banlieue

Дни пробегали незаметно, а жить тут становилось все легче и легче. Чаще всего я сидел на заднем дворе, окруженный цветами Джоанны и деревьями, ловил на себе взгляды ее соседок, которые по вечерам приносили мне разные блюда и приглашали на прогулку, но я отказывался, и они ошибочно думали, что я новый парень Джоанны. Я отказывался не потому, что они некрасивы или неприятны мне. Я отказывался потому, что мне этого не нужно, я не стану их хорошей опорой. Я узнал, что Джоанна работает медсестрой, она часто уходит по вечерам из-за ночных смен, а мы с Луи в это время не спали, я слушал его истории, которые были о разных людях или существах. Он громко смеялся и стал позировать мне, перестал меня стесняться. – Мам! Где моя рубашка?! – Луи носился по дому в поисках Джоанны, нервничал. – Она ушла, – я стоял в дверном проеме в гостиной, Луи остановился у дивана. – Почему так рано? – его глаза блеснули. – Вообще-то, уже почти полдень, – я поправил свои наручные часы и засунул руки в карманы. – Черт! – он раздраженно разворачивается и выходит на улицу. Я иду за ним. – Что-то случилось? – Вы все равно не поймете. – Расскажи мне. – Где Дори? – Она больше не будет приходить. – Но почему? – Потому что у нее тоже есть семья, – Джоанна думала, что я буду хорошей нянькой. – Вы одолжите мне рубашку? – Зачем? – Мне надо. – Они все будут на тебя велики. – В этом нет ничего страшного. – Ты расскажешь мне, зачем? – Да, только вечером. – Ладно, пойдем. Я увидел, как его лицо изменилось, как он стал счастливым в один миг. Мы поднялись в мою комнату, я открыл шкаф, Луи стоял сзади меня. Мои рубашки действительно сидели на нем не так, как ему хотелось бы, я помогал ему застегивать пуговицы. – Как я выгляжу? – я сделал шаг назад и пригляделся. Рукава висели, рубашка прикрывала его колени, она была слишком белой для него. Это изначально было плохой идеей, но я хотел провести с ним время. – Как сказать… – он грустно на меня посмотрел. – Давай померяем другую. – Это была последняя, – я оглянулся на рубашки, которые лежали рядом с вешалками на моей кровати. Да, действительно последняя. – Давай знаешь что, – я подошел к нему и взял его руку, – мы закатаем рукава для начала. – он расслабил ее и позволил мне помочь. Внимательно следил за моими движениями. – Не думаю, что это поможет… – Ты еще не видел результата, – я уже закатываю второй рукав. – Видишь? – я снова отошел немного назад и посмотрел на него. – Так намного лучше. – Разве? – Иди к зеркалу, – он подошел к тому, что стояло в углу моей комнаты. Наклонил голову. – Неплохо, – поправил рубашку, наклонил голову в другую сторону. – Теперь, я думаю, ее надо заправить, – я подошел сзади, наши взгляды встретились в зеркале. Он медленно приподнял край рубашки и расстегнул пуговицу своих шорт. Поднял руки и ждал, что я сделаю это за него. Я наклонился, осторожно, смотрел ему в глаза. Луи случайно дотронулся до моей щеки ладонью, но не стал ее убирать. Улыбнулся. Этот момент был очень медленным и нежным, я застегнул ширинку шорт мальчика и поправил их, легонько отмахиваясь по его бедрам. Луи повернулся ко мне лицом. Мы долго смотрели друг на друга. – Спасибо, – он оставляет мягкий поцелуй на моей слегка заросшей щеке. – Не за что, – шепчу я на его ухо. – Мне пора, – он оставляет меня с отпечатками ладоней на майке и пальцев на запястьях. Он ушел, а я долго думал про себя, что же мы делали? Луи как будто хотел этого, как будто он совершенно точно знает, что делает. В моей комнате все еще пахло им, вишней и лилиями. Мне захотелось оставить эти моменты с ним в сердце навсегда, потому что он точно тот, кого я никогда не забуду. Эта неделя у них была настолько необычной для меня и красивой, что мне захотелось жить тут, захотелось поддерживать с ними контакт, как с хорошими друзьями семьи. Люди во Франции привлекательны мне. Я провел день в одиночестве, снова. Но это было приятно, я что-то чиркал в своем блокноте вместе с пижамной рубашкой Луи на своих