Не только для пыток

Живая игрушка – на то и живая, чтоб реагировать. Рамси осознавал это давно, ещё с двенадцати лет, когда Вонючка на дыбе издал первый сдавленный стон от его удара. Когда взвыл под шипастой подошвой ботинка, вдавившей в снег пробитую ножом голень. Когда орал, срываясь на хрип, пока Рамси аккуратно срезал первую полоску кожи с его ребра. И когда беззвучно плакал от боли на каменном полу, не в силах пошевелить закостеневшими после дыбы руками… Живая игрушка была увлекательна. Не только домашний питомец вроде собаки-компаньона и раб для мелких поручений, но и идеальный объект для пыток, выдающий самую желанную реакцию. Рамси изучал его, как музыкальный инструмент: успокаивающие прикосновения можно было чередовать с болью – от этого только сильнее страх и мольба в глазах и стоны такие сдавленные, растерянно-беспомощные… Рамси учился извлекать ту реакцию, что была ему приятнее всего. И Вонючка наверняка тоже учился: если сдерживаться и молчать, то будет больнее. Подушечками пальцев вдоль шрамов на груди, крест-накрест – почему-то особенно нравилось. Этим своим произведением Рамси гордился почти так же сильно, как собственноручно вылепленным характером Вонючки: болтонский герб от ключиц до нижних рёбер, белые его части были выполнены густым сплетением шрамов от ножа, а красные аккуратно прорисованы раскалённым металлом – выпуклые гладкие следы от ожогов. Повесив Вонючку на дыбе, можно было подправлять ножом некоторые штрихи этой картины – надрез следовал за долгим изучающим скольжением пальцев, и реакция живой игрушки была странно волнующей: беспомощное подрагивание перетянутых ремнями ладоней, замирающее дыхание, прикрытые глаза и приоткрытые губы… И глухой вскрик, когда мягкое тёплое прикосновение сменялось острым и холодным, стальным. Впитывая боль и завораживающий страх, Рамси придвигался совсем близко – так, что чувствовал на виске прерывистое дыхание распяленной на дыбе жертвы. И пальцы его снова скользили по линиям шрамов, размазывая свежую кровь. Так было отчего-то даже приятнее, чем ножом. *** С этого-то всё и началось тогда, в шестнадцать лет – не с ножа, с герба. Однажды, ища, где ещё его подправить, Рамси отвлёкся на заглянувшего в подвал телохранителя (тот сообщил, что отец отбывает в Королевскую Гавань), и рука соскользнула в сторону. Вонючка сильно вздрогнул и всхлипнул, и только тогда его хозяин почувствовал под пальцами маленький, нелепо нежный на фоне шрамов сосок. Пара секунд до того, как убрать ладонь, – неожиданно твёрдо, как бусина, – и такой жалобный, такой красивый стон живой игрушки… «Тьфу ты, ну что за нахрен?!» – Злой и на собственное смущение, и на жар, в который бросило голову, и на поганого Вонючку – Рамси, ожесточённо дёргая ремни, отвязал его, отвесил затрещину и пинком погнал из подвала. Это – слишком. Это было уж точно слишком: совсем как человек, совсем как в неприличных сценах из фильмов – хотя до этого Вонючка стонал ещё и не так, и дёргался сильнее, и выгибался… Когда Рамси думал об этом теперь, всё приобретало какой-то новый, стыдный оттенок, злило и одновременно странным образом волновало. Придя в свою комнату, он всё никак не мог успокоиться – и игрушка для пыток, чувствуя раздражение хозяина и свою непонятную вину, тихо прокралась в угол, на лежанку. Где-то на задворках сознания Рамси, конечно же, всегда понимал, что Вонючка – не настоящий пёс, но предпочитал не задумываться об этом. Вот же он, питомец – ласковый, раболепный, преданный, прочно занимает место собаки и с готовностью исполняет любые команды, так сладко боится – и отлично. А то, что тело немного другое, – так это не Рамси выбирал. «Да