То ли мир вызывает синдром отторженья, То ли к миру взывают с безумной мольбою... Это боль изучает свои отраженья, Затирая границы меж ней и тобою. (Диана Коденко)
На улице лил дождь. Мелкий, мерзкий, нудно моросящий – самый противный из всех разновидностей дождя. Хаус припарковал мотоцикл на больничной стоянке и бодро похромал к госпиталю. Вокруг творилось какое-то безобразие. Куча машин, еще большая куча людей, суетливо снующих туда сюда, а так же телевизионные камеры, жадно подглядывающие за некрасивой шумной реальностью. — Что тут у вас происходит? – спросил Хаус Уилсона, когда встретил его в холле больницы. — А на что это, по-твоему, похоже? – раздраженно ответил тот. — Что-то ты нервный, — хмыкнул Хаус. – А это похоже на бардак. — Хаус, ты откуда такой нарисовался? — Какой – такой? Недовольный? – Хаус ухмыльнулся. – Будешь тут довольным, когда тебя вырывают из уютной постельки, где горячая штучка проделывает с тобой всякие…ну, ты понимаешь… горячие штучки. Видишь, они были настолько горячи, что я даже слова позабыл. Повто… — Ясно, — прервал его Уилсон, отвернулся и пошел прочь. Хаус, естественно, последовал за ним. — Эй, ты куда! Я не рассказал тебе, что… — К себе в кабинет, немного отдохнуть. Уилсон зашел в лифт и нажал кнопку. Хаус едва успел прошмыгнуть в закрывающиеся двери. – И не надо мне ничего рассказывать. Я и так в курсе, что после вашего с Кадди расставания ты ведешь образ жизни в стиле «секс, наркотики, рок-н-ролл» и не желаешь это обсуждать. — Я еще и пациентов лечу. Целых полтора вылечил. — Полтора? — Ну да. Первый был на прошлой неделе. А сейчас мои цыплятки вызвали меня, чтобы я долечил половину второго пациента, потому что сами не могут. Ну, ты знаешь, как это бывает… я незаменим, и все такое. Вытянули меня прямо из уютной постельки, где… — …горячая штучка делала с тобой… бла-бла-бла… и все такое, — Джеймс закатил глаза. – Повторяешься. Двери лифта открылись, и Уилсон вышел. Хаус, чуть помедлив, пошел за ним. — Ладно. Скажи, что тут происходит, и я от тебя отстану. — Хаус, ты серьезно? В новостях об этом уже несколько раз говорили. — Уилсон, ты серьезно? Думаешь, мы с горячей штучкой слушали новости? Джеймс открыл дверь своего кабинета и пропустил Хауса вперед. Тот сразу же плюхнулся на диван, вытянул ноги и положил на них трость. Уилсон устало опустился рядом. — Произошла крупная авария. Детский автобус и грузовик. Всех пострадавших, а их много, привезли к нам. — Ну а ты-то тут при чем? Уилсон выразительно посмотрел на друга, давая понять, что это был неправильный вопрос. — Святой Джимми. Как будто в «Скорой» без тебя врачей нет, — Хаус зевнул и немного помолчал. – Оказывается, ничего интересного тут не происходит. Кроме моего пациента. Так что я пошел, у меня дела, — он встал с дивана и направился к двери. — Рейчел заболела, — произнес Уилсон ему в спину. — И что? – не оборачиваясь, спросил Хаус. – Это должно меня как-то взволновать? — Я просто предупредил, — Уилсон увидел, как Хаус сильней сжимает трость, и покачал головой. – Не доставай Кадди сегодня. Эта авария, Рейчел… Лиза очень устала и вся на нервах. — Когда это я ее доставал? — Хаус развернулся к Уилсону, беспечно и хмельно ухмыляясь. – Да я ее видеть не желаю. Жаль, что приходится работать вместе… — Вчера, — перебил его Уилсон. – Позавчера. Поза-позавчера. На прошлой неделе каждый день. Отыгрываешься? — С чего бы это? Ах, да, ведь она меня бросила. Разбила мне сердце. Но ты, Уилсон, плохо обо мне думаешь, а еще друг, называется! Я вовсе не мстительный. Я просто такой… веселый. Да, веселый, — Хаус широко улыбнулся. Уилсону захотелось окатить его холодной водой. И хорошенько потрясти вдобавок. — Веселись, — сердито сказал он, вставая с дивана. — Веселись дальше. Разрушай