коленях, которая дарила тепло. Вечер тянулся достаточно долго, тем более после звонка Джоанны о том, что она вернется только утром. Вечер был удивительно прохладным и я сидел на заднем дворе за столиком с чашкой кофе. Мои брюки были немного испачканы краской и недавно пролитым на меня морсом, кувшин с которым обронил Луи. Я сидел там, рассматривая цветы Джоанны, все еще восхищаясь ими, видел соседку, которая кокетливо со мной заигрывала, помахав рукой. Я помахал ей в ответ, и она смущенно улыбнулась, скрылась за прекрасно плетущейся ипомеей. День близился к концу, я посмотрел на наручные часы и удивился, что Луи все еще нет дома. Я растерялся и не знал, что мне делать, ведь небо уже украшал закат, а мальчика так и не было. Я зашел в дом и позвонил семьям его друзей, номера которых оставила Джоанна, но они все уже были дома, причем давно. И никто из них сегодня не видел Луи. Я покрылся холодным потом и собрался, чтобы идти на поиски, хотя совсем не знал местности. Я уже вышел из дома вместе с фонарем, но этого, слава богу, не потребовалось. Где-то в начале улицы уже ехал Луи, я видел его темнеющие глаза и испачканную одежду. Он кинул велосипед у калитки и побежал ко мне. Его щеки были мокрыми из-за слез, а волосы клочьями торчали. Он протер нос рукой и обнял меня. Его плач пронзил меня насквозь, а его холодное и трясущееся тело сжало мои легкие. Он прижался лицом к моему животу и продолжал плакать. Я осторожно гладил его по голове, сочащаяся кровь из его брови попадала на мою майку. Видимо, у него заканчивались силы, и я почувствовал это, поэтому взял его на руки и отнес в дом. Его ладони и колени были стерты до крови, его бровь была разбита. Я посадил его на унитаз в ванной и принялся раздевать. Он все еще плакал, старался не делать этого, но у него не получалось. Его тело легко мне поддавалось, поэтому мы быстро справились. Я включил воду, оставив его сидеть в одном нижнем белье, он сложил руки на груди, как будто прятался. – Ты обещал, что расскажешь, зачем тебе нужна была моя рубашка, – я понимал, что спрашивать у него что-либо будет бессмысленным, потому что он не выглядел так, как будто хотел поделиться. – Я ее испортил, извините, – его голова была наклонена, а голос совсем охрипшим. – Ничего страшного, у меня таких миллион, – решил не давить на него сильно. – Не говорите маме. – Не скажу, если ты скажешь мне, – он ничего не говорил, только закрыл глаза и сглотнул. Когда воды стало достаточно, он без моей помощи снял свое белье и залез, немного стесняясь, и это было нормально. Мы сидели так около десяти минут, просто наслаждаясь компанией друг друга, просто я пытался отпечатать его опухшее лицо в крови где-то в извилинах, просто чтобы он был. Его нервные окончания посылали миллионы сигналов в мозг, болевые ощущения рассеивались в местах с открытыми ранами. Он выдохнул тяжело и высунул свои руки из воды. – Я ему не нравлюсь, – его бедное личико перестало быть умиротворенно спокойным, его глаза зажмурились, чтобы не выпустить ни единой слезинки. Я обнял его, и он обнял меня мокрыми руками, но это не было некомфортно. Я почувствовал, как он сжимает ткань моей расстегнутой рубашки, как его слезы исследуют его лицо от глаз до подбородка. Его кожа была влажной и очень мягкой на ощупь, и он все еще пах как летний сад. Луи периодически всхлипывал и усиливал свою хватку, но его тело не выдерживало этого. Ему было как-то тяжело, ему было как-то неприятно и неудобно. Спустя еще некоторое время нам было больно отпускать друг друга, но нам пришлось. Я накинул на него полотенце и мы пошли в его комнату. Я одел его и уложил в кровать, но ему не хотелось спать. Его бровь кровоточила, поэтому мне пришлось сходить за аптечкой, но он не хотел этого. – Расскажите мне об Америке, – я поглаживал пластырь на его брови, смотрел в его красные глаза. – Она большая и имеет много красивых мест, – его руки лежали под щекой. – Вы путешествуете по ней? – его голос был приглушенным. – Нет, меня не очень