Двое. Продолжение истории.

Герберт сидел на шифровальной машине. За время двухдневной гонки по заснеженному лесу он устал смертельно, поэтому вставать не хотелось, несмотря на то, что опять начал подмерзать. Звук выстрела он услышал, но сознание погасло раньше, чем он понял, что это было. Очнулся, лежа на снегу. Жутко болело всё, особенно бок и рука с правой стороны. Оттуда боль океаном разливалась по всему телу. Ещё было холодно. С одного бока. С другого — было тепло. Герберт шевельнулся, рука нащупала рядом жёсткую шерсть. «Надо встать», — попробовал уговорить себя Герберт. Но с первого и даже второго раза не получилось. С третьего замордованное тело начало потихоньку шевелиться. Он встал на четвереньки. Под руку тут же сунулся собачий нос, шею и подбородок обдало влажным тёплым дыханием. «Нас догнали?» — промелькнула мысль. Но было странно, что собака была, а людей рядом он не слышал. С трудом сев и сфокусировав взгляд, он посмотрел вокруг. Он был на том самом месте, где Алексей посадил его на шифровальную машину. Краем сознания Герберт отметил, что машины рядом нет. И вообще, кроме собаки, — никого. Ещё на нем не было тёплого мехового пальто, одолженного партизаном. И шапки. В сердце заполз холод, не имеющий ничего общего с зимней стужей, царившей вокруг. «Один. Меня бросили в лесу…» — паника затопила с головой. «И что теперь? Как? Куда? Может, нас догнали… Наши пошли дальше, ловить партизан, а собаку оставили сторожить?» Звучало логично. По крайней мере, эта мысль помогла справиться с паникой. Он попытался встать. Ноги не слушались. Когда это, наконец, удалось, он с трудом сделал несколько шагов и прислонился к сосне. С Красного камня было видно далеко. У кромки леса Герберт увидел маленькую чёрную фигурку. Сердце подпрыгнуло, теперь уже от радости. Почему-то он решил, что это Алексей. Должно быть просто хотел, чтобы это был он. В любом случае, это был живой человек. И он направлялся в сторону Герберта. Захотелось курить. Зажигалка в виде пистолета обнаружилась в кармане. А вот папирос не было. … Партизан ходко бежал по заснеженному полю. Бодро взяв каменный взлобок, он остановился в трёх шагах от Гербера и слегка согнулся, опираясь руками в колени и пытаясь отдышаться. — Живой? — хватая ртом воздух, спросил он, словно бы даже и не удивившись. — Ж’ивой, — ответил Герберт, словно это был условленный пароль-отзыв. Паника исчезла, словно задули свечу. Он не отдавал себе в этом отчёта, но, когда появился русский, у него возникло ощущение, что теперь всё будет хорошо. Как это «хорошо» будет выглядеть для него в сложившейся ситуации — это был большой вопрос, но пока насущные вопросы «куда идти и что делать?» откладывались на неопределённый срок. — А ты откуда здесь, дурачок? — спросил русский, переведя взгляд на немецкую овчарку, которая стояла в шаге от Герберта. Собака смотрела на партизана, потом обернулась и глянула в глаза Герберту, как будто спрашивая, что делать. Тут русский снова заговорил: — Аж в боку закололо… Он улыбнулся, надавив кулаком на рёбра с правой стороны и выпрямляясь. Его взгляд опустился туда, где Герберт ощущал боль, от которой темнело в глазах. Немец тоже рискнул опустить глаза. На мундире справа было влажное тёмное пятно. — Давай посмотрю, что у тебя там, — партизан хотел казаться грубым, но уже не получалось. Герберт понял, что тот переживает за него. Алексей глянул вокруг, потом начал стаскивать с себя шубу. Он кинул её на снег рядом с Гербертом и сказал: — Садись. Герберт облегчённо сполз, опираясь спиной на сосну. Партизан начал расстёгивать на нем китель. — Ерунда, — услышал он вердикт русского, — царапина. Партизан стукнул его кулаком в плечо в своей обычной медвежьей манере. — Повезло тебе, фриц. — Я нет Фриц, — заплетающимся языком произнес Герберт, — Я Херберт. Они оба засмеялись. — Херберт, — притворно недовольно проворчал русский, отсмеявшись, — Что с тобой теперь делать-то, а? Разведчики ушли. С твоей этой. Шарманкой. Потом сам же махнул рукой. — Ладно. Разберёмся. Сейчас надо это обработать… Потом согреться. Он вытащил из-за пояса фляжку, отвинтил пробку и предупредил тем же тоном, которым прошлой ночью предупреждал не кричать, когда сам уходил «ловить зайцев»: — Будет больно. Немного. И плеснул спирта на ранку. Герберту показалось, что бок охватило жидким огнём, он дёрнулся и непроизвольно вскрикнул. Вся правая сторона тела как будто отнялась. — Тише, тише, — Алексей обхватил Герберта за плечи, пытаясь успокоить, — Вишь, опять на тебя спирт перевожу, морда ты фашистская. Последние слова русский произнес почти ласково. — Я нет фашист, — упрямо напомнил Герберт, уже немного рассердившись. — Ладно, ладно, — сразу пошёл на попятный партизан, показывая открытые ладони. Он извлёк из поясной сумки перевязочный пакет и аккуратно залепил глубокую царапину от пули, стянув бинтом вокруг корпуса. — Ну, вот, — он стал застегивать обратно пуговицы на