себя, дави. Проститутки, наркотики, алкоголь. Вперед, к светлому будущему! Нашел повод, да? — Да пошел ты, — процедил Хаус сквозь зубы. – Это она меня бросила. Ради светлого будущего. А не я ее – ради наркотиков и проституток. — Ты идиот! Она бросила тебя…. — Из-за одной маленькой таблеточки «Викодина»! — Одной? Да ну? Чтобы прийти к ней, ты наверняка закинулся… — Один раз… — Хаус. Ты не понимаешь… — Я все понимаю, — вдруг очень тихо сказал Хаус. – Но это все вообще уже неважно, — он посмотрел куда-то сквозь Уилсона, развернулся и похромал прочь. Джеймс глядел ему вслед, а когда закрыл дверь, то едва не застонал от бессилия. У него сжималось сердце за этих двоих. Хаус, который заглушает душевную боль привычными средствами, и Кадди, которая прекрасно держится на людях. Затолкав свою боль поглубже, она каждый день затаптывала ее своими высокими каблуками и дежурными улыбками для спонсоров, но едва ли это помогало. Она почти не реагировала на выходки Хауса, явно ощущая чувство вины. Она не собиралась давать ему еще один шанс, хотя и признавала, что он того заслуживает. Она хотела почти невозможного и сама себя за это ненавидела. Она не могла быть с ним, и ей было плохо без него. На днях Уилсон случайно увидел, как Кадди смотрела вслед Хаусу после их очередной стычки по поводу пациента. В ее взгляде было столько горечи и сожаления, что Уилсон забыл, как дышать. Он не понимал, как она держит это в себе, и едва ли мог представить, чего ей стоит не показывать никому своих чувств. Никому, а особенно – Хаусу. Они оба играли в игру «Всё в порядке», не желая признавать, насколько важны для них обоих были их отношения. Уилсон вздохнул и устало потер лоб. Он жалел, что не может ничего сделать. Совсем ничего. Каждый справляется со своей болью в одиночку. * * *Милые, наверно, смысла нет В том, что не оправдано судьбой. Тридцать неприкаянных монет Вечно вам делить промеж собой. Тридцать неприкаянных минут - Серебристых, словно мишура. Измениться — значит, обмануть. Быть собою — значит, проиграть. (Диана Коденко)
Случай с нынешним пациентом был сложный и интересный. Процесс постановки диагноза шел своим чередом, в какой-то момент Хауса уже привычно озарило, с лечением они успели, хотя и стояли у самого края. Пациенту гарантировали полное выздоровление. Загадка разгадана. Можно насладиться очередным триумфом… Пока Марта в комнате для дифдиагнозов писала отчет по делу, Хаус раскачивался в своем кресле и думал о том, что не чувствует никакого удовлетворения от решения задачки. Думал о том, как все плохо и глупо. О том, что не хочется домой. О том, что не хочется, ничего, кроме… Хаус взял мячик и кинул его в стену. Раз, второй, третий. Сто двадцать третий… «Горячие штучки» опостылели. Мгновения чисто физического удовольствия не заглушали тоски, а чаще всего еще и тянули за собой шлейф воспоминаний, вместо того, чтобы затмевать их и дарить забвение. Алкоголь стал вызывать тошноту, а «Викодин» не работал на полную мощность, словно кто-то заменил его на обычный «Ибупрофен». Даже музыка не задевала Хауса, не вызывала в нем никакого отклика, не затрагивала ни одной, даже самой тоскливой струны его души. Ему было все равно. Он чувствовал себя черной дырой, которая поглощает все, но ничего не отдает и не отражает. Ничто не приносило ему радости. Ничто до конца не давало забыть о боли и разочаровании. Собственное существование казалось ему бессмысленным. Он чувствовал себя ничтожеством, человеком, не приспособленным к окружающей действительности, не способным ни на что. И даже верно поставленный диагноз, правильный ответ на загадку, привычный триумф гениального диагноста не вызвал в самом диагносте никаких чувств. Вообще никаких. Это пугало. Пугало так же и то, насколько сильно он привязался к Кадди. Насколько привык засыпать