привлекают эти места. – Почему? – Потому что они не живописные. Они не такие, какими я бы хотел их видеть. – Вам нравится Франция? – Очень. – Вы родились в Америке? – Да. – Я думал, что у меня никого нет, кроме мамы и папы. – Я тоже так думал, когда был меньше. – Когда вы начали рисовать? – Еще в начальной школе, мои родители поддерживали мое увлечение. Я поправил его челку, сел на кровать. Луи пытался заснуть, закрыл глаза. Он тяжело дышал и хмурился. Я не знал, куда себя деть, только выключил свет и вернулся к нему. Его тело дрожало снова, а из горла прорывался тихий скулеж, я чувствовал всю его боль на себе. И даже если я не понимал, кому Луи не нравится, почему он был избит, почему он так плачет, я знал, что его детское сердце разбито, но он должен оправиться. Детская боль сильна, но коротка. Он очень не хотел этого, пытался как-то это прекратить, но ему было очень больно. Я ожидал, что он поделится со мной своими страхами, но напрасно. Мы знали друг друга лишь восемь дней, он не обязан рассказывать мне все, что его тревожит. – Не уходите, мистер Стайлс, – я остановился в коридоре, опустив голову, повернулся в его сторону. Я вернулся к нему в постель и лег рядом. Он перестал дрожать, но не перестал плакать. Я прижал его к себе сильнее, нам хватало места на его односпальной кровати. Луи прижал свои руки к груди, не двигался, лишь бесшумно плакал и всхлипывал. Это было так необходимо мне, понять его, побыть с ним наедине, показать, что я надежный человек. Луи не был глупым, он был очень умным и прекрасным. Он всегда добивался того, чего хотел. Мы заснули почти одновременно, не меняли свое положение, я только поправил одеяло и поцеловал Луи в лоб. Этот момент был волшебным, эта ночь была обворожительной. – Лу, откуда у тебя эта рана на лице? – Джоанна разбудила меня где-то в шесть часов утра, как только вернулась. Она вежливо попросила меня покинуть комнату мальчика. – Упал, вчера, я катался в лесу, – уже было десять, мы завтракали в столовой, Джоанна совсем не спала, но и не выглядела уставшей. – Правда? И с кем же ты был? – я не встревал в разговор, делал вид, что заинтересованно читаю книгу. – С Микки и остальными, как обычно. – Странно, они все сказали мне, что вчера ты с ними не был. – Врут. – Ты снова был у Бена? – Мам. – Луи, тебе всего лишь двенадцать. – И что? – Может, ты подождешь немного? – Ты не вернешь мне папу. Он встал слишком резко, ушел быстро, оставив недоеденный бутерброд на столе. Я посмотрел ему вслед, нахмурился, а затем снова уставился в книгу, когда Джоанна встала с места. – Вы читаете сто третью страницу уже целое утро. У вас какие-то проблемы, мистер Стайлс? – я захлопнул книгу и положил ее на стол. – Кто такой Бен? – Мальчик, который нравится Луи. – Сколько ему? – Пятнадцать, и он тот еще задира. – Он как-либо обижает Луи? – Бьет, наверное, обзывает, я не знаю. Я ни разу его не видела, я только представляю, как он выглядит. Он живет где-то за городом, отдаленно. – Поэтому вы ничего не можете сделать? – К сожалению, нет. – Почему Луи к нему ходит тогда? – Потому что ему нужна любовь. Я заметил, как Джоанна смахнула слезу и отвернулась, начала мыть посуду, чтобы отвлечь себя. Я никогда не встречал ничего подобного, да и сильно не разбирался в психологии, но это было отвратительно. Я сидел там, слушая, как посуда ударяется друг о друга, недолго. Я не выдержал. Я не знал, что мне делать. Мысль о том, что какой-то там подросток творит то, что ему хочется, взбудоражила меня. Мне кажется, я даже немного приревновал Луи. Я поднялся наверх, в его комнату, около минуты стоял у запертой двери. Я думал, что я могу его напугать, я думал, что разрушу идиллию в один момент, я думал, что потеряю все за секунду. Я открыл дверь медленно, уже ненадолго остыв. Он сидел на кровати с тем же журналом, который читал неделю назад. Листал его, рассматривал рисунки, слезы периодически капали на гладкие страницы. – Я не давал разрешения входить, – он сидел с опущенной