данный момент он не сможет вас принять». Но как только она оторвалась от своих несомненно важных дел и подняла голову, мнение её изменилось, как и выражение лица. — О, — растерянно, — мистер Бруствер ожидает вас, прошу, проходите. Удивлённая таким странным приёмом, Гермиона осторожно постучала в дверь кабинета, отчаянно желая, что не услышит привычное «Войдите». — Мисс Грейнджер. Мы вас ждали, проходите, присаживайтесь, — Кингсли говорил сдержанно, глядя куда-то мимо неё, видимо, фотографии дошли и до него, но, в отличие от местных сплетников, его эта ситуация совсем не позабавила, он явно был смущён и огорчён не меньше её самой. Проследовав взглядом за его жестом, которым он предлагал ей располагаться напротив его стола, она на секунду испытала чувство облегчения — на одном из двух кресел, обтянутых драконьей кожей, сидел Забини. Заметив её полный отчаяния взгляд, так и требующий поддержки, он холодно кивнул и отвернулся, предпочтя ей узор на обивке. Сердце тяжело ухнуло от обиды, но Гермиона, стараясь не судить сгоряча, послушно заняла свободное место, крутя в голове возможные причины такого поведения Блейза. — Я получил эти колдографии сегодня утром, — Бруствер взглядом указал на конверт со знакомой пустой печатью из сургуча, лежавший на краю его стола, — то, что вы заранее уведомили меня об этом, мисс Грейнджер, сгладило углы, как я и предполагал. Я поговорил с советом, вас не отстранят от дел, но в прессе скандала не избежать, так что я вам лично советую не появляться пока в Министерстве до дисциплинарного слушания. — Но… — Гермиона начала было свои вполне оправданные возражения, как тут же замолчала, поймав на себе строгий взгляд министра. — Я желаю вам только лучшего, — его голос смягчился, — в ваших же интересах переждать бурю вдали от посторонних глаз. — При всем уважении, господин министр, — в её голосе зазвучали горделивые нотки, как на уроке трансфигурации, когда только она из всего класса правильно отвечала на заданный вопрос, — я не боюсь сплетников и в состоянии выдержать давление со стороны прессы. Мистеру Забини вы тоже посоветуете отсидеться дома или, по вашему мнению, мужчина выдерживает стрессовые ситуации лучше? Гермиона понимала, что последние слова прозвучали слишком вызывающе, не в её теперешнем положении так себя вести, но, так же как и с Джинни, она просто не смогла удержаться от колкости. Блейз нервно заёрзал на кресле, услышав своё имя; стараясь не думать о том, почему он до сих пор не вставил ни единого слова, она продолжила уже спокойнее: — Я понимаю ваше беспокойство, но, поверьте мне, я справлюсь. Трусость мне не свойственна. Всё это время Кингсли молча смотрел на неё, и в его взгляде читалось всё больше сочувствия и тревоги, что Гермиону немного нервировало, так как она не хотела становиться жертвой в глазах людей, которых уважала. — Кстати о мистере Забини, — осторожно начал он после глубокого вздоха, — он утверждает, что на колдографии запечатлён не он. — Что? — спокойно переспросила Гермиона, подумав, что ей просто послышалось. — Мисс Грейнджер, я не знаю, что вы себе там напридумывали и зачем вы захотели утащить на дно и меня, но мне ваши фантазии доставляют большие неудобства, — подал голос Забини, — я был очень удивлён, когда услышал сегодня об этом… эм… инциденте, но ещё больше я был удивлён, когда господин министр вызвал меня к себе на ковёр. Попрошу оставить меня в покое и не распространять про меня грязные слухи, не имеющие ничего общего с реальностью. Дыхание спёрло, сердце зашлось в бешеном ритме, стремясь сломать рёбра мощными ударами, а кожу обожгло жаром, будто из самой преисподней. Десять секунд понадобилось Гермионе на осознание того, что именно сейчас сделал Забини. Злость тягучей и обжигающей лавой растеклась по телу, затуманивая ясность ума. Первым желанием было наброситься на ублюдка и вцепиться зубами ему в лицо, но, к счастью, Гермиона владела собой в стрессовых ситуациях немного лучше, чем остальные, и выдержка позволяла срываться только в присутствии самых родных и близких ей людей, что бывало всего пару раз за всю её жизнь. Она медленно повернулась в сторону