рядом с ней, слушать ее тихое дыхание, чувствовать ее тепло. Привык проводить несколько вечеров в неделю с ней. На ее диване. Или не на диване. Или вообще не дома – иногда они куда-нибудь ходили. Чаще всего на концерты тех музыкантов, что нравились Хаусу. Он говорил Кадди, что приучает ее к хорошей музыке. Она смеялась, уверяла его, что эта музыка вызывает у нее зевоту, но никогда не отказывалась от предложений «расширить свой кругозор». На самом деле ей все это нравилось, Хаус знал. Несколько раз они устраивали пикник в парке. Вместе с Рейчел, конечно. Хаус вопил, что это его личный ад. Они выбирали довольно тихие места, но даже туда умудрялись просачиваться чужие дети, за которыми Рейчел постоянно бегала, Кадди бегала за ней, а Хаус не мог ни за кем бегать и это его бесило. После первого такого пикника он поклялся, что больше ни за что и никогда. Но он согласился пойти туда еще раз, потом – еще… Четвертый пикник был другим: Рейчел уснула, и пока она спала, Хаус и Кадди целовались, словно сумасшедшие влюбленные подростки. Впрочем, так себя Хаус в тот день и ощущал… Сейчас воспоминание о том дне билось колючим шариком в его груди и причиняло боль. Хаус размышлял о том, что нельзя привыкать к хорошему. Рано или поздно оно заканчивается. Всегда заканчивается. Он это знал. Зачем, зачем он согласился с Кадди и решил попробовать? Она была такой убедительной, такой нежной, такой решительной… Он проявил слабость и поверил ей. Позволил себе немного побыть счастливым. Он знал, что все закончится так, как закончилось. Иногда он даже удивлялся, что они так долго продержались…. Хаус думал о том, что его привязанность к Кадди длится уже много лет. Она была его наркотиком. Но в таких дозах, как в последнее время, он не принимал ее никогда. Он стал зависим от нее. Его ломало сейчас, и ломало сильно. Он вспоминал о том, как она целовала его по утрам, как ругалась, когда он делал что-то не так, как хохотала в ответ на его шутки и иногда совершенно по-детски дулась, если он подтрунивал над ее привычками, которые казались ему совершенно дурацкими…. Он вспоминал, чувствовал боль и злился на себя. За то, что вспоминает. За то, что чувствует. За то, что хочет обратно. К ней. Он понимал, что это невозможно. Не в этой жизни. Хаус бросал серо-красный мячик в стенку, ловил его, снова бросал, снова ловил, и снова и снова думал о том, как все это глупо. Глупо то, что она пришла тогда. Глупо то, что он поверил ей. Глупо, что старался соответствовать. Что не оправдал. Глупо, что любил. Глупо, что продолжает любить. Всё это – одна большая глупость. Все их слова, поступки, чувства. Ожидания и надежды. Обещания и любовь. Любовь, что не вынесла испытания страхом. Испытания болью. Испытания развеянными иллюзиями. Чего вообще стоит их любовь? Достойны ли они счастья? Оставшись теми, кто они есть – выиграли они или проиграли?... Хаус бросил мячик в угол комнаты, взял трость и вышел из кабинета. * * *Garder les yeux Encore un peu Fermes pour te voir Sourire dans le noir Une mousse d'étoiles On lève les voiles Entends-tu ma voix Qui te chante «Reviens-moi» (1)
Кадди собиралась домой. Наконец-то этот сумасшедший день закончился. Она на автомате подкрасила губы, убрала зеркальце и помаду в сумочку, положила папку с документами в портфель для бумаг, подошла к вешалке и сняла с нее плащ. Звук бесцеремонно открывающейся двери заставил Кадди слегка вздрогнуть. — Дело закончено, — объявил Хаус, встав позади нее. Один шаг по направлению к ней. Она не обернулась, лишь кивнула — «Я знаю», и принялась надевать плащ. Хаус сделал еще один шаг и помог ей одеться. Так привычно, так просто. Будто бы все, как раньше. Кадди почувствовала, как отупляющая усталость пропускает сквозь себя прикосновения Хауса и его слова. Два