Против ветра

Я не изменил тебе ни разу, даже мысленно. © Ф.М. Достоевский

— Крис! Подожди… Ну куда? Это были самые длинные два часа в его жизни, и больше он ждать не намерен. Крис сбрасывает с плеча руку Томаса и прёт как танк сквозь темноту и снежную завесу. Морозный ветер швыряет ему в лицо ворох колючих льдинок и глодает горячие щёки; Крис не чувствует холода. Кажется, от его головы валит густой пар, и зима расступается под его тяжёлыми шагами. — Крис, с чего ты взял, что это она? — Я знаю её повадки, Том, — бросает тот, не сбавляя шага. Взбалмошная девчонка! Крис ей устроит. Ввалит по первое число. — Лезть в воинскую часть через забор — вполне в стиле этой дурёхи. — На восьмом месяце беременности? — Она… целеустремлённая, — голос садится. Не дай бог что-то случится с его ребёнком. Не дай бог что-то случится с его Фреей. С ними обоими. Он съедет с катушек… Нет. Об этом больно думать, это невыносимо представлять. Крис застывает на месте. Низкое чёрное небо давит ему между лопаток неподъёмной тяжестью — под весом в тысячи атмосфер он не в состоянии сделать ни шага, ни вздоха; боже, как трудно ему дышать. Крис снова замурован в персональном аду собственной памяти: Фрея теряет сознание и падает ему на грудь бескровным личиком. Крис несёт её на руках до ближайшей больницы два квартала. Тишина душит и курочит его изнутри. «Где у тебя болит? Фрея, скажи хоть слово». И только — «бум, бум, бум» — сердце рвётся под кадыком и стоит поперёк горла непроглатываемым комом. И потом слова Эрика: «Живи с этим, Крис». Из-за Криса она потеряла почку. Если бы погибла, то по его вине. Сука, как бы он после такого выжил? И теперь снова. «Хватит, хватит, хватит» — его ломает от ужаса. Крис зажимает голову в тиски отнимающихся рук. — Крис, с тобой всё хорошо? Всё будет хорошо, когда он убедится, что Фрея жива. Жива, здорова и счастлива. Что у неё ничего не болит. — Том, какого х… — Крис не успевает выругаться, как Томас толкает его в стену медицинского корпуса. — Тихо, — рычит тот, понижая голос и кивая в сторону крыльца — по нему спускаются двое офицеров, о чём-то переговариваясь между собой. — У нас будут проблемы. Шастать по части в четыре утра… Кажется, проблемы теперь будут у Фреи Янссон. — Я сам, — рассеянно бормочет Шистад. — Я разберусь, Том. Иди. Сегодня вроде бы смена Астрид… Вроде бы. В чём он совершенно не уверен. Вся решительность выкипает из него за несколько невыносимо длинных секунд; как ночь перед казнью: сдохнуть — страшно, но ожидание превращает жизнь в затянувшуюся пытку. Крис рывком поднимается по ступенькам и чуть не врезается лбом в медсестру. — К-крис… — Астрид от удивления заикается. Порыв влажного ветра прибивает светлые волосы к щекам; она отплёвывается от назойливых прядок, зябко кутаясь в меховой воротник куртки, и переступает с ноги на ногу. — Я как раз за тобой. Тут кое-что нарисовалось… — и прежде, чем Крис успевает открыть рот, втягивает его внутрь медицинского корпуса за рукав. — Идём. Что с его Фреей? Она жива? Не ранена? Крис не решается открыть рот — молча бредёт за вертлявой задницей Астрид по узкому коридору, освещённому режущим холодным светом. Красивая, надо сказать, задница. Как и вся Астрид целиком. И Крис смотрит на неё скучающе, с какой-то безразличной ленцой; даже странно, что за полгода знакомства он ни разу не попытался залезть к ней в трусы. Ему неинтересно, в какой тональности она стонет и как сосёт — нет аппетита. Лень обхаживать очередную девчонку и пытаться выглядеть лучше, чем есть на самом деле, жаль обменивать хорошего собеседника на разовый секс, не оставляющий послевкусия: Крис не будет скулить, если на утро она уйдёт. Тысячу раз так было. Ничего нового. — А я уже начала подозревать, что ты — гей, — ухмыляется Астрид, поигрывая связкой ключей, — а оказалось… несвободен. Крис свободен, наверное, впервые за много