головой, одна его рука лежала на коленке. – Я решил войти сам, – подхожу к нему осторожно, подставляю себе стул, что постоянно стоит в его комнате у стены. – У вас нет такого права. – У тебя нет права разбивать сердце матери, – Луи начинает моргать чаще, пытается сдержаться. Он молчал целую минуту, а затем поднял на меня свои глаза, положил журнал рядом и встал на колени, вытягиваясь вперед. Слезы текли вниз, почему-то когда я смотрю на него, мне хочется изобразить этого мальчика на холсте и посвятить ему не одну выставку. Он был живописен. Прям как Франция, он был воплощением Марселя. Человеческой версией моих мечтаний и самых дальних грез. Он выглядел как живой портрет, как пейзаж, где вы можете заметить колыхание волн или услышать шелест листьев. Он поставил руки мне на колени и выгнулся. Я напрягся, сжал скулы, смотрел в его безвинные глаза. Мы долго переглядывались. Я знал, что Луи все понимает, и, возможно, он понимал, кто я такой. – Так что, даже не поцелуете меня? Он приблизился первым, дышал мне на лицо, ждал. Он все еще сомневался, до конца ли правильно ли, все-таки, меня понял. Я положил свои ладони на его руки и легко их сжал. Он закрыл глаза и я поцеловал его. Он не старался что-либо сделать, просто поддался, как будто был умелым в этом. Я проник внутрь, исследовал его маленькие (еще, возможно, молочные) зубки, приметил два клыка в нижней челюсти. Я почувствовал вкус арахисовой пасты и сахара, приторный остаток алкоголя, что было странно. Ему нравилось, его руки не были настолько напряжены сейчас. Я подхватил его хрупкое тело, держал в районе ребер. Не знаю почему, но мы не боялись быть замеченными, мы не боялись, что нас застукают. Это могло продолжаться вечность, но в его небольших легких кончился кислород. Мы даже не посмотрели друг другу в глаза, он сразу упал на мое плечо, схватив меня на майку на спине, вдыхал запах моей кожи. – Луи, все в порядке. И он ничего не ответил, просто продолжил держать меня, а я продолжал держать его. Мы провалились в свой собственный мир, для нас не существовало ничего, кроме этого момента. Тем утром мне пришлось оставить его, Джоанна поднималась в комнату, звала меня. Она застукала нас совсем близко друг другу, находящимися буквально в паре сантиметров, только-только разрывая вечные объятия. Мы с Луи сдружились. Он сопровождал меня везде, почти не гулял с друзьями. У этих детей была небольшая ссора, которую я наблюдал, когда Микки (вроде бы) набросился на Луи с кулаками, выкрикивая оскорбления в сторону того самого Бена. Мы все были в недоумении, я увел оттуда Луи, который был не в состоянии постоять за себя. Но об этом быстро забыли. Я рисовал только его и прятал рисунки от Джоанны, показав ей всего один, я немного боялся всей этой ситуации. Я рисовал его постоянно счастливым, улыбающимся. Однажды он попросил добавить его на один из моих пейзажей: – Мне кажется, здесь чего-то не хватает, – он сидел у меня на коленях. – Чего же? – я еще раз провел кистью по рисунку. – Меня, – он улыбнулся. Я поцеловал его щеку. Он стал поглаживать мои колени, опустил свои глаза на пол. Мы замолчали и больше к этому не возвращались. Семнадцатое утро выдалось очень свежим, дни становились невыносимо горячими, мы были в лесу. Джоанна много работала, в больницу поместили несколько зараженных какой-то болезнью Третьего мира. Солнце было уже достаточно высоко. Луи играл с камнями. – Я всегда думал, что художники очень неряшливы, постоянно измазаны краской и носят береты, – он кинул один из камушков в меня. Я нес наши вещи. – Разве? – Да, – Луи поднял глаза на меня, зажмурился. – И на кого я тогда похож? – мне было жарко, я снял майку. – На писателя. Писатели обычно очень аккуратны и точны в своих действиях. – На самом деле, я работаю над книгой, – Луи снова посмотрел на меня. – Правда? – он шел впереди. – Да, – деревья пропускали слишком много света. Я почувствовал увеличивающуюся влажность. – Я работаю над учебником по живописи. – Боже-е-е-е, – он