слова. Два ничего не значащих слова. Зачем он пришел? Она обернулась, посмотрела на него и тут же опустила взгляд, завязывая пояс плаща. — Марта пишет отчет, — сказал Хаус, внимательно глядя на ее пальцы. — Хорошо, — кивнула Кадди и отошла к дивану, чтобы взять сумочку и портфель. Она не хотела ни о чем знать, она слишком устала, ей не нужны эти разговоры… — Как Рейчел? — Зачем ты пришел? – вздохнула Кадди, оборачиваясь. — Ты не ответила, — Хаус подошел ближе, серьезно вглядываясь в нее. — Ты тоже, — на этот раз она не стала отводить глаз. Хаус отметил про себя, что они немного покраснели от усталости и, казалось, потухли. — Я первый спросил. — Хаус… Прекрати. Говори, что тебе нужно, и я пойду домой. — Сначала дашь, а потом пойдешь, ты хотела сказать, — он выдавил из себя улыбку. – Иначе я не играю. Воздух вокруг них не вибрировал от напряжения, как в лучшие времена. Воздух казался густым и липким, слова зависали в нем, тяжело кружились на месте, и только потом долетали до собеседника. Пространство застыло, словно сладкое желе, а они и не пытались разрезать его и освободить самих себя. — Вот так бы сразу, — Кадди вымученно улыбнулась в ответ. Хаус кивнул, немного помолчал и подошел еще ближе к ней. Она слегка напряглась и внезапно обнаружила, что улыбка приклеилась к ее лицу. Она коснулась своих губ кончиками пальцев, словно только так возможно было стереть неестественную гримасу. — Как Рейчел? – повторил Хаус. — Ты издеваешься? – Кадди слегка нервно усмехнулась и отвернулась от него. Хаус взял ее за плечи и развернул обратно. — Нет, это ты издеваешься, — тихо произнес он. – Ты всегда игнорируешь вопросы, касающиеся твоей дочери? — Если они заданы тобой непонятно зачем – да. Пусти. — Я просто интересуюсь. Уилсон сказал, что она заболела. Я, может, успел к ней привязаться, а ты… — Ключевое слово «может», — Кадди дернула плечом. – Пусти. — А тебе в это не верится, да? – Хаус поднял ладони вверх. – Прости-прости. Кадди мотнула головой, словно сбрасывая наваждение, взяла сумочку и портфель, и, обогнув Хауса, направилась к двери. — Там заперто, — сказал он, подойдя к столу. — Хаус! – Кадди с негодованием посмотрела на него. — Считаешь меня бесчувственной сволочью? Думаешь, мне все равно? Он уперся бедрами в край стола, и продолжал говорить, как ни в чем не бывало. Кадди подергала дверную ручку. Действительно заперто. — Хаус, что тебе нужно? Спрашиваю в последний раз. — Зря ты это сказала, — Хаус поцокал языком. – Мне же теперь интересно, что будет потом. — Всё экспериментируешь? – Кадди зло сощурилась, бросила сумочку и портфель обратно на диван, и подошла к Хаусу. — Вовсе нет. Мне кажется, у нас тут только один экспериментатор. И это точно не я. — Где ключ? – Кадди залезла в карманы куртки Хауса. — Обыск? О, как это сексуально, — он развел руки в стороны. — Господи, Хаус, заткнись! — Кадди проверила передние карманы его джинсов, и, стараясь не прижиматься к нему, запустила пальцы в задние. — Знаешь, мне больше нравились эти слова в несколько другой обстановке, но, за неимением лучшего, так тоже ничего, — он похотливо повел бровью, и нежно, даже осторожно обнял Кадди. – И, кстати, в ящике стола лежит запасной ключ, а ты полезла ко мне, обниматься. Соскучилась? Она задохнулась от возмущения и предательской реакции своего тела на прикосновения Хауса. Она задохнулась от неожиданности этого объятия и от его тепла, от контраста между тоном его голоса и осторожностью его рук. Она посмотрела на него почти жалобно и тихо спросила, в который уже раз за эти несколько минут: — Хаус, что тебе нужно? — Как Рейчел? – снова повторил он свой вопрос. Кадди прикрыла глаза, сдаваясь. Этот человек создан ей в наказание, совершенно точно. — Уже лучше. Температура спала. Марина только что звонила, сказала, что