что такого-то, в конце концов? – нахмурился он. – Это моя собственность. Как хочу, так мучаю. Тем более, если отец свалил». *** Вонючка вылез из лежанки на зов хозяина явно против воли, пугливо. И когда тот рывком за ошейник опрокинул его навзничь на пол – обречённо зажмурился, отворачивая лицо. Рамси застыл над тощим тельцем молча, с мрачной решимостью: срезать кожу с ребра или пальца было гораздо проще, чем уступить сейчас своему любопытству и потрогать питомца так, как хотелось (или скорей уж хотелось забыть, что его вообще можно так трогать). Первое поглаживание было поверх майки, всё ещё с сомнением, надо ли; Вонючка замер, несмело засопел – и, присев рядом на пол, Рамси провёл по нему ладонью ещё раз, ещё. Неверящий робкий взгляд, участившееся дыхание, подрагивание мышц под пальцами – и, захваченный чужой беспомощностью, Рамси перестал испытывать неловкость. - Какой перепуганный псина, – увлечённо протянул он. – Не бойся так, иногда ведь тебя можно и приласкать, как считаешь? Ответом был жалобный скулёж – почти умоляющий. Почти упоённый… Трепать своего питомца было так естественно – будто тот действительно был псом, опрокинувшимся на спину: горло под ошейником, грудь, впалый живот… Майка задралась, движения ладони по разгорячённой коже стали чуть мягче, чем по ткани, – и Вонючка, зажмурившись, издал первый из тех звуков, что так ждал от него хозяин: сдавленный выдох, похожий на стон. Рамси мял пальцами его рёбра – гладкие выступы косточек с рельефом шрамов и неподатливые промежутки между ними, – выбивая всё новые болезненные вскрики, решаясь, – и наконец скользнул выше. Вонючка содрогнулся под нарочито небрежным прикосновением, захлебнулся вдохом – когда подушечками пальцев Рамси изучающе прошёлся сбоку от герба. Снизу вверх, поддевая и приглаживая тут же затвердевший маленький сосок, жадно вглядываясь в потрясённо распахнутые Вонючкины глазищи. Стон – беспомощно наслаждающийся, тихий – тут же оборвался новым поглаживанием, новым коротким всхлипом. Бёдра живой игрушки коротко дёрнулись – и острые коленки медленно согнулись, почти подтянувшись к животу. - Э-эй, ты чего скрутился, я не разрешал! – Голос оказался хриплым, будто Рамси заговорил впервые за чёрт знает сколько времени. - П-простите, милорд, н-не… – дрожащее лепетание оборвалось всхлипом – вместе с жёсткой хваткой на тощем бедре: игрушку для пыток пришлось разгибать почти силой. Распрямлённый, распяленный на полу, Вонючка обречённо вжал голову в плечи и застыл. Рамси успел заметить краем глаза, как странно встопорщены мягкие трикотажные шортики, – и резко обернулся на звук шагов за дверью: отец?! Разве не свалил ещё в Королевскую Гавань? Счёт на секунды – Рамси вздёрнул Вонючку за ошейник и коротко, но крепко приложил о ближайшую тумбочку. Сбросил на пол и быстро сел на край кровати – как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. *** Русе Болтон окинул взглядом комнату: сын невозмутим, на полу скорчилась его игрушка для пыток – подрагивая, бесшумно дыша ртом, на подставленные под лицо ладони капает кровь. - Что тут за скулёж? Ты чем занят? Рамси ткнул питомца ногой и пояснил небрежно: - Мучаю Вонючку. - Убогий досуг, – поморщился Болтон-старший. – Потрудись и делом заниматься, пока меня не будет. Вот копии контрактов, у которых срок оплаты подходит на этой неделе, – проконтролируй. - Хорошо, отец. Покладистый и внимательный, Рамси являл собой просто образец толкового сына – он учтиво проследил за лёгшим на стол файлом, не вставая с края кровати, да ещё и пристроив локти на колени: чтоб только отец не заметил его реакцию на «мучение Вонючки». - Не разнеси за неделю