кителе Герберта. — На, глотни, — расщедрился партизан, прикладывая к губам немца фляжку. Тот послушно глотнул и закашлялся. — Здорово пробирает? — русский явно гордился крепостью напитка. Он тоже сделал глоток, потом завинтил обратно пробку и встал. — Сиди, я сейчас, — сказал он, как будто Герберт мог куда-то уйти. Шевелиться ему не хотелось совершенно. «Наверное, уже замерзаю», — почти равнодушно подумал он. Через пять минут, показавшихся Герберту двадцатью, русский прибежал снова. — Пойдем. Он протянул ему руку. Герберта уже посетила мысль, что не стоит напрягаться. Но он сделал над собой усилие и подал руку в ответ. Партизан его поднял, прислонил к сосне, отряхнул от снега свою шубу и помог снова её надеть. Нахлобучил на голову шапку. — Давай, обхвати меня за плечи, — русский завел левую руку Герберта себе за шею, а правой подхватил под спину и правую подмышку. У Герберта мелькнула соблазнительная мысль навалиться всем весом, но он снова её отогнал, стараясь по мере сил идти своими ногами. Овчарка крутилась вокруг. Алексей ругался: — Да куда ты лезешь под ноги, чёрт блохастый? Под скалой уже был накидан настил из еловых веток и куча хвороста перед ним. Алексей усадил Герберта на настил и сказал: — Давай свою пукалку. — Не понимай, — привычно ответил немец. — Ну, зажигалку свою давай, — он показал пальцем, как нажимает на курок. Тогда Герберт понял. Увидев, что немец никак не может вытащить зажигалку из кармана своей непослушной рукой, Алексей решил сделать это сам, протянув руку и сказав: — Давай. Эх, ты… Дальше он запнулся и замолчал. Вытащив пистолетик, он запалил хворост. Пошло блаженное тепло. Герберт отогревался в тёплой шубе, сидя у костра. Овчарка легла рядом. Взгляд у пса был умный, как у человека. Хотелось с ним поговорить. Было ощущение, что он всё поймет. Может, даже подскажет, как быть дальше. — Wo ist dein Meister? — спросил он у пса. Тот вскочил и сделал несколько шагов в сторону, откуда они пришли. — Es scheint ihn getötet. Jetzt bist du allein? — Герберт скорее думал вслух, чем разговаривал с собакой. Алексей бегал в лес и притаскивал новые охапки хвороста, которые прожорливый огонь быстро уничтожал. — Не дотащу я тебя до отряда, — поделился он, плюхаясь рядом, — Да и потом мне ещё своих… Он погрустнел и отвернулся. Герберт тактично молчал. Тем временем русский разогрел в жестяной кружке воды и дал Герберту попить. Горячее в желудке согрело изнутри. Он почувствовал, что просыпается воля к жизни. — Всё, — сказал партизан, встав и выплеснув остаток воды с осадком на дне из кружки. Потом он привязал кружку к поясу. — Пойдем. Надо до темноты добраться. Герберт не спросил «куда», и так было ясно. — Идти сможешь? Герберт сперва, подумав, кивнул и добавил: — Смо-гу. Партизан помог ему подняться на ноги. Герберт чувствовал слабость. В голове шумело. Бок и рука (её по-видимому тоже задело пулей) болели адски. От одной мысли, что сейчас надо будет куда-то идти, хотелось застрелиться. Русский стоял рядом и внимательно глядел на него. Герберту захотелось не уронить честь немецкого солдата и постараться выглядеть более сильным, чем это было на самом деле. Так что он решил, что пару шагов, наверное, пройдёт. А там посмотрит. Может, упадёт в снег. А может, сделает ещё пару шагов. Он был уверен, что если не сможет идти, русский снова уложит его на лапник и потащит по лесу. Но это было бы… недостойно. Да и идти самому было значительно теплее. А теперь, когда он согрелся, ему не хотелось снова мёрзнуть. Он решительно выпрямился и вопросительно глянул на русского. Тот понял его немой вопрос и кивнул в ту сторону, куда надо было идти. — Ты тоже с нами? — усмехнулся Алексей, глядя на собаку, пристроившуюся к ним. — Ну, давай, давай. Они вдвоём спустились со скальника. Партизан всё болтал с собакой. — У нас жрать нечего. Что, не понимаешь? По-русски не бельмеса? Эй, фриц, как по-вашему «сидеть»? — Sitz, — послушно откликнулся Герберт. — Эй, псина. Зиц. Пёс послушно улегся на снег. — Ты гляди, понимает, — обрадовался русский. Ну, а «лежать»? — Platz, — Герберту тяжело было стоять, и он досадовал на русского за эту остановку на развлечение с собакой. Алексей, улыбаясь до ушей, глянул на Герберта и, видимо, поняв его состояние, смутился. — Ладно, Бог с ним, возьмём пока. Куда ему деваться? — заключил он. — Как сказать ему «вперёд»? — Voraus, — Герберт подумал вдруг, что если бы не обстоятельства, не война, они с этим русским, Алексеем, могли бы стать друзьями. С другой стороны, если бы не война, они бы и не встретились никогда. — Эй, псина. Фораус, — повторил команду партизан. Пёс вскочил и побежал вперёд. Первые пару часов были самыми тяжёлыми, Герберта немного пошатывало. Партизан твердой рукой возвращал его на прежний курс. Потом он «расходился». Правда, часа через три на него напала такая усталость, что он просто механически переставлял ноги, вообще не понимая, куда и зачем идёт.