она уложила ее спать, — Кадди сообразила, что все еще держит руки в задних карманах Хауса, и поспешила убрать их оттуда. – Это всё? – Она посмотрела на него. — Нет. Вздохнув, Кадди на мгновение снова закрыла глаза, прислонилась лбом к плечу Хаусу, а потом попыталась отстраниться. В его руках она чувствовала себя спокойно и безопасно, и сейчас это было странно и неправильно. Это напугало ее. — Ну что еще? – Кадди снова посмотрела на него, борясь с желанием погладить его небритую щеку. — Вернись ко мне. Он замер, произнеся эти слова. Они не были похожи ни на мольбу, ни на просьбу, ни на приказ. Они были стеклянные и холодные. Они были как будто сами по себе, а он и его эмоции – отдельно от них. Хаусу вообще казалось, что он стоит в стороне и наблюдает за проекцией самого себя, проводя какой-то важный эксперимент. Эксперимент. Экспериментаторы хреновы! Он выдохнул и сжал пальцами плечи Кадди, выпав, наконец, из состояния оцепенения. — Хаус, — Кадди смотрела на него почему-то испуганно. – Прекрати… — Ты не дала мне шанса, — он отпустил ее. — Перестань. Пожалуйста, — она, чуть пошатнувшись, отошла от него на полшага. – Я приняла решение, и я не передумаю… — Ты! – он обвиняюще ткнул указательным пальцем в ее сторону. – Ты приняла решение. Всё ты, ты, ты. Всё вертится вокруг тебя. А обо мне ты подумала? — Что? – она возмущенно охнула. – Вертится вокруг меня? Да кто бы говорил, Хаус! — Ты просто бросила меня. Провела эксперимент, и выкинула ненужный тебе результат на помойку, — он сделал шаг к Кадди, задев рукой трость, что стояла возле стола. Трость упала, но никто не обратил на нее внимания. — Не смей так говорить! – Кадди не заметила, как повысила голос. – Не смей обвинять меня в том, что… — Ну? – Он сделал подбадривающий жест рукой, призывая ее продолжать. – Давай, давай. Говори. — Ты остался самим собой, — Кадди произнесла это почти спокойно. – Я не смогла принять тебя таким, какой ты есть. Я уже говорила. И я попросила про… — Замолчи! – перебил ее Хаус. – Ты тоже осталась самой собой. Ты тоже всегда выбираешь себя. — Ты хочешь сказать, что мы оба плохо старались? – Она горько улыбнулась. – Хаус, к чему этот разговор? Всё кончено. Мы не можем вернуться. Не можем попытаться еще раз. — Почему нет? — Я не верю, что это говоришь ты, — Кадди покачала головой, глядя на Хауса с сожалением и горечью. Она будто впервые увидела, как ему больно и тяжело. Как он старался быть тем, кого она хотела рядом с собой. Она почувствовала, как он надломлен. И с новой силой ощутила свою вину. За то, что пришла тогда. За то, что поверила в себя, в него. За то, что требовала от него невозможного. За то, что не смогла принять его невозможность – целиком и полностью…. — Ты нужна мне, — тихо произнес Хаус, коснувшись пальцами щеки Кадди. — Словно наркотик, — еще тише сказала она, прикрыв глаза. — А я нужен тебе, — продолжил Хаус, не обратив внимания на ее слова и обнимая ее за плечи. — Пусти, — Кадди мотнула головой. – Хаус, пожалуйста, пусти. Ничего не выйдет. Уже ничего не вышло. — Ты попробовала, тебе не понравилось, и ты решила, что хватит? – Он пытался заглянуть ей в глаза, но она отвернулась от него. — А я ведь говорил тебе… я был прав… Зачем ты вообще пришла тогда? – Его отчаяние вырвалось наружу, облаченное в эти глупые, детские слова. — Ты всегда прав, — покорно кивнула Кадди. – Пусти… — Не хочу, — он мотнул головой и крепко, до боли, обнял ее. — Хаус, — она судорожно вздохнула и снова закрыла глаза. Ей хотелось перестать чувствовать его боль, свою боль, и их общую растерянность. – Пожалуйста…не надо… Кадди положила ладони на плечи Хауса, не отталкивая его, но и не притягивая ближе. Он обнял ее еще крепче, с какой-то болезненной надеждой, и выдохнул в ее волосы короткое «Лиза». Кадди