сбор №68

      Белесое облако нападает исподтишка и Кейджи едва успевает увернуться, неудобно приземляясь на руки. Кровь почти кипит, срываясь алыми каплями из порезов.       Больно. И концентрация внимания падает. Поэтому Кейджи закрывает глаза.       — Не торопись, — веки накрывает жёсткая ладонь. Кейджи и не торопится, просто второй дух оказался сюрпризом, весьма неприятным, и теперь приходится действовать без плана, наобум, а ему так не нравится.       — Всё хорошо, Акааши, — ровный тон учителя совсем не успокаивает, этот человек врёт так же легко и естественно, как дышит.       — Вы же не видите его, — срывается само собой, а чужая ладонь на лице вдруг теплеет, едва ли не горит. — Куроо-сан, он вас задел?       — Нет, Акааши, — тот почти смеётся и ладонь не отдёргивает, будто и правда всё нормально. Щёлкает над головой зажигалка, сигаретный дым бьёт прямо в нос, и Кейджи чихает.       — Давай! — внезапно кричит Куроо и отпрыгивает куда-то в сторону. Кейджи не видит, ничего не видит, кроме сгустка чёрных склизких червей на двух часах. Взмах руки и яркая вспышка. Тонкий прогорклый шнур вытягивается в небо и тут же осыпается жирным пеплом.       Вот и всё. Кейджи справился.       — Молодец, — хлопает по плечу тяжёлая рука, Кейджи хватает её, удерживая, всматривается долго, пока не восстанавливается дыхание, но ни ожогов, ни ран не находит.       — Вторую, — он требовательно шевелит ладонью, Куроо раздражённо сплёвывает под ноги, но руку показывает. Та тоже чиста.       — Видишь, я не соврал! — тонкие губы тянутся кверху, обнажая клыки. — И ты, Кейджи, отлично справился! — похвала из таких выходит насмешливая, так и подмывает гордо отвернуться, но Кейджи лишь кивает.       Раздражает, этот Куроо раздражает одним лишь самодовольным видом, а ведь он ещё и говорит — очень много, шутит — не смешно, и отвешивает комплименты — в самом деле отвешивает, как подзатыльники.       Вообще, Кейджи встречает его случайно, даже нечаянно, и это самая неслучайная случайность в его жизни оборачивается апокалипсисом. Да-да, его тихой размеренной жизни приходит окончательный конец, на что Куроо — Куроо-сенсей, как тот велит себя называть — прикуривает сигарету, причём по-особому, с длинной тонкой спички и сразу в затяг, и небрежно обнимает, совсем не за плечи.       — Это судьба, — выдаёт он глубокомысленно, поводя ладонью по бедру.       — Что именно? — Кейджи с радостью отошёл бы от этого типа подальше, лучше бы на другую сторону планеты, но ватные тяжёлые ноги не двигаются, всё-таки два подряд изгнания злых — даже злобных — духов не прошли даром. — Срок за сексуальное домогательство или смерть от рака лёгких? — шея внезапно тоже отказывает и голова безвольно валится на плечо сенсея — тёплое и надёжное, некстати и совершенно бессознательно фиксируется в памяти.       Небо густеет вечером.       — Акааши! — Куроо укоризненно заглядывает в лицо, сносит запахом табака, мятной жвачки и чем-то совсем непонятным, но приятным. Кейджи зажмуривает глаза — неловко. — За кого ты меня принимаешь? — Куроо подхватывает второй рукой под грудь и очень вовремя, Кейджи больше не чувствует земли под ногами, как впрочем и ремня сумки в ладони, и ветра в лицо, и солнечного света в глаза. Реальность вновь исчезает, только чужое дыхание, сорванное, горячее, очень громкое, всё так же опаляет ухо и Кейджи тянется на него.       «За мошенника, — губы старательно проговаривают ответ, — гнусного обманщика и извращенца!» — но Куроо явно его не слышит, иначе не стал бы так тесно прижимать к себе, а тем более нести на руках.       Звон колокольчиков, сначала далёкий и совсем глухой, становится всё громче и чище и вскоре кажется, что раздаётся прямо над головой. Кейджи открывает глаза и тут же жмурится. Колокольчики под потолком настоящие: прозрачные, невесомые, словно и не из стекла, а самого неба, а может быть звёзд, не зря же так сверкают, блестят, слепят, будто не отражают лунные лучи, а светятся сами.       — Проснулся?       Кейджи подглядывает сквозь ресницы, голая спина сенсея серебрится возле открытого окна. Курит, наверно.       — Я позвонил твоим родителям, — тот оборачивается и в руке действительно зажата сигарета. Сигарета почему-то не горит. — Сказал, что будем подтягивать математику! — и нагло ухмыляется, щёлкая зажигалкой.       — Врун, — Кейджи констатирует известный им обоим факт скорее для проформы и утыкается обратно в подушку на раздражающе довольный смех тоже машинально.       Всё равно в таком виде — он рассматривает рассаженные в кровь ладони — дома показываться нельзя, а больше Кейджи идти некуда.       — Есть хочешь?       — Нет, — Кейджи врёт — да, он тоже врёт! — желание причинять как можно меньше проблем, а лучше бы вовсе не привлекать ничьего внимания вошло в привычку много лет назад. Так удобнее, так проще — выжить, а больше Кейджи ничего и не нужно, он, вообще, может довольствоваться минимумом, если только в него входит тишина и возможность побыть одному хотя бы пару часов в сутки.       — Хочешь же, — вздыхает Куроо опасно близко и болезненно участливо. — Держи! — разжимает длинными пальцами ладонь, вкладывая онигири в шуршащей плёнке.       «Магазинный», — думает Кейджи, откусывая большой кусок.       «Такими пальцами только на скрипке играть», — залипает, как ловко Куроо складывает газетный лист в журавлик.       «У него же есть второй футон?» — внезапно вспоминает на щелчок выключателя.       — Нет, — Куроо ныряет под одеяло, тесня длинным, но очень даже складным телом на край.       Акааши замирает, съёживаясь в комок, нечаянные касания дёргают пульс в животе.       — Спокойной ночи, — невозмутимо зевает тем временем Куроо. — Завтра не опаздывай, у нас два клиента.       — Злые духи? — Кейджи вздрагивает на каждый шорох, но Куроо честно сопит в другую сторону, не распуская рук.       — Проклятия.       С проклятиями у Кейджи не очень, ни наслать, ни снять обычно не получается, и липкая холодная дрожь медленно крадётся вдоль позвоночника.       — Тсссс… — накрывает рукой, Куроо подтаскивает к себе, утрамбовывая макушку под подбородок. — Ты же не один, ты же со мной, я всё решу, — шепчет совсем тихо, будто не врёт, и опускает руку ниже — и под бельё.       — Куроо-сенсей не забыл, что я ещё школьник? — Кейджи стукнул бы себя по губам, вместо этого прижимается сильнее.       — Забудешь с тобой, — снова зевает Куроо и возвращает ладонь на живот. — Подай телефон.       Телефон долго подпрыгивает, запутавшись в куче одежды, Кейджи даже приходится высунуть руку для усиления телекинеза, и шлёпается прямо в лоб Куроо.       Куроо на это не просыпается и Кейджи касается губами костяшек чужих пальцев.       Те в корках засохшей крови.