Дредфорт и не загадь, – свысока процедил Русе. – И не думай, будто ты тут за старшего, глупый ублюдок: Лок за тобой следит. Рамси скептически покосился в сторону: нашёл кем пугать, честное слово… Отцовский первый секретарь закопается в бумаги и не вылезет из кабинета, а если вдруг попробует таскаться за хозяйским наследником, то Рамсины головорезы быстро сделают его жизнь невыносимой, причём так, что не подкопаешься. Бросив на прощание презрительный взгляд, отец вышел. Когда его шаги затихли вдалеке, Рамси за ошейник вздёрнул Вонючку вверх, к себе – тот покорно вытянулся, встав на колени. В преданном собачьем взгляде не было ни жалобы, ни упрёка, только тихая готовность к новой боли – которая сменилась неверящей благодарностью, почти умиротворением, когда Рамси принялся вытирать питомцу разбитый нос и губы. Аккуратно, с милой улыбочкой маньяка – с такой он обычно сдирал с людей кожу. И с ней же – увлечённой, почти восторженной – мучил игрушку для пыток своим любимым контрастом жестокости и ласки. Вонючка прикрыл глаза и гортанно муркнул – глухо, с робким обожанием: постепенно затихающая боль, пережитый совсем недавно ужас и стыд и абсолютное неведение, какой будет следующая идея хозяина, – всё это не имело значения в такие секунды, когда тот был для Вонючки единственным, самым надёжным убежищем. Тёплая ладонь, накрывшая глаза. Чуткие подушечки пальцев, стирающие кровь с приоткрытых губ… Внутри стало очень тепло и сладко заныло, дыхание перехватило от непонятного беспокойства. Вонючка осторожно прижался губами к хозяйской руке и затих так, едва решаясь дышать. *** С улицы донёсся наконец шум вертолётных лопастей – и Рамси, толкнув в грудь, опрокинул живую игрушку на спину – легко, словно тряпичную. - На чём же это нас прервали? – серьёзным тоном, хоть и без расчёта на ответ – как к собаке – обратился он к Вонючке. – На том, что… с тобой можно играть по-разному! – поделился увлечённо, с простодушной улыбочкой – и непринуждённо стянул вниз мягкие хлопковые шорты. Недалеко, всего-то на два-три дюйма ниже острых тазовых косточек – беспомощно замершие руки в обрезанных перчатках даже не шелохнулись, чтоб помешать, только безмерный ужас исказил разбитую физиономию. И, пытливо глядя живой игрушке в глаза, Рамси запустил руку под широкую резинку. Вонючка дёрнулся всем телом – и мелко задрожал, почувствовав ладонь хозяина так бесстыдно и интимно, как даже во сне не представлял ни разу. Нижняя губа поджалась и побелела, умоляющий взгляд снизу вверх, дыхание едва слышное, прерывается – «Пожалуйста, отпустите. Пожалуйста, не трогайте меня так, милорд…» – Вонючка никогда в жизни не посмел бы этого сказать. - Помнишь, я тебя чуть не убил за шлюху на моей кровати? – невозмутимо осведомился Рамси; поглаживания большим пальцем – неторопливые, вдумчивые – заставили жалобно заскулить и сжаться под испытующим взглядом. - Д-да, мой лорд… – глухо и хрипло – и ужасно стыдно от того, как двусмысленно прозвучало это согласие – почти как мольба. Со сладким пронизывающим ужасом, от которого волоски на руках встали дыбом, Вонючка почувствовал нарастающее возбуждение. «Не-е-ет! Нет-нет-нет-нет-нет…» – Мысли заметались в поисках хоть чего-нибудь скучного, страшного, смешного, отвратительного – лишь бы отвлечься, успокоиться, – но сдавленный в горле выдох уже вырвался тихим стоном, и бёдра чуть дрогнули… - Если бы я вовремя не узнал, что ты был не виноват, у меня бы больше не было возможности ТАК тебя трогать, – беззаботно и многозначительно, как он один умел, отметил Рамси – а в голосе уже проскальзывали нотки опасной увлечённости, заставившие Вонючку похолодеть. Это не об