вцепилась в его плечи, кусая губы, и беззвучно заплакала. — Мне плохо, — едва слышно прошептал Хаус, чувствуя себя совершенно обессиленным. Он не любил, да и не умел признаваться в своих чувствах. Он не привык быть открытым. И сейчас ему казалось, что он, сказав Кадди эти два слова, вывернулся наизнанку. Любой ее ответ, любое движение, даже ее дыхание сейчас причинит ему почти невыносимую боль. Кадди тихо сглотнула и осторожно погладила Хауса по спине. — Это пройдет, — произнесла она, ненавидя себя за эти слова. — Я люблю тебя, — прошептал Хаус, чувствуя, что падает в какой-то мутный темный омут, где нечем дышать и не на что смотреть. — Это тоже пройдет, — эхом отозвалась Кадди, отчаянно пытаясь не закричать. — Я люблю тебя, — повторил он так, словно пытался достучаться до нее. Словно эти три слова были ключиком от ее сердца, а он держал этот ключик в руке и царапал им свое собственное – разбитое. — Это не любовь, — совсем тихо прошептала Кадди. – Это болезнь. Выговорив это, она почувствовала, как внутри что-то ломается, причиняя невыносимую боль и принося какое-то странное облегчение. Она вцепилась пальцами в куртку Хауса, обнимая его крепче, и зажмурилась, некрасиво скривив рот в безмолвном крике. Слезы все текли и текли из ее глаз. Она тихо всхлипнула, чувствуя себя слабой, запутавшейся и глупой. Зачем, зачем он пришел?! Хаус отстранился от нее, удерживая ее за плечи и заглядывая в глаза. — Ты плачешь, — озвучил он очевидное, и, обняв ее лицо ладонью, вытер большим пальцем ее щеку. — Я тоже больна, — ответила Кадди на его немой вопрос. Хаус кивнул, словно подтверждая ее слова, притянул к себе и коснулся ее губ своими. Легко, мягко, осторожно. Но в следующее мгновение он уже целовал ее со всей необузданностью своей натуры, со всей обидой, горечью и любовью, что полыхали в нем. Кадди обвила его шею руками, растворяясь в этом отчаянном поцелуе. Они делились друг с другом своей болью, смешивали ее в одно и пили этот обжигающий напиток, не пьянея. Кадди тихо застонала и первая отстранилась. — Нет, — мотнула она головой. – Мы… Хаус накрыл ее рот ладонью. — Помолчи, — тихо попросил он. – Просто помолчи, ладно? Она закрыла глаза, собираясь с мыслями. Сейчас он отпустит ее и она скажет…скажет… что он ей тоже нужен… Такой, какой есть. Что она скучает. Что она готова попробовать… Нет. Нет-нет-нет… — Нет, — произнесла она вслух и только тогда обнаружила, что Хаус развязал пояс ее плаща. — Ну я же просил тебя… В его по-прежнему тихом голосе Кадди услышала укоризненные нотки и нежность, которая заставила ее сердце пропустить удар. Хаус тем временем принялся стаскивать с нее плащ. — Что ты делаешь? – В ее голосе слышалась тихая мольба. – Хаус… Он бросил плащ на пол, а через мгновение туда же отправилась его куртка. Хаус провел ладонью по волосам Кадди, снова обнял ее, а потом взял за руку, и, сильно хромая, повел к дивану. Она открыла рот, чтобы возразить, но поняла, что не знает, какими словами выразить свой лживый протест. Даже простое «нет» показалось ей вдруг совершенно неуместным. Хаус сел на диван, утягивая Кадди за собой. Она устроилась рядом, и он обнял ее, прижимая к себе. Она склонила голову на его плечо и положила ладонь ему на грудь. Он расслабленно выдохнул, словно ждал этого момента очень и очень долго. Она на мгновение зажмурилась и обняла его. Они зависли в пространстве и времени. Ничего не решая и ни о чем не разговаривая. Они молча провожали то, что было и думали о том, что будет. Кадди боялась пошевелиться, боялась уйти, боялась остаться. Хаус просто не хотел никуда отсюда уходить, не хотел говорить, не хотел ничего знать. Только не сейчас. Когда-нибудь потом, через тысячу лет, в другой жизни… Нет, он не чувствовал себя счастливым в эти минуты. Он был опустошен, но тепло