Грубо

Монома никогда не привыкнет к боли от чудовищно крепкой хватки Бакугоу и сомкнутых на запястьях пальцах, когда в порыве острого желания он припечатывал Нейто к стене, когда сжимал бёдра посильнее, оставляя синяки, когда целовал так жарко и пошло, что Монома беспомощно цеплялся за плечи Катсуки и мычал прямо в губы, умоляя не прекращать. Но Мономе всегда было дико хорошо. Он чувствовал сильные руки Бакугоу на своей талии, он слышал тяжёлый, хриплый голос над ухом и шумное дыхание, он видел лихорадочный блеск в глазах и сведённые к переносице брови. — Ты меня возбуждаешь, ублюдок. И это невероятно льстило. Катсуки не был способен на что-то романтичное — это удручало. Он отказывал в свиданиях, в совместном просмотре фильмов и не носил своему любимому цветы, а ночёвки случались редко — это было единственное время, когда Нейто смог бы прижаться к горячему телу Бакугоу, и слушать недовольное ворчание вперемешку с ругательствами, и ощущать, как пальцы Катсуки медленно проводят по позвоночнику вниз, надавливают на каждую выступающую косточку. Он видел подрагивающие ресницы на прикрытых глазах Мономы, самодовольно ухмылялся. Забота у Бакугоу была примитивная. Он не справлялся о самочувствии, не носил рюкзак своего парня. Но молча пропускал в квартиру побитого в мелкой стычке Моному, в тишине обрабатывал его ссадины, синяки, кидал чистую одежду прямо в руки, не роняя ни слова. За это Нейто его обожал — его парень не задавал вопросов. Бакугоу — это перепалки посреди школьного коридора, видеоигры и грубый секс. Монома наблюдает с кровати, как Катсуки не спеша закрывает дверь на замок, дёргает за ручку, прислушиваясь к гулу снаружи, на коридоре общежития. И так же медленно, иногда вовсе замирая на месте, подходит к Нейто, глядит сверху вниз оценивающе, испытывающе. Легко толкает его в грудь, и Монома чувствует под собой мягкое одеяло, скрипящий матрац. Блондин нервно усмехается, прислушиваясь к себе. От пристального взгляда собирается в животе странный жар, мгновенно расползаясь ниже. Дрожит тело, дрожат ноги. Голос тоже дрожит — слова кажутся совсем неуверенными. — Ты точно закрыл? — Да… Катсуки держит крепко, целует страстно — в шею, в ключицы, во впалый живот, а Нейто боится, прямо как в первый раз. Но он знает, что близость с Бакугоу — это прекрасно, больно, жёстко. Монома не кричит, потому что тонкие стены, потому что самолюбие, потому что Катсуки долго будет вспоминать с неприятной ухмылкой. Зато он позволяет обнимать себя, и блондин тянет Бакугоу на себя, утыкается носом в его плечо, всхлипывает, тихонько стонет. Катсуки не нежничает — только не с Нейто. Они засыпают вместе, практически одновременно, и опаздывают на занятия утром, и, не завтракая, вылетают из комнаты, не задумываясь даже, что в академии покажутся вместе. В перерывах успевают насладиться друг другом, закрываясь в уборной, — Монома позволяет трогать себя, только предупреждает, чтобы аккуратней, но у Бакугоу не выходит — его движения хаотичны, несдержаны, лишены всякой логики. И Нейто, подставляя шею под быстрые поцелуи, приходит к закономерному выводу, что у Катсуки рядом с ним сносит все тормоза. Оба на занятия приходят абсолютно счастливыми, растрёпанными, тщетно пытаясь скрыть удовлетворённые улыбки. Кендо, обеспокоенная опозданиями друга, не выдержит и однажды спросит у Тетсутетсу, и он расскажет, как видел Нейто и Бакугоу вдвоём, гуляющими в парке. Ицука вскользь упомянет об этом при Киришиме, который от изумления потеряет дар речи. И, конечно, Эйджиро не упустит возможности похлопать своего друга по плечу, поздравить, даже немного подшутить. Ведь друзьям вечно есть дело до чужих отношений. Киришима постарается не проболтаться — выйдет, безусловно, ужасно, потому что на следующий день одноклассники встретят Бакугоу счастливым смехом и восхищёнными взглядами. Катсуки в ярости, но так даже лучше — Монома любит грубо.