остановился, я почти в него врезался, – ты такой скучный. – Просто ты еще недостаточно взрослый. – П-ф-ф, – он отвернулся от меня, поднял голову. – Мы уже пришли. Я оглянул место. Здешние называли это озером, но, вообще-то, это был средних размеров пруд. С той стороны, куда мы пришли, находился небольшой пирс, достаточно устойчивый и ровный, из почти новых деревянных досок. Луи скинул с себя одежду, оставив только тканевые белые плавки, прыгнул в воду бомбочкой с этого самого пирса. Если бы я там стоял, то был бы уже мокрый. – Гарольд, чего же ты ждешь? – его голова показалась из воды, он протер глаза. – Я пришел сюда не за этим. – Трус. Я усмехнулся. Луи снова скрылся под водой, я установил мольберт на пирсе. Захотелось порисовать чем-либо легким, например, акварелью. Которую я, кстати, купил в Париже. Я рисовал быстро, акварель была легка для меня в использовании, мне не требовалось даже делать карандашный набросок. Все было очень спокойно, вокруг пели птицы и вода немного шумела из-за Луи. Я изредка смотрел на него, мальчик выныривал с ракушками в руках, кидал их в камыши неподалеку. Он вышел на противоположный берег и разлегся на траве, где не было деревьев, что могли помешать солнцу. Я очень быстро сделал набросок карандашом, придавая немного объема тенью. Вскоре Луи перевернулся. Я замечал, что ему становилось скучно. Я посмотрел на часы, уже начало десятого. Я размял руки. Он снова запрыгнул в воду, немного поплавал, я видел его. Я с энтузиазмом принялся за рисунок, добавлял динамики цветам. Луи нырнул. Я почти не обратил на него внимания. Я смешивал краску на палитре, еще раз глянул на воду. На гладь воды. Ни одного заметного колебания. Я остановился, положил кисти и палитру на мольберт. Вода все еще была гладкой. Я снял свои часы и штаны. – Луи?! – я сильно испугался за него. – Луи! – реакция была заторможенной. Ни одного шороха вокруг – и я прыгнул в воду, опускаясь на самое дно, не имея возможности открыть глаза из-за песка и пыли. Я плыл вперед, пруд был очень глубокий. Я задыхался, выныривал, снова опускался под воду. Он не дышит уже больше минуты, я ускорился. Честно, я начал паниковать из-за этой ситуации, с которой я столкнулся впервые. Обследовав весь пруд, я пытался отдышаться на поверхности, осматривался. Луи не дышит уже больше двух минут, я параллельно рассматривал ближайшие кусты и деревья. У меня не было никакой надежды, я заправил волосы наверх, безысходно протер свои глаза. Внезапно, я почувствовал движение около своих ног, снова опустился под воду. Маленькая ладонь схватила мое предплечье. Мы вынырнули. – Купился! – он был в порядке. – Луи, какого черта?! – смеялся. Мне было не смешно. – Господи, да я чуть не умер здесь! – Гарри, это просто шутка, – он не понимал меня, все еще держал мои предплечья. – Я знал, что ты залезешь в воду только чтобы спасти меня. – Луи, ты же уже взрослый! Я, о господи.. – я был зол. Его улыбка сходила на нет, я был весь напряжен, его грудная клетка вздымалась от учащенного дыхания. Мы застряли в самой глубокой точке этого озера. Где-то посередине. Солнце спряталось, поднялся ветер, нам стало холодно. Я смотрел ему в глаза, немного придерживал его на плаву. Рука Луи поползла к моему лицу по моей руке, он погладил меня по подбородку. Медленно, очень медленно. Но я все еще злился, он сократил расстояние между нами, почти прижался ко мне. Луи убрал волосы с моего лба, провел большим пальцем по брови. Я прикрыл глаза, он все еще держался за меня другой рукой. Я подхватил его, и тогда он незамедлительно поцеловал меня. Снова, он снова сделал это, извиняясь, по-детски невинно, я не сопротивлялся, хотя очень хотел. Ветер подул сильнее, мы прижались друг к другу, потому что замерзали. Луи не хотел отпускать меня. – Прости, я больше так не буду, – его ладонь прижалась к моей груди. Мы быстро оказались на пирсе, к счастью, Джоанна дала нам полотенца и немного перекусить. Мы сидели укутавшись, свесив ноги в воду. Луи все еще трясся, я