Когда все обратится в пыль

— …Рекомендуется перевести объект в закрытую клинику для обеспечения непрерывного наблюдения, — закончил свой доклад, а точнее, почти полуторачасовой монотонный бубнеж доктор Холт. Сняв очки в роговой оправе, он демонстративно засунул их в карман халата и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди, словно подчеркивая окончательность своих слов. Напыщенный индюк, который однажды обязательно лопнет от переизбытка чувства собственной важности. Яркий белый — ослепительный — свет отражался от множества металлических и стеклянных поверхностей в конференц-зале и бил, кажется, прямо по мозгу, электризуя нервы. Валери потерла правое надбровье, усилием воли удерживая себя от того, чтобы не высказать все, что думает. О докторе Холте и его «докладе», о сегодняшнем совещании, да и обо всей работе исследовательского отдела. Смысл? Особенно учитывая, что она отлично знала позицию Стива, которую ему даже озвучивать не пришлось. Иногда ей искренне хотелось знать поменьше. — Как быть с персоналом клиники? — подал голос полковник Дженкинс, сидящий рядом с Валери, и она немного расслабилась: его мнение она знала тоже, но и близко не была уверена, что он решится его озвучить — противоречить Стиву, или генералу Уильямсу, если официально, решались немногие. — Невозможно отследить, кто именно будет контактировать с объектом, как и поставить везде надежных людей. Если у кого-то возникнут подозрения… — И что же они заподозрят, Дженкинс? Что находящийся у них на лечении псих на самом деле лишенный сил пришелец? — насмешливо осведомился Пауэлл, темная лошадка, отчитывающаяся напрямую директору АНБ и постоянно дышащая им всем в затылки. Валери поморщилась: до этого момента Пауэлл, по ее сведениям, находился в раздумьях, и она надеялась, что в нем победит склонность к радикальным методам скорее, чем мечты о стратегических — совершенно эфемерных — преимуществах. Черт, она и на радикализм Стива надеялась. Так же зря, как оказалось. Впрочем, кто же мог знать, что его одержимость повернется таким боком? — То, что этот псих совсем не псих, — отбрил Дженкинс, хмуря светлые, почти бесцветные брови; обширная проплешина на его макушке сверкала в искусственном освещении, как маслом намазанная, отвлекая внимание от и так невыразительного лица, — а значит, делать ему у них нечего. — И что такого может сказать сумасшедший, что доказало бы, что он нормален? Или хотя бы вызвало сомнения в его ненормальности? Если бы это было так просто, то… — В замечании полковника Дженкинса есть рациональное зерно, мистер Пауэлл, которое мы не должны отбрасывать, — перебил Стив своим особым, почти беспечным тоном, который свидетельствовал о том, что все уже решено и пересмотру не подлежит, но почему бы не дать другим повод думать иначе? — Это было бы и вправду недальновидно, а значит, потенциально опасно. Наверное, никто бы не решился применить к чему-либо, касающемуся генерала Уильямса, определение «беспечный». Никто, кроме Валери, да и ей в последние годы это давалось с трудом. А ведь когда-то все было иначе. До его одержимости инопланетной угрозой. До той трагедии с Ребеккой, его дочерью. До того, как Эмма обнаружила свой особый дар и принялась его тестировать. Даже до того, как Джейк начал изменять. Да, даже до этого Валери порой смотрела на Стива и думала, что встреться он ей первым… Стыдилась своих мыслей, считая их предательством по отношению к мужу, но и поделать ничего не могла. Стив был… блестящим. Блестящим тактиком и стратегом, что не раз обнаруживалось, когда они на досуге разбирали вместе военные операции прошлого. Блестящим знатоком истории, в особенности истории ведения боевых действий в самых разных уголках мира и в самые разные эпохи. Обладающий острым умом и мощной харизмой, он мог бы стать блестящим политиком, если бы захотел, как казалось тогда Валери. Сейчас она уже не была в этом уверена. Сейчас она не была даже уверена, тот ли это человек, которого она когда-то знала. Блеск исчез, будто внутри у него выключился свет. Хотя точнее, наверное, было бы сказать: будто свет этот медленно, но неуклонно угасал, пока не погас совсем. Осталась лишь оболочка, тусклая и застывшая. Пугающая порой даже ее. И самым худшим было понимание своей роли в этом. Очень и очень важной, если не основополагающей. И даже то, что ничего сделать по-другому она просто не могла, груз вины не умаляло, как и не избавляло от едкой горечи при мысли обо всем, что могло бы быть, но уже никогда не случится. — Объект должен быть уничтожен. Это самый надежный, а значит, и самый разумный вариант в случае такой серьезной и малопредсказуемой угрозы, — услышала она собственный голос, произносящий то, что, Валери прекрасно понимала, услышано не будет, а потому и озвучивать не собиралась. Но