сидящей рядом с ним женщины постепенно наполняло его необъяснимым спокойствием. Кадди искала в себе силы, чтобы отстраниться от Хауса, встать и сказать ему, что она не изменит решения, что он не имеет права так манипулировать ее чувствами. Искала и не находила. Она слушала стук его сердца и отчетливо понимала, что не было никакой манипуляции. Что ей просто страшно снова брать его за руку. И стыдно за то, что отпустила ее однажды… — Кадди, — голос Хауса нарушил тишину, окутавшую их обоих. – Чувство вины не самый лучший советчик в сердечных делах. Она нахмурилась. Он что, научился читать ее мысли? — Я не… — Чувство жалости – тоже, — добавил Хаус, не слушая ее. – Но я буду не против, если ты на секунду пожалеешь меня и подашь мне мою трость. Кадди посмотрела на него, пытаясь понять, что у него на уме. Он уйдет, не сказав больше ни слова? Он проверяет ее? Он на что-то надеется? Он затеял какую-то игру? — Не-а, — она встала с дивана и поправила юбку. – Сам возьмешь. — Ты жестокая женщина, — он, громко кряхтя и пряча за этим улыбку, поднялся и похромал к столу. – Тебе уже говорили об этом? — Конечно, — кивнула Кадди. – И не раз. — Судя по твоему довольному голосу, ты считаешь, что это были комплименты, — сказал Хаус, поднимая куртку и трость с пола. – Не обольщайся. — Я и не думала, — Кадди подняла свой плащ и отряхнула его. — Ценю твое умение смотреть правде в глаза, — хмыкнул Хаус, надевая куртку. У Кадди кружилась голова. Он снова язвит, снова закрылся. А чего она хотела в ответ на свое молчание? Но он же сам просил ее помолчать. Бо-о-оже… Кадди мысленно завыла, но тут же взяла себя в руки и глубоко вдохнула. Раз. Выдохнула. Два. Вдохнула. Три… Хаус подошел к двери, открыл ее и показал Кадди на свою куртку. — Ключ лежал в тайном кармашке. Твои ловкие пальчики не успели до него добраться. — Им помешали твои, не менее ловкие руки, — улыбнулась она в ответ, надевая плащ. Они попрощались окончательно или…или? Что это было сейчас? Как же она его отпустит? Как же он уйдет? — Хаус, — Кадди приблизилась к нему, на ходу завязывая пояс плаща. — Да? – Хаус снова, как в начале их разговора, уставился на ее пальцы. Эффект déjà vu в действии. — До завтра, — произнесла Кадди, обняла его шею ладонью, заставив чуть склонить голову, и поцеловала в уголок губ. — До завтра, — ответил он, на мгновение прижавшись щекой к ее щеке. Кадди отошла на шаг и тихо улыбнулась, глядя в его глаза. Он не ответил ей улыбкой, но взгляд его ласкал ее лицо такой нежностью, что она улыбнулась чуть шире – за них двоих. Он отвернулся и вышел из ее кабинета. Кадди запрокинула голову, шумно выдохнула и едва не упала, когда услышала, что дверь снова открылась. — Ты должна мне тринадцать ночей! – громогласно заявил Хаус, заглядывая в кабинет. – Тринадцать! – Он ткнул в сторону Кадди тростью и удалился. — Вообще-то, двенадцать, — пробормотала Лиза себе под нос и улыбнулась. – Но мы будем считать, что ты всегда прав.L’amour C’est ce qui reste après l’amour Un aller simple sans retour Sur la navette du temps qui court L’amour C’est ce qui reste après l’amour C’est la tendresse des petit jours C’est la détresse de vivre au jour Le jour (2)
Fin
_______________________________________________________ СНОСКИ: (1) «Еще немного Подержать глаза закрытыми Для того, чтобы видеть тебя. Улыбаться в темноте… Звездная пена, Слетают покровы… Услышь мой голос, Который поет тебе: «Вернись ко мне» » (Louis-Ronan Choisy & Isabelle Carré – «Le refuge») (2) «Любовь— Это то, что остается после любви, Билет в одном направлении На челноке времени, которое бежит. Любовь— Это то, что остается после любви, Это нежность рассветов, Это отчаяние жизни сегодняшним днем.» (Luce Dufault – «L'amour c'est ce qui reste apres l'amour», перевод – Ольга Яцык)