убийстве. Хозяин имел в виду вовсе не убийство!.. Мягко поглаживающие пальцы на секунду показались холодными, как нож. Вонючка крепко, до боли зажмурился, лишь бы ни о чём не думать, лишь бы не видеть творящегося позора, которому даже ужас не стал помехой: по ощущению тяжести и отчаянной жажды коснуться хоть как-то, хоть чего-то – он понимал, что заведён до предела; не смотреть, не смотреть, что делает с ним хозяин, чтоб совсем не сойти с ума!.. А ещё страшнее было увидеть его лицо, его реакцию – отвращение? Презрение?.. - Это определённо была бы ошибка, – хрипловато мурлыкнул Рамси, пальцы сжались – жёстко, резко – и Вонючка, сильно дёрнувшись, выдохнув рывком, распахнул глаза. Хозяин требовательно смотрел ему в лицо, склонившись ближе, впитывая эмоции; в ответ – затравленный умоляющий взгляд, и острия зубов робко смяли нижнюю губу. - Больно?.. – заботливо и с явным удовольствием – как на дыбе перед тем, как сделать ещё больнее; но хватка отчего-то стала мягче. Осторожный вдох, слабая попытка помотать головой – и рука хозяина двинулась по всей длине одновременно с протяжным жалобным стоном живой игрушки. Одновременно с тем, как напряжённо подрагивающее тело выгнулось, подставляя беззащитный живот. «Ох!..» – Вонючка тихонько взвыл – и торопливо захлопнул острозубую пасть ладонью, когда Рамси двинул рукой ещё раз. …А другой рукой – жёстко рванул Вонючку за запястье и впечатал его в доски пола – и тот замер, распяленный, как на дыбе, не смея шевельнуться. И хозяин продолжил его ласкать – прерывисто дыша, соскользнув с запястья на беспомощно раскрытую ладонь. Пальцы жёстко вплелись между пальцами и сжались; хватка внизу – такая же цепкая и упругая, и поглаживания – плотные, неторопливые, так что каждое движение сбивает дыхание… Полная подвластность, уязвимость – больше, чем когда-либо! – и сносящее крышу желание, чтобы это продолжалось… Аккуратная ладошка – резко, жёстко – вдоль; подушечка большого пальца – поперёк: мягко, скользяще, почти нежно – выщупав каждый рельеф, до предела чувствительный, из самой груди вытянув глухой отчаянный вой. Ещё раз, и ещё – по кругу; живую игрушку затрясло, настолько это было восхитительно, жарко, невыносимо! Вонючка отвернул голову, уткнул нос куда-то рядом с собственным плечом – «Смотри на меня!» – требовательный взрык, и движения прервались, заставив неосознанно дёрнуться навстречу хозяйской руке. - Смотрю, милорд!.. – прохрипел Вонючка – жалобно и обожающе – из последних сил цепляясь взглядом за округлившиеся, жаждущие, почти восторженные прозрачно-голубые глаза. Потому что Рамси снова мучил его: то ритмично настойчиво ласкал, то прерывался, в разном темпе, то едва касаясь, то жадно вцепившись, добывая всё новые и новые отчаянные стоны на грани воя, на грани униженного скулежа. Вонючка сходил с ума от этого; «Убьют, убьют, нельзя так дёргаться, убьют!..» – заходился паническими криками, то и дело погасая, какой-то уголок сознания – и тело не могло не выгибаться, и Рамси, кажется, вместе с эмоциями пожирал взглядом ещё и эти движения: судорожно царапающие пол девять пальцев, крупно дрожащая беспорядочными вдохами грудная клетка, подающиеся навстречу ласке бёдра… Что-то уже подкатывало пугающе, будто шторм, который вот-вот захлестнёт – не сладким томлением, как в начале, а острым пронизывающим кайфом, требующим усилиться до предела – вот так, сильнее, быстрее, ближе!.. Нет, нет, нет, нельзя! Вонючка вытянулся судорожно, замер – нельзя, нельзя!.. – и в скулящем шипении сквозь сцепленные зубы всхлипнула самая неподдельная боль. - Ну-у! Ты что?! – Голос хозяина такой нетерпеливый и низко-хриплый, что сдерживаться уже почти