я и уда

Тэхен разделяет позолоченной кредитной картой снег на недлинные дорожки, сворачивает доллар и вдыхает сразу две, дружелюбно протягивая Сокджину самокрутку, предлагая вдохнуть оставшуюся. Кокаин застилал уставшую голову дымчатой поволокой. Тэхен откинулся на спинку кожаного дивана, улыбаясь довольным котом. — Не страшно умереть? — спрашивает Сокджин, все же делая жадный вдох. Тэхен хрипло смеется, поворачивает голову к сидящему Сокджину, по-хозяйски расставившему ноги. Его приталенная рубашка с закатанными рукавами облегает подтянутое тело и обнажает крепкие руки с сетью выступающих вен. В паху приятно заныло. Тэхен подвинулся ближе, усилием воли игнорируя упирающийся в грудь объектив камеры. — Страшно жить, умирать не страшно, — шепчет младший в чужие губы, проводит горячим языком по их границам и переходит на щеки с колющей щетиной, несильно сжимая длинными пальцами шею. — Ты мог бы хотя бы перед работой не закидываться, — Тэхен ухмыляется, чувствуя бедрами чужое возбуждение. — Так молод и так грешен, — хрипло шепчет Сокджин в ухо, вызывая мириады мурашек по выгибающейся спине. — Думаешь, Иисуса интересует, сколько членов я сосал? — парень откидывает шею, приглашая Сокджина оставить пару болезненных гематом, но тот лишь улыбается и качает головой. — Бог любит всех, — говорит он, стискивая крепкой хваткой чужие бедра. — Нельзя портить товар. Тэхен смеется. Его ведет немного в сторону, но Сокджин держит крепко, прижимая к своему паху. В груди даже не кольнуло и не екнуло совсем: Тэхен — товар, марка для брендов, подстилка крупных пузатых дядь, которые купают его в деньгах, и на самом деле — никто. Пропавшая среди наркотиков и секса душа, не более и не менее. Сокджин говорит колючую правду, которая вроде бы и должна обидеть, но Тэхену как-то плевать. Он подается вперед, впиваясь собственными губами в чужие, и втягивает Сокджина в развратный поцелуй, сплетаясь языками. Объектив отпечатался на его груди красным солнцем, но чужое возбуждение, о которое Тэхен охотно трется, волнует гораздо больше. Сильные руки оглаживают между ягодиц; Тэхен стонет в поцелуй, прогибается, сжимает лениво шелковые волосы и недовольно рычит, когда дверь отворяется. — Тэхен-а, пора… Ты опять за свое? — хмыкает Ынха, стуча шпилькой по каменной кладке. Тэхен с неохотой отстраняется, облизывая влажные губы. Девушка свирепо смотрит сначала на столик с остатками белого порошка, после — на растрепанного Тэхена и едва смущенного Сокджина. — Сколько мы будем это обсуждать, Ким Тэхен? Трахайся и употребляй вне работы, — шипит она. — Прости, Ынха, это мой промах, — виновато улыбается Ким-старший. — Сокджин! — стискивая аккуратными пальцами с накрашенными ядерно-красными ногтями какую-то папку, рявкает та. — Хватит спускать ему это с рук. — Нуна, — лениво волоча язык и растягивая гласные, говорит Тэхен. — Заебала. Хватит орать. Ынха поджимает губы, кидая папку, проехавшую по гладкой поверхности несколько сантиметров, на кофейный столик. Она ничего не говорит, взглядом прожигая дыру в равнодушном юноше. Сокджину даже становится неуютно, будто это его испепеляют, а Тэхену попросту плевать. Девушка хмыкает: — В папке — продление контракта. «Фэрм Стэй» нравятся рейтинги продаж, а все благодаря твоему смазливому личику, но гнилой душонке. — Ты на моей гнилой душонке бабло рубишь, так что не тебе ныть, — поджимает губы Тэхен. Сознание уплывает, но он упорно старается не отключиться. — И терплю твое скотское отношение. Я думаю, тебе пора бы подыскать нового менеджера, — в который раз угрожает Ынха, цокает и, так и не дождавшись желанного «Окей, нуна, ты права, я скотина. Не уходи», разворачивается на пятках, громко стуча каблуками в студию. Затвор камеры громко щелкает, ослепляя Тэхена. Он не позволяет себе моргнуть и сбросить пафосную маску дорогой модели, выполняет просьбы Сокджина по типу встань туда, поставь руку вот так, приподними голову повыше, взгляд — острее, и так бесконечных три часа. Ынха нахохлившимся воробьем стоит в углу, потягивает эспрессо из трубочки и перебрасывается короткими фразами с коллегой, чьего имени Тэхен не знает. Из динамиков доносится легкий джаз. Тэхен, вообще-то, ненавидит джаз. И инди тоже ненавидит. Ему по душе пост-хардкор с ледяными нотками металла, но никого это здесь особо и не