лет, как бывают свободны маленькие дети, не обросшие скорлупой защитного вранья. Свободен настолько, что не возражает ей. — Что-то вроде того, — бурчит под нос. — Боюсь, у вас будут серьёзные неприятности, — добавляет Астрид, открывая дверь и пропуская Криса вперёд. — Придумаем что-нибудь, — роняет Крис, коротко кивнув. — Я могу поговорить с ней наедине? — У вас есть полчаса, максимум минут сорок — об инциденте обязаны сообщить руководству… И да, — спохватившись, Астрид тянет его за рукав. — Ты помягче с ней. Натерпелась… «Помягче», — Кристофер грустно хмыкает про себя. По-другому с ней он так и не научился. — Фрея, — он смотрит на неё — и вся злость размягчается в нём, как сахар в кипятке; кончается вся ругань, весь мат, да и вообще никаких слов не находится. Разве что: — Твою мать. — Я тоже рада тебя видеть, Крис. — Ты сбрендила? Он ошалело пялится на её голый зад под приспущенными штанами. Сквозь марлевую повязку на ягодице проступило кровавое пятнышко. Фрея закусывает губу и ныряет лицом в кушетку. Смутилась? Она громко хлюпает опухшим носом, ёрзая на животе, и подтягивает резинку. — У меня с постовыми возникли… э-э-э… разногласия. Никто не хотел меня пропускать, а у меня на завтра обратный билет. Денег на отель нет, кредитку Эрика сожрал банкомат, айфон утонул в туалете. Короче, мне пришлось прибегнуть к плану Б. — План Б — «Для безмозглых»? — ворчит Крис, опускаясь на кушетку. — Чем ты думала? — Да ладно, Крис. Всё обошлось. Подумаешь, поцарапал немножко, — она оценивает свою многострадальную попу придирчивым взглядом и снова утыкается лицом в сложенные руки. — Я сказала, что это недоразумение. Ошиблась. Не знала, что тут военная часть, режимный объект, все дела… Пусть докажут обратное. У меня презумпция невиновности! — А предупредительные таблички тебя не смутили? — Да мало ли чего на заборах пишут? Вроде неглупая девчонка, начитанная, философию какую-то ещё задвигает, но такая непутёвая дурёха! И как ему злиться на неё такую? Крис вздыхает, бережно отводя от заплаканного лица налипшие сосульки светлых волос, и гладит Фрею по вздрагивающему затылку. — Больно? — Нет, — стонет Фрея сквозь закушенную губу. — Медсестра вкатила мне обезболивающее. Но в любом случае оно того стоило: я должна была убедиться, что тебя не контузило или что-то в этом роде. — С чего ты это взяла? Она пыхтит, отклячивая подстреленную попу, чтобы достать из кармана на животе сложенный пополам листочек. — Да кто в здравом уме напишет такое? Он хмурится, с трудом разбирая корявый почерк Эрика. — …Соскучился по твоим рукам, — читает Крис вслух. — Люблю, как ненормальный… Да он поэт. — Кто? — Твой брат. Не я написал это. Фрея болезненно сглатывает, соскальзывая с кушетки. — Какой. Ужас, — стонет она, хватаясь за голову; подбородок дрожит, и круглое побелевшее лицо покрывается красными пятнами. Фрея яростно дерёт глаза маленькими кулаками и кидается к дверям, заметно прихрамывая. — Куда намылилась? — бурчит Крис, поймав её за плечо. — Хрен теперь тебя кто отсюда выпустит. Раньше надо было думать. Она отзывается придушенным бормотанием: — Да, надо было думать… — И не смотрит в его лицо. — Следовало догадаться. Это было совсем не в твоём духе, особенно в том месте, где ты изъявляешь желание обзавестись многочисленным потомством. Потомством… Чувство, что забыл что-то важное. Крис прокручивает в голове последние слова и всматривается в её маленькую фигурку, застывшую у дверного косяка. Что-то его смущает в том, как Фрея мнётся и кусает губы, прячет мокрое лицо под волосами, уткнувшись опухшими глазами в пол, засовывает руки в широкий карман толстовки на животе, как у кенгуру. Её живот… — Ты не беременна? — тихо спрашивает Крис. Он уже почти свыкся с тем, что следующие несколько лет будут непростыми. Но, наверное, прекрасными. Были бы. Фрея не ждёт от него ребёнка. — Ещё