нереально – только не шевельнуться, не дёрнуться! - Я… боюсь… испачкать вас, милорд… – на отрывистых рубленых выдохах, со всем стыдом и отчаянием, что только уместились в едва слышный голос. - Придурок! – ощерился Рамси – хохотнул бы, не будь так заведён. – Давай, – приказ, как щелчок хлыста, а рука – властная хватка цепких пальцев – не шевельнулась даже. Восторг-ужас-обожание – ДА-А-А-А!.. – Вонючка дёрнулся навстречу хозяйской руке скорее от голоса, чем за дополнительным ощущением. Потому что уже одновременно с приказом лопнуло что-то мучительно сдерживавшее – как струна оборвалась – и сумасшедший, пронзительный кайф обрушился и затопил его целиком, выметая все мысли. *** Кажется, Вонючка всё ещё крупно дрожал, выгнувшись, выстанывая хрипло последние волны наслаждения – когда хозяин неспешно, удовлетворённо поглаживал его. И даже боль от впивающихся то и дело пальцев – между рёбрами, под ключицу, в мышцы – была мягкой, упоительно-приятной. Кажется, Вонючка был умницей и хорошим псом. Отзывчивым, послушным… Распластанный на полу, тяжело дышащий, всё ещё вздрагивающий от последних искорок удовольствия – он едва ли мог верно воспринимать слова. Хозяину понравилось? Хозяин рад?.. Вместо ответа на безмолвный вопрос Рамси вздёрнул живую игрушку кверху за ошейник – руки бестолково скребнули по полу в попытке оттолкнуться, помочь – и порывисто прижал к себе тяжёлую кудластую голову. Не ладонью, а всей рукой, будто обняв за затылок; горячо выдохнул в макушку. Вонючка замер, не удержав ответный выдох – восторженно, благоговейно: «Спасибо, мой лорд…»; осторожно уткнувшись хозяину в грудь, вдыхал обожаемый, драгоценный запах: их у господина Рамси было много разных, целая полка, но какая-то пьянящая нотка объединяла их все – само его тело, должно быть. И от мысли об этом становилось снова до невозможности горячо. Вонючка подался ближе – вжался носом, лбом, следуя требовательной хватке и собственному робкому полуосознанному желанию – поделиться испытанным удовольствием, тоже сделать приятно… Но всё, на что он мог решиться, – это несмелыми полусогнутыми лапками тронуть хозяина за бока, слабо стиснуть складки одежды и муркнуть ещё раз – так хрипло и жалко, что голос почти не узнать. - Ты… кайфный, когда тебя так… – похвалил Рамси – неловко, комкано – и, хмурясь на собственную дурацкую искренность, одобрил уже твёрже: – Ты интересная игрушка. Он в жизни так не заводился, как сейчас – до головокружения от частого дыхания, до боли из-за жёстких неподатливых военных брюк, – и надо было срочно решать эту проблему в ванной… И уж никак не в присутствии пыточных игрушек, собак и прочих живых аксессуаров. Не в присутствии встрёпанного, перепачканного Вонючки, который таращился с таким обожанием, будто готов был облизать хозяина с головы до ног. А если не «в присутствии», а «с помощью»?.. Это было совершенно недопустимо и смущало до невозможности – но от одной только мысли вштырило так, что перехватило дыхание. - А ещё ты о-очень грязный, Вонючка. – Предвкушающе прижмурившись на секунду, Рамси решительно сцапал живую игрушку за ошейник. – Надо немедленно мыться. *** Телохранители на посту у двери выслушали очередной вопль из хозяйской комнаты и переглянулись. - Разошёлся он что-то сегодня, – поёжился тот, что помладше. – Отъезд бати, что ли, празднует, пытки из подвала перебазировав? Сдохнет же Вонючка такими темпами… - Ага, сдохнет, а на замену ему самый убогий из отряда отправится – кто, как думаешь? - Да ну вас… Впереди была ещё целая неделя до возвращения лорда Русе. И вся она принадлежала новому, хоть и временному хозяину Дредфорта – да сохранят этот замок Старые Боги!