вдруг на мгновение показалось, что может быть… может, не все, что она помнит, ушло безвозвратно. — Согласен, — тут же отозвался Дженкинс. — И потерять возможность проводить дальнейшие исследования, если возникнет необходимость? — Стив чуть приподнял брови; холодные голубые глаза пронзили как два лазера — ни капли эмоций, но Валери ни на минуту не усомнилась, что там, за этой ледяной лазурью, зарождается настоящая буря. — Потерять шанс выяснить больше, если эти твари явятся на Землю снова и в большем количестве? — Объект уже изучили вдоль и поперек, даже доктор Холт это признал. И по сведениям, отображенным в отчетах исследовательского отдела, вторжение не планируется, это последний выживший… — Вы только что упомянули о малопредсказуемости угрозы, полковник Бойд. Спешите отказаться от своих же слов? Или собираетесь использовать их только тогда, когда они удобны вам? — Буря сформировалась, вскипела молниями сарказма и, похоже, нашла для них цель. — Соглашусь с генералом Уильямсом, — обозвался молчавший до этого доктор Кастер, второй по значимости специалист в исследовательском отделе, низенький и пухленький, как пончик. Зубастый такой пончик, как успела убедиться за время совместной работы Валери. — Это единственный имеющийся у нас образец данного вида, и потерять его было бы непростительным расточительством. Глупостью, попросту говоря. Если когда-нибудь понадобится… — Вы готовы поручиться, что к нему не вернется в полном объеме память? Или что он не скажет ничего лишнего, если вернется? Или что не найдется чересчур любопытного доктора, медсестры или уборщика, в конце концов, которые заинтересуются его словами? Или что он сам не догадается о причинах своего состояния и не исправит это? — в лоб спросила Валери. «Пончик» не дрогнул. Не то чтобы она на это рассчитывала, но все же, наверное, чуть-чуть надеялась. — Последние серии исследований с помощью очищенного криптонита не просто полностью спутали его сознание, но и повредили некоторые участки мозга. Повреждения незначительны по меркам физиологии объекта, и при нормальных обстоятельствах их последствия были бы вскоре нивелированы. Однако подавление его повышенной способности к регенерации сделало их перманентными. Организм среднестатистического человека, на уровне которого сейчас находится по своим физическим показателям объект, просто неспособен восстанавливать клетки в таком объеме. Более того, даже если когда-нибудь каким-то невероятным образом произойдет полная регенерация, память, то есть информация, вместе с этим автоматически не восстановится. Это как полностью стертый диск — он в рабочем состоянии и пригоден для записи, но все, что там было раньше, потеряно, — отбарабанив все тоном неоспоримого превосходства, он откинулся на спинку стула, полностью скопировав позу коллеги, согласно кивавшего на каждое его утверждение. Болванчики чертовы! Конечно же, они никогда не выпустят из своих лап такую лакомую добычу, даже если понятия не имеют, что делать с ней конкретно сейчас. И плевать на последствия. — Вы уверены, на сто процентов уверены, что все будет именно так, доктор Кастер? — Вы ставите под сомнение мою квалификацию, полковник Бойд? — Выпрямившись, «Пончик» приготовился к бою; Валери практически видела оскаленные «зубы», готовые рвать глотку противника до последнего во имя доказательства собственной правоты и, как следствие, превосходства. — Я аналитик, доктор Кастер, я знаю, насколько редки случаи, когда вероятность какого-либо исхода составляет сто процентов. И это не зависит ни от чьей квалификации, таков порядок вещей. — Значит, нужно повысить процентаж, только и всего. — Пауэлл недовольно поджал губы, будто его заставили зачем-то озвучивать очевидное. Впрочем, по факту так и было, просто в некоторые деревянные головы никак не могла пробиться элементарнейшая мысль, что стопроцентное нивелирование угрозы — это ее полное устранение, физическое, с лица земли. Ее напрочь блокировала жадность, и увы, не только к деньгам — с этим справиться было бы проще. — Вы совершенно правы, Пауэлл. — В уголках губ Стива притаилась довольная улыбка. Наверняка никто больше этого не заметил, но Валери знала его слишком хорошо. Достаточно, чтобы окончательно убедиться в проигрыше в ту же минуту. Стив получил именно то, чего хотел, и сейчас собирался поставить точку во всем этом фарсе, затеянном явно лишь для проформы и чтобы ей больше не за что было зацепиться, по крайней мере официально. — Все, что нам нужно, — это сделать так, чтобы слова объекта, независимо от того, вспомнит он что-то или нет, не имели никакого веса. Абсолютно, — он сделал небольшую паузу, обведя пронизывающим взглядом всех собравшихся за пустым металлическим столом, и будничным тоном закончил: — И у нас есть для этого идеальная возможность.