пил содовую из стеклянной бутылки. Он смотрел вдаль, я смотрел на него. – Ты знаешь, я хотел нарисовать тебя, но, кажется, придется закопать тебя под травой, – он повернулся ко мне. Улыбнулся с набитыми щеками, отвернулся. – Нет, не рисуй меня, мама снова попросит показать рисунок. – Ты так боишься, что она тебя заметит? – Нет, – Луи откусывает бутерброд, опускает голову. – Она тебя выгонит. – Почему? – я не понимал его. – Она спрашивала меня, чем мы занимаемся, когда ее нет дома. Еще она спросила, не трогаешь ли ты меня. – В смысле? – В смысле как плохие дяди трогают маленьких мальчиков, – я замолчал. Луи высунул ноги из воды и отряхнул руки от крошек. – Я ничего не сказал ей. Ты не трогаешь меня, – он ушел переодеваться, а я смотрел в воду. Пустая бутылка отправилась в корзинку. – Гарольд? – я пришел в себя. – Все нормально. – Ладно. Он стоял рядом со мной, когда я стирал карандашный набросок, закрашивая его после. Ему понравился мой пейзаж. Я оделся, солнце снова появилось, но в тени все еще было не так жарко. Луи обнял меня, когда мы ждали, пока высохнет краска. Я придерживал его плечи. Мы возвращались домой не спеша, Луи болтал о мелочах. Его тело было очень загорелым, светлые волосы переливались на солнце, рубашка открыла его живот. Мы решили не говорить Джоанне о неудачной шутке Луи, у нас было приподнятое настроение. Луи сказал, что ему очень нравится ходить на танцы в его городе. Ему нравится Рождество. Пока мы шли, погода сменилась на пасмурную, поднялся небольшой ветер. У дома стояла машина Джоанны, хотя утром она уезжала на работу. Мы удивились. До полудня оставались минуты, мы зашли во двор, услышали голос Джоанны и еще один мужской. Луи резко помрачнел. – О, Луи, мальчик мой! – мужчина говорил с ужасным акцентом, от которого меня воротило. Как я заметил, Луи тоже. – Мам? Почему ты не на работе? – он не подходил к ней, стоял возле меня. – Сюрприз! Я привезла Бартоломью! – Луи не был рад так же, как и она. Мужчина подошел ко мне. – Бартоломью Валуа, – он протянул мне руку. – Гарри Стайлс, – я поставил мольберт на землю. – Ох, какой у вас прекрасный американский акцент, – у Луи вырвался смешок. – Да, я из Америки. А вы? – Из Обервилье, рядом с Парижем. – М, понятно, вы новый парень Джоанны? – Луи спрятался за мной. – Да, да, вы знаете, удивительная женщина, Джоанна, – та покраснела от смущения, Луи покраснел от злости. Мы зашли в дом, Бартоломью говорил стихами, я оставался с Луи, потому что тот испытывал ненависть к этому человеку. Джоанна готовила обед. Я прибирался в своей комнате, искал кофту потеплее, Луи сидел на кресле, читал одну из моих книг. Он был раздражен, зол, поэтому я не трогал его. Он не любит отчима, его можно понять. Он не заметил, как я сел за стол, смотрел на него, зарисовывал в своем блокноте. Он очень вдумчиво читал взрослую книгу, пытаясь, наверное, прочитать что-то между строк. – О чем вообще эта книга? – ему надоело. – Гарольд, не рисуй меня. – Луи, тебе лучше говорить тише, Бартоломью ходит бесшумно. – Угх, он меня бесит. – Я заметил. – Кто тебя бесит? – Бартоломью появился буквально из воздуха. Серьезно. – Неважно, – Луи встал с кресла, что было возле двери, подошел ко мне. – Луи, можно с тобой поговорить? – Говори, – я мешал им. – Нет, наедине, пойдем, не мешай мистеру Стайлсу. – А у меня нет секретов от Гарри. Говори, – он держался уверенно и дерзко. Я не мог смотреть на него, но и не мог смотреть на Барри. Его закрученные усики превращали меня в школьника, смеющегося от любой вещи. – Луис, пойдем, это семейное. – Семейное?! С каких пор мы с тобой – семья?! Я встал, хотел выйти, чтобы не мешать им, Джоанна поднималась по лестнице, вытирая руки кухонным полотенцем. Она зашла в комнату, закидывая его на плечо, подошла к Бартоломью. Я почувствовал, как напряжение Луи разрастается, я видел, как он сжал кулаки. – Луи, это что такое?! – она не подходила к нему, стояла около Барри, держала его за предплечье. – Перестань так разговаривать со