Забини и попыталась поймать его трусливый взгляд в надежде испепелить его силой мысли, но он, сохраняя показное спокойствие на лице, недоуменно смотрел на Бруствера, будто и правда не понимал, что он тут делает. Не добившись желаемого, она перевела взгляд на Кингсли, надеясь увидеть на его лице отражение собственной ярости. Ведь не мог же он ему поверить, это просто смешно, есть же колдо и на них всё видно, только отчаянный дурак попробует разыграть карту оболганной жертвы при таких очевидных фактах. Но на лице министра магии читалась всё та же жалость, приводящая в замешательство. — На колдографиях всё есть, глупо это отрицать, — чуть дребезжащим от сдерживаемой ярости голосом наконец-то выдавила она. — Я не понимаю, что… — Начнём с того, что на них не видно лица, так что это может быть кто угодно, — резко перебил Блейз, всё так же не глядя на неё. — Господин министр, мне уже надоел этот цирк, позвольте мне удалиться. Далее произошедшее воспринималось Гермионой как дурной сон, ибо реальность просто не могла быть настолько абсурдной: Кингсли позволил Забини уйти. Вот так просто кивнул головой и провёл его взглядом до двери. Сбитая с толку, Гермиона не могла понять, как это могло произойти, пока осознание произошедшего не вонзилось в её голову острой иглой. На колдо и правда не видно лица Блейза, он был снизу и находился затылком к камере, что открывало вид на её обнаженное тело во всей красе. Она не заостряла на этом внимания, так как определённо знала, что это он, даже в самых страшных мыслях не допуская того, что Забини может оказаться таким трусливым сукиным сыном. — Я верю, что это он, но у меня связаны руки. Единственное доказательство — ваши слова, но вряд ли их воспримут всерьёз на слушании в свете произошедшего. Боюсь, ваша репутация подорвана. В ответ Гермиона смогла лишь кивнуть, так как слёзы отчаяния уже подступали к горлу, а глаза начало жечь. Стараясь не моргать, Гермиона терпеливо ждала окончания этой небольшой эмоциональной бури, смакуя в каком-то чересчур извращённом приступе эмоционального мазохизма его слова: «Боюсь, ваша репутация подорвана». Репутация умной и благоразумной ведьмы, репутация героини войны, репутация тихого трудоголика, репутация надоедливой заучки. Какая из этих репутаций? Или все сразу? Поняв, что так быстро ей не успокоиться, она тихо спросила, когда состоится дисциплинарное слушание, и, получив ответ, быстро удалилась, не попрощавшись. Не желая плакать на людях, она поспешила в ближайший туалет, злясь на собственную слабость и глупость, злясь на Кингсли, что у него «связаны руки», на его секретаря, которая с таким раздражающим интересом разглядывала её, на чёртова Блейза, даже на Гарри, что теперь он пропадает в Скотленд-Ярде и его нет рядом, когда ей так нужна поддержка лучшего друга, да и на эти свои эгоистичные мысли она тоже злилась. Оказавшись в уборной, Гермиона запечатала дверь и заглушила помещение. Только после этого она смогла дать волю своей слабости и разрыдалась, как маленький беззащитный ребёнок. Громко, с надрывом. Так, как никогда не позволяла себе плакать. Утопая в жалости и злости к себе, вцепившись руками в лицо, будто стараясь стереть его вместе с этим днём, отчаянно желая, чтобы на месте её собственно лица выросло новое, совсем не похожее на прежнее. А ещё лучше, пусть исчезнет вся Гермиона. Когда глаза больше не могли выделять влагу, а голос охрип от рыданий, она встала с холодного пола, совсем не обращая внимания на тот факт, что не помнит, как на нём оказалась. Подавляя короткие всхлипы, эхом разносившиеся по помещению, она прерывисто вздохнула полной грудью и подошла к умывальнику, игнорируя отражение в зеркале. Холодная вода принесла облегчение истерзанному лицу, а вместе с этим резкую усталость и пустоту. Апатия, следовавшая за нервным срывом, накрыла её резко и бескомпромиссно. Уже не в силах о чём-то волноваться, Гермиона спокойно взглянула на себя в зеркало, наложила маскирующие чары на опухшие глаза, поправила причёску и с невозмутимым видом вышла из туалета, крутя в голове мысль, что больше никогда она не позволит себе так сильно и отчаянно жалеть себя.