трогает. Он не забывает повторять в своей голове, что он — лишь товар, фальшиво-красивое лицо, только этим и зарабатывающее деньги. — Ынха-онни, слышала, что произошло с господином Чхве Сонмином? — вполголоса спрашивает та самая коллега. Тэхен неволей обострившегося слуха цепляет краем уха сказанную фразу. — Ты о генерале Чхве? — переспрашивает Ынха, хмурясь. — Слышала, конечно. Мне кажется, каждый второй знает о том, что случилось. — Я думаю, что знаю, кому он перешел дорогу, — шепчет девушка, приближаясь к Ынхе. — Поговаривают, что бабочка снова в деле. — Бабочка давно упорхнула, Лиз, не неси глупости, — шипит она, одергивая младшую за рукав рубашки. — Он был генералом полиции. Думаешь, он мало кому дорогу перешел? Глупо думать о них. Тем более, группировка давно расформирована. — А как ты объяснишь бабочек? — поджимает губы Лиз. — О каких бабочках ты говоришь? Перестань молоть чепуху и иди работай, в конце концов, — хмыкает Ынха, слегка толкая девушку в бок. — О таких бабочках, которых зашили в его тело вместо внутренних органов, — не унимается та. — Онни, послушай меня! Я хочу сказать лишь то, что нам нужно быть осторожнее, если мы не хотим повторить его судьбу. Думаешь, он был последним? — Лиз, — уставшим голосом повторяет Ынха, массируя переносицу и хмуря брови. — Не слушай всякий бред и не ведись на утки. Ты взрослый человек, а не сопливая школьница, чтобы забивать свою прекрасную голову всяким дерьмом. Тэхену быстро наскучивает слушать местные сплетни, и он просто отворачивается, пытаясь концентрировать ускользающее словно песок сквозь пальцы внимание на объективе камеры. Наверное, ему действительно пора перестать принимать наркотики хотя бы на работе, но иначе он не может — угнетает. Тэхену всего шестнадцать, а на его плечах — ноша Геракла. Кокаин — единственное, чем он мог себя утешить, изолировать от мира похоти, где каждый знал его имя, знал и желал получить хрупкого мальчика в свою усыпанную золотом постель. Тэхен не хотел так жить, это правда было не для него, но иначе не мог: ступив однажды на тернистую дорожку, сойти с нее он больше не был способен. Колючие шипы впивались в его душу, как чужие губы — в тело. И какое-то убийство какого-то генерала его абсолютно не ебет, ровным счетом как и генерала не ебало бы какое-то убийство какой-то модели. Они бы даже дело не смогли закрыть: чистая работа, выполненная искусно и с ноткой садистского начала — не придерешься. Потому и Тэхен решает не придираться. Может быть, при других обстоятельствах ему было бы жаль, но сейчас и сегодня — нет. Пусть хоть полгорода вырежут, только оставят ему несколько дорожек пыли. — Закончили, — громко объявляет Сокджин, листая в фотоаппарате получившиеся фотографии. — Отлично, Тэхен-а, как всегда потрясающе. Тэхен равнодушно ведет плечами: ему не нужно говорить, насколько он прекрасен, он и сам это знает. Прямо в студии он брезгливо скидывает с себя брендовую одежду, для самого себя предпочитая идти до гримерной нагишом, ловя изголодавшийся взгляд фотографа и осуждающий — Ынхи-нуны. Мальчик с отвращением смотрит на свое кукольное отражение, наштукатуренное и отточенное до идеала. Под напором ватного диска, смоченного средством для снятия макияжа, появляется его натуральный цвет кожи — медовый, и уходит болезненно-бледный; сползают тени, обнажая не равнодушный — уставший взгляд. Тэхен тяжело вздыхает, упираясь ладонями в заваленный косметическими средствами столик, едва сдерживая желание его опрокинуть. И даже растворившийся в крови кокаин не приносит желаемого спокойствия. — Твоя маска дает трещину, — Тэхен чувствует, как горячие ладони ложатся на тонкую талию, и улыбается, дергая уголками губ. — Долго будешь играть фарс? — Скорее, трагикомедию, — отвечает он, принимая влажный поцелуй на мягкой коже. В ягодицы упирается чужой затвердевший член, и это приятно тешит его самолюбие. Привычное дело среди моделей — жить в две жизни. Недоступным господином на сцене и только вне ее — разбитым и сломленным человеком, по локти увязшем в наркотиках и сексе с вышепоставленными, чтобы урвать свой лакомый кусочек зубами. И никого как-то особо не интересует, насколько сломлена твоя душа, насколько ты близок к смерти, насколько таблеток больше ты выпил сегодня, чем вчера и насколько больше завтра, чем сегодня. Главное — насколько красиво твое лицо. Тэхен знал об этом не просто понаслышке: он сам варился в этом соку, разлагался и медленно умирал, зачитывался стихами Эдгара Аллана По, посещал выставки картин Винсента Ван Гога и мастерил бумажных журавликов. А как справлялись другие — не знал. Некоторые, как и он, топили себя в тяжелых наркотиках, а после умирали, всеми забытые; некоторые морили себя голодом, предпочитая переносить моральную боль в физическую, а после загинались от анорексии; некоторые отдавали себя на растерзание насилию и сексу в поисках золота, а потом никто и никогда их больше не видел. Тэхен остановился только на наркотиках. Пока. — В Притоне скоро развернется андеграунд-вечеринка мирового масштаба, — шепчет Тэхен, жмурясь от приятных поцелуев. — Прямо-таки мирового? — ухмыляется старший, сжимая хрупкое тело в руках. — Если считать за мир сам Притон, то да. — Агуст и Хоуп снова будут надирать друг другу зад? — По крайней мере, там будет кокаин. Море, просто океан, точно мировой в масштабах планеты, — довольно отвечает Тэхен. Сокджин мычит в ответ, кусает едва ощутимо и тут же зализывает, выбивает из груди вздохи-полустоны и имитирует толчки, прижимаясь к чужой упругой заднице; оттягивает несильно пшеничные волосы назад, открывая вид на бронзовую шею и нервно дергающийся кадык. Мужчина подвисает на секунду. — Уходи отсюда, Тэхен, — шепчет Сокджин горячо прямо в ухо. — Ничем хорошим это не кончится. Тэхен хмыкает, разворачивается в кольце сильных рук и смотрит сверху-вниз, несмотря на разницу в росте почти в две головы: — Если я пришел, значит я уверен, — голос резкий, больно режущий. Сокджин хмурится. — Когда одна вещь ломается, ее выкидывают и покупают новую. Так и с моей маской: если она треснет, я надену на ее место другую. А ты, Сокджин, не суй нос не в свое дело. Твой удел — фотографировать, мой — позировать. — И подставлять задницу всем желающим? — скалится фотограф, защищая оскорбленную гордость. — Не только, — снисходительно улыбается Тэхен. — Я и ртом работаю на «отлично». Мальчик вырывается из крепких рук, закидывает на плечо лямку рюкзака и успевает заскочить в лифт, показав средний палец менеджеру-нуне, разразившейся тирадой о том, что она потребует возместить моральный ущерб и вообще уйдет по собственному из-за несносного мальчишки. Сокджин улыбается уголком губ, свалившись в мягкое тэхеново кресло, и трет уставшие глаза ладонями. — Глупый-глупый Ким Тэхен, — тихо бросает он в пустоту. Тэхен отсчитывает мысленно этажи, отбивая пальцами такт по грубой лямке рюкзака. Сокджин для него — тихая гавань, в которую он может зайти после беспросветного шторма, укрыться теплым солнцем и пропустить песок сквозь сбитые пальцы. Сокджину тридцать два, он покупает ему наркотики и иногда — алкоголь, и трахается, вообще-то, тоже неплохо. На твердую четверочку. Тэхен приползал к нему, когда на душе совсем погано, а демоны изнутри плоть разрывают не когтями — тупыми лезвиями; Сокджин выслушивал его слезы миллионы и тысячи раз, утешал и гладил по спутанным волосам, чтобы утром получить ледяной взгляд и короткое «спасибо». Спасибо. И больше ничего. Потому что мальчик его ни о чем не просил. Не просил предоставлять кров, быть жилеткой, влюбляться в него, искать встречи и сохранять, словно умалишенный, все его фотографии без единого изъяна и свои собственные, самые лучшие, откладывать лишь для себя, чтобы потом стирать ладони до болезненных мозолей, когда на душе — холод в одну большую Антарктиду и Тэхен снова стонет под кем-то другим; не просил. Тэхен высовывается в окно серого ниссан скайлайн, ловит языком падающие с неба капли, разбивающиеся о его лицо безболезненными пулями, и смеется. Смеется, смеется, смеется, позволяя ветру уносить хриплый смех далеко-далеко. Он ни о чем его не просил, разве что купить новую дозу кокаина — и то не всегда. У Тэхена по телу эйфория, кончики пальцев отзываются током и волосы развеваются пшеничными колосьями на холодном ветру. Тэхен кричит и поднимает средние пальцы к небу, посылая самого Бога. И непонятно, то ли капли дождя бегут по его щекам, то ли слезы. Потому что у Тэхена есть единственный, кто ему важен, а весь остальной мир — к Дьяволу, в топку.

...Чужие губы разнесли Твое тепло и трепет тела. Как будто дождик моросит С души, немного омертвелой*...