***

Солнце пекло нещадно с самого утра, и уже к обеду салон ее верного «форда» превратился в печку на колесах. А ведь это всего лишь середина мая. Эмма раздраженно выругалась, плюхнувшись на горячее сидение, в очередной раз вытерла пот со лба и завела машину. В открытые окна вплывал медлительными волнами раскаленный воздух, делая, кажется, только хуже, но в закрытом пространстве дышать становилось просто нечем. И какого черта ее занесло в этот ад на земле? С ее-то светлой, молочно-белой кожей, которой даже слабые солнечные лучи сулили мгновенное покраснение и последующее облезание. Как змея, ей-богу! Разве что змеям вряд ли бывает так жарко… Зато старая карга миссис Купер ее обожает, усмехнулась Эмма мрачно. Кто бы еще обеспечивал такой выторг ее аптеке за счет просто нереального количества солнцезащитных средств? Пропустив на перекрестке двух ползущих, как черепахи, старух, направляющихся к церкви, она свернула на центральную улицу и прибавила наконец газу, создав хоть какое-то движение воздуха внутри салона. Мимо пролетели почтовое отделение, пожарная часть и некое подобие парка, вдали показалась начальная школа. Благо хоть ехать от того подобия редакции, которое мог себе позволить ее нынешний шеф, до той дыры, которую могла себе позволить она в качестве дома, недалеко, даже по меркам такого «огромного» городка, как Эренберг. Повернув направо в конце квартала, она оказалась на Ривервью-лэйн, припарковавшись сразу у второго дома, переделанного под крохотный пансионат, и некоторое время просто сидела, уставившись в лобовое стекло. В ушах настырно звучали слова Адама: «Позвони, если вернешься», сказанные на прощание, у двери мотельного номера, откуда он собирался якобы обратно в Квартцсайт, а она — в свою комнатушку, куда его никогда не приглашала, хоть правилами это и не запрещалось. Если… Короткое слово, обещающее шансы, возможности, пути… Или ничего. В устах Адама оно звучало действительно значимо, уверенно, будто у нее и вправду есть варианты. Будто у нее все еще есть выбор. Будто он и впрямь верил, что она может взять и уехать навсегда, оставив позади эту гребаную дыру, и его, и… и свои поездки к матери дважды в месяц, как минимум. Точнее, поездки с матерью, но об этом он уже знать не мог. Или мог? Было порой в его взгляде, особенно в последнее время, что-то такое… граничащее с жалостью, что заставляло все внутри сжиматься от стыда, а снаружи — вздыбливать воображаемый загривок и плеваться ядом. Мать не стала бы ничего ему говорить, Эмма была уверена, но вот что он мог разузнать сам?.. Может, видел ее на базе? Как бы там ни было, но все в итоге сводилось к тому, что если покинуть и забыть как страшный сон этот город и Адама вместе с ним она могла (и чаще всего хотела), то с последним пунктом возникали серьезные проблемы. Такие, например, как неспособность спать по ночам без снотворного. Или передвигаться по улице, не оглядываясь поминутно. Или даже просто выходить из дома. Она ни на что не была способна без точного знания, где находится оно. Даже простейшие задачи вроде похода в магазин оборачивались невыполнимыми миссиями без твердой уверенности, которую могли обеспечить ей только собственные глаза. Эмме было жизненно — в прямом смысле этого слова — необходимо знать, что живое олицетворение ее кошмара находится в клетке и беспомощно. И это вернее самых крепких цепей и решеток удерживало в клетке и беспомощности ее саму. Пат. И никаких «если». «Не киснуть!» — скомандовала она себе, зло запрокидывая голову, чтобы удержать нахлынувшие внезапно слезы. Еще разрыдаться, сидя в машине под домом, ей не хватало. Вдохнув и выдохнув несколько раз, Эмма бросила быстрый взгляд в зеркало, убеждаясь в относительной презентабельности собственного вида (глаза покраснели совсем чуть-чуть, если не присматриваться — почти незаметно), и вышла из машины, старательно распрямляя плечи. Некогда рассиживаться, некогда думать, ни об Адаме, ни о его эфемерных «если», — ее ждали два часа дороги до Уэллтона по раскаленной трассе, вечер с матерью и очередное свидание с собственным страхом.