взрослым человеком! – начала кричать. В моей комнате не хватало воздуха. Я не двигался. Луи тяжело дышал. Бартоломью просто стоял, смотрел на все это без особых эмоций. Мы с ним переглянулись. Не буду лукавить, я хотел прожечь его взглядом, я посмотрел на него осуждающе, он пользовался любовью Джоанны, она всегда становилась на его сторону, судя по всему. В помещении застоялась тишина и плохой воздух, уже теплый. Луи смотрел на мать, наверное, пытаясь до нее достучаться. Мне показалось, они так и не говорили о Бартоломью, просто однажды Джоанна появилась с ним. Луи ревновал. – Папа умер всего пятьдесят один день назад! С этими словами он ринулся с места, толкнул Джоанну, выбежал из комнаты. Напряжение так и не спало. Мы услышали, как хлопнула дверь, Бартоломью держал Джоанну за талию, прикрыл глаза. Та, в свою очередь, приложила ко рту полотенце, сдерживала слезы. Я ждал, когда же они покинут эту комнату. – Поганец, – Барри поправил свои усы, я нахмурился. – Он срывает нам весь переезд, – по щеке Джоанны текла слеза, она закрыла глаза. – Такой неблагодарный. Они ушли. Я остался один. Луи нигде не было, он уехал куда-то на велосипеде, а я молился, чтобы он вернулся до заката в нормальном настроении. Я сидел на улице за столиком, солнца все еще не было. К счастью, ветер стих. Бартоломью открыто флиртовал с нашей молоденькой соседкой. Она громко и пискляво хихикала. Я читал книгу, попивал свой кофе, высматривал Луи на горизонте временами. – Что вы читаете, мистер Стайлс? – Барри присел ко мне. – «Колыбель для кошки», – я не отрывал глаз от книги. – Интересно? – Да, – давал краткие ответы, чтобы он отстал от меня. Но мистер Валуа не понимал намеков. – А чем вы занимаетесь в Америке? – я не любил такие расспросы, мне уже хватило Джоанны. – Я преподаватель в университете. – Американцы, – он сказал это с каким-то отвращением в голосе, прикусив свой язык на звуке [н], невоспитанно выплюнув последние буквы. Я не любил спорить с людьми, обладающими уровнем интеллекта ниже моего. Поэтому закончил наш диалог на его слове, продолжил читать книгу с полуухмылкой на лице. Джоанна вышла к нам и позвала на обед, когда я вежливо отказался. Бартоломью снова подкрутил свои усики и посмотрел на меня. – Что вы, Гарри, вам не нравится французская еда? – Барри был обычным среднестатистическим мужчиной. – Прошу простить, Джоанна, но я не голоден, – я не отрывал глаз от книги. Последние абзацы не остались в моей памяти. – Пойдем, Бартоломью, там все стынет, – тот встал, нависая надо мной тучей. Барри был с меня ростом, но немного крупнее и тяжелее на вид. – Я думаю, это неуважение к хозяйке, – я держался. Мало ли что там у этого мужчины происходит в голове. – Я бы не отказался от чашечки кофе, будь так любезна, – я протянул свою чашку Джоанне, та послушно взяла ее. – Джоанна! – Бартоломью выбил из ее рук чашку, та упала на траву, оставшийся в ней кофе немного расплескался. – Сколько раз я говорил тебе! – Мистер Валуа! – я вскочил. Все было неожиданно. – Я не позволю вам так обращаться с женщиной, – я положил книгу на стол, поправил свою рубашку и протянул Джоанне руку. – Пойдем, – я собирался увести ее. Руки раскраснелись. Бартоломью остался там, стоял как столб, походил на разъяренного быка. Соседи уже выглядывали на нас из-за цветущих кустов и заборов, стоя на дороге, позабыв о своих делах. Что это было, я так и не понял, Джоанна выглядела расстроенной, она ничего не сказала мне. День был тихим. Джоанна была в своей комнате, Бартоломью в гостиной смотрел телевизор, я читал книгу на креслах на крыльце, ждал Луи. Закат начинался раньше, чем должен был, я пролил на себя кофе, поэтому вернулся в дом, чтобы переодеться. – Вы, американцы, такие заносчивые, – похоже, что Бартоломью услышал, как я проходил мимо. Точно не знаю, но он, по-моему, был нетрезв. Я не ответил ему. Да, до этого я встречал людей из Европы, которые плохо отзывались об Америке, но я плевал на них. Мне было все равно. Они не оценивали