чего! Нет, конечно, — фыркает она. — Мне восемнадцать лет, какие ещё дети? Рожай сам, если тебе так хочется. — Томас сказал… — Я хотела пошутить, — отмахивается Фрея, — после этого твоего письма. Откуда мне было знать, что это Эрик… Ненавижу его. Самый дерьмовый брат на свете! …И не такой уж плохой друг. Фрея на него не смотрит, но Крис всё равно отводит глаза, даже жмурится, чтобы случайно не столкнуться с ней взглядами; воздух в груди встаёт огненным столбом. — Мы с твоим братом оба дерьмовые люди, Фрея, но… Эрик любит тебя. И я тоже. Чёрт, он правда сказал это вслух? Пол выскальзывает из-под ног, и мутит в голове, но страшнее всего — её глаза. Зелёные, распахнутые, со склеившимися ресницами, детские, такие жалобные. Никогда не видел ничего красивее. Улыбающиеся губы дрожат от его имени: — Крис… ч-что? — Чего здесь непонятного? — Крис беспомощно огрызается, терзая пальцами переносицу. — Повторять дважды не буду. — Не надо. Я поняла тебя, Крис. — Прекрасно! — Прекрасно. Её открытый взгляд раздирает его на куски. Невозможно вынести. Крис отворачивается, стискивая зубы, и беззвучно стонет, ощутив обруч её маленьких рук под грудью. — Я тоже, — Фрея выдыхает ему в китель и накрывает обеими ладонями раскалывающееся сердце. — Я люблю тебя, Кристофер Шистад. — Зря, — только и отвечает он. — За что ты так себя не любишь? С-сука. Как же больно! Эта девчонка укладывает его в нокаут одним коротким вопросом, бьющим в самую цель. — Не прикидывайся, что не понимаешь этого, — выплёвывает Крис, высвобождаясь из её тёплых рук. — Ты знаешь, что это был я? Уверен, что да. Ты знаешь, что это я избил Эрика, что это из-за меня он попал в больницу, из-за меня тебе пришлось лечь на операционный стол, чтобы его спасти… — Это только моё решение, Крис, — перебивает Фрея. — Эрик — мой старший брат. Скотина та ещё, но… я его люблю. Не могла смотреть, как он мучается на диализе. — Из-за меня, — повторяет Шистад с нажимом. — Из-за меня тебе пришлось отказаться от паркура. Из-за меня ты пожертвовала почкой и теперь не можешь заниматься тем, что делает тебя счастливой. Это, пожалуй, самое страшное. — Я бы могла в тебя влюбиться за одно только это, — всхлипывает Фрея. Плачет, улыбаясь. Улыбается сквозь слёзы. Плачет и улыбается, улыбается и плачет. Глупая… — Знаешь, Эрик хотел видеть меня рядом, беспроблемную и, по возможности, не действующую на нервы. Родители хотели, чтобы я была здорова и хорошо училась, занималась чем-то девчачьим вроде рисования или танцев, носила платья, а не это вот всё, — она обводит взмахом руки свой чуть запачкавшийся голубой спортивный костюм с дыркой на разбитой коленке. — Бранд, которому ты врезал, хотел, чтобы я на всю жизнь осталась в Осло. Устраивал жуткие скандалы, стоило мне только заикнуться о том, что подумываю учиться в Австралии. И никому не было дела до того, чего хочется мне. Для него нет ничего естественнее. Фрея как-то сказала, что нет ничего прекраснее внутренней свободы — и Крис полностью согласен с ней. — И чего тебе хочется? Вместо ответа Фрея обхватывает его за затылок и вжимается губами в венку, пересекающую лоб. Целует морщинки в уголках глаз, скулы, кончик курносого носа. И наконец — губы. Порывистый поцелуй оставляет во рту солёный вкус её слёз. — Я плохой человек… — Нет, просто несчастливый. Почему-то не разрешаешь себе иметь то, что хочется. Всё, чего ему хочется, — быть человеком, а не списком достоинств и недостатков, быть понятным и понятым, принятым целиком. Ему хочется, чтобы Фрея была рядом. Чтобы смотрела, как он становится таким, каким будет себя уважать, как он карабкается вверх, спотыкается, падает, поднимается снова. Чтобы терпела в нём всё правильное и неправильное — даже больше. Чтобы любила. — Ты хороший, — шепчет Фрея. — Мне всё в тебе нравится… — Неужели ты совсем не злишься на меня? Она опускает взгляд и грызёт заплаканными