мой талант по достоинству, они просто не умели. Мне не надо было знать, что они думают о нас, о нашей стране, о нашей власти. Моя мать научила меня не обращать внимания на все это. Благо, я и вырос в толерантном обществе, где все вокруг отличались своим умом, и всем было плевать, откуда ты. – Такие тупые и мелочные. Вам нужны только деньги, – я поднимался в ванную комнату, но все еще его слышал. Но не слушал. – Такие свиньи. Я намылил пятно на своей рубашке, пошел за другой. Джоанна уже встала, выглядела уставшей. Я попросил ее еще полежать, на что она ответила, что должна готовить ужин. Мне не переубедить ее. Я спускался вниз, застегивая пуговицы, заметил, что Барри уже нет в доме. Я вышел, увидел его, стоящего у перил вместе с моей книгой в руках. Он курил, выдыхал дым с пронзительным кашлем. – Даже эта книга тупая, – он бросил ее на кресло, где я ее и оставил. – Если вы не понимаете смысл, это ваши проблемы, – он повернулся ко мне. – Не обязательно быть умным, чтобы понять, что Америка – это страна, которая рухнет первой. – Ах, я бы поспорил с вами, – я сел в кресло, снова открыл книгу, – но я, к сожалению, был воспитан культурным человеком. – Гарри, зачем вы приехали сюда? – Этот дом теперь мой, я не могу отдохнуть здесь? – Зачем вы приехали сейчас? – закуривает третью сигарету. – Джоанна пригласила меня. Он отвернулся, я не понимал, что конкретно его волнует, что ему не нравится в моем поведении. Еще, я так и не понял, зачем он вообще приехал. Джоанна вышла к нам, позвала на второй обед, все еще выглядела уставшей. Бартоломью стал говорить с ней на французском, думая, что я не пойму его, но, о господи, я знал французский так же хорошо, как и английский. Нелепость ситуации заставляла меня сдерживать смех. Бартоломью спорил с Джоанной обо мне, спрашивал, почему я здесь, если у нее есть он и все в таком духе. И, последняя фраза, вылетевшая из его рта как пуля, полетевшая прямо мне в лоб: – Bientôt vous dire Louis que j'étais son vrai père? (Скоро ты скажешь Луи, что я его настоящий отец?) – Comment intéressant de vous entendre dire. (Как интересно слышать это от вас.) Бартоломью повернул голову в мою сторону, его лицо выражало огненную ярость, я прищурился, смотря в его глаза. Не улыбался, не показывал ничего, кроме аристократичного отвращения к низшему классу. Бартоломью уже было налетел на меня, Джоанна приоткрыла рот, на горизонте появилась знакомая тень, мчащаяся на своем велосипеде так быстро, как только можно было. – Я дома! – он был таким же, как и в первый день нашей встречи: счастливым и светлым. Он бросил свой велосипед на траве. – Мам, я голоден! – его внутреннее состояние было для меня загадкой. Луи поднялся по ступеням и прошел мимо нас так, как будто ничего не замечал. Не почувствовал напряжение, не увидел злости в наших лицах. Он прошел мимо, потянув Джоанну за руку, Бартоломью остановился в шаге от меня. Мы решили успокоиться. Мы зашли в дом, дружно сели за стол. Луи сверкал, был ярче солнца. Мы спокойно сидели за столом, не смотрели друг на друга, мальчик с аппетитом опустошал тарелку. – А мороженое будешь, Лу? – Да! – Бартоломью потрепал Луи по голове, я зло на него посмотрел. – Джоанна, достань ему одно. Луи выбежал из помещения быстро, с мороженым в руке, я проводил его взглядом. Бартоломью неодобрительно посмотрел на меня. Вскоре и я ушел, а тот начал громко говорить с Джоанной обо мне. Эх, как легко не понравиться людям. Я заперся в своей комнате, натянул новый холст. Был относительно вдохновлен на шедевр. Руки болели, я подошел к окну. Луи сидел на дереве вместе со свернутой в трубу газетой, рассматривал окрестности. Джоанна постучалась, я открыл ей дверь и принял кофе с пирогом. Она больше не носила дешевую бижутерию. Или яркую одежду. Больше никаких гламурных босоножек или причесок. Мне стало ее жалко. Я вернулся к окну, где увидел Барри, держащего Луи на руках, пока тот отбивался и смеялся очень громко. Я закрыл окно и больше к нему не подходил.