глазами пол под его тяжёлыми сапогами. — Злилась. Я так злилась на тебя, Крис… Я не знала, кто избил Эрика. Он ничего мне не говорил. Хотела выяснить, — сбивчиво лепечет Фрея. — Мечтала о том, что мы вернёмся в Осло, я выясню, кто это сделал, и заставлю страдать. У неё получилось. — Потом Эрик признался, что это был ты, — она шмыгает носом. — Тогда, на вечеринке, когда мы с тобой… — Переспали, — заканчивает Кристофер не своим голосом. И его подташнивает. Крис помнит их первую ночь в деталях. Он был жесток. Рвал её членом, такую маленькую и беззащитную, вжав щекой в заправленную постель, как конченную шлюху, хотя знал, что она таковой не была. Не снимая штанов. Не заботясь о её удовольствии. Фрея беззвучно плакала в дрожащие руки, сложенные под лицом. У неё тряслись колени. Вовсе не от оргазма. — Чёрт, Фрея… — Знаю… Прости. Я так хотела тебя ненавидеть! Боже, Крис! — Фрея бьёт кулаком ему в плечо и прячется в его руках. — Тш-ш, — Крис шепчет в её макушку, как ребёнка баюкая на своей груди. Ей, наверное, тяжело стоять. Он садится на край кушетки и привлекает Фрею к себе, стараясь не потревожить свежую рану. — Я хотела… Хотела, чтобы ты заставил меня презирать тебя, Крис. — Дура ты. Чокнутая на всю голову… — И он почти на неё не злится. — Не хочу, чтобы тебе снова было больно. — Ты поэтому ушёл? Крис молчит — молчит и целует слёзы на её маленьких пальцах. — Значит, правда… — Да. Со мной ты будешь страдать. Я боюсь причинить тебе боль, боюсь разлюбить или сделать несчастной. — Сколько же дерьма у тебя в голове, — смеётся она ему в грудь. — На здравый смысл совсем не остаётся места. Знаешь, я всё-таки прочитала твой «Золотой Храм», и, да, это чертовски возвышенно и лирично: Мидзогути сжёг свой храм, чтобы легче жилось; смерть делает прекрасное совершенным. И как-то даже по-бегбедеровски: что-то про то, как бессильны бывают люди перед лицом свершившейся любви. Мол, сбывшаяся мечта теряет всякую ценность. Это такие глупости… Мне кажется, это кощунство — отказываться от чего-то желанного из-за страха, просто потому что оно — не навсегда. Потому что всё не навсегда, Крис. Может быть, для тебя это новость, но когда-нибудь мы умрём, и червяки будут жрать наши трупы; потом умрут дети и дети наших детей, никто не вспомнит, какими мы были, даже наших имён — не вспомнят. И это, по-твоему, повод? Повод совсем не жить? — Фрея поднимает к нему своё припухшее от слёз лицо. Как ребёнок, ей-богу, который бежал, споткнулся, расшиб колени, проорался и бросился дальше играть. Невозможная. — И с любовью то же самое. Наверное, есть смысл прожить её до конца, чем бы она ни закончилась. Даже если катастрофой — пусть. Мы будем знать, что любили. Как ненормальные. — Мы разлюбим друг друга, — Крис грустно улыбается, крепче прижимая её к себе, будто она исчезнет тут же, растворится в воздухе. От одной только мысли невыносимо скребёт в животе. — Станем скучными до омерзения. — Будем обсуждать политику за обедом, и наш секс станет похож на невнятную возню, — подхватывает Кристофер. — В конце концов мы возненавидим друг друга и разведёмся. — Если вообще когда-нибудь поженимся, — хмыкает Фрея. Они обязательно поженятся. Когда-нибудь. — Будем делить серебряные вилки в суде. — И детей — детей тоже. Подам на алименты, — вторит Фрея. У них будут красивые дети. Крис будет любить их до безумия. — Умрём одинокими и никому не нужными, — добавляет он. Вместе. — Да, — скалится Фрея. — Но одиноким и никому не нужным ты станешь уже лет через тридцать, если не бросишь курить. От вялого члена разбегутся все твои многочисленные любовницы, которые у тебя, несомненно, будут. Крису хватит её одной. Не верным ей быть не получается. — Конечно, будут, Фрея. Много. Буду их трахать у нас дома, прямо на обеденном столе, — он треплет её по волосам и целует смеющееся лицо. —  Можешь в этом даже не сомневаться.