Ненарушенная клятва

I. Зеркальщики, воодушевлённые аудиенцией, с удвоенным пылом взялись за работу. Ведь трудились-то они нынче для себя, над их душой не стоял дотошный надсмотрщик: оказалось, дело куда легче движется без понукания. В мастерских по-прежнему стояла жара от муфельных печей, но этот жар, вечный спутник зеркальщиков, уже не казался им нестерпимым. Да и времени на обед и отдых отныне выделялось больше. Все трудности казалось легко преодолимыми, и мастера, весело напевая, покрывали стёкла серебрильной жидкостью, заменившей оловянно-ртутную амальгаму. Прежде прямые зеркала были до того крохотными, что с лёгкостью помещались на детской ладони — а скольким людям они стоили свободы! Теперь правдивые зеркала по размерам ничем не уступали кривым, но у них было главное отличие: они никогда не лгали. Зеркала, никогда не лгущие, как известно, украсили улицы и площади сначала в Олкетсе, затем распространились по всему королевству, показывая людей такими, какие они есть. Нищий видел, что он нищ, безобразный знал, что он безобразен, и лишь глупец не понимал, что он глуп. Но на то и глупость, чтобы не понимать очевидного. Правда, пусть и неприглядная, радовала всех, ведь с ней связывали самые лучшие, самые светлые надежды. И вид в зеркалах постепенно менялся к лучшему. Ликование народа подогревал и четвёртый королевский указ: зловещая Башня Смерти, невозвратно забравшая столько жизней, была снесена до основания, как символ тирании, а на её месте установили памятный знак. Нушрок, плотно сжав губы, первым склонил перед ним голову на церемонии открытия. Вслед за ним то же проделали другие министры и почётные граждане Олкетса, и грузный Абаж, пыхтя, поклонился обелиску. — Нушрок просто заметал следы, чтоб народ забыл, скольких несчастных он сам погубил на проклятой башне. Лицемер! — проворчала Ольга Николаевна, вспомнив почему-то о взятии Бастилии. Впрочем, голос её звучал не слишком уверенно. — Он сделал то, чего хотел народ, — тихо сказала Яло, не став спорить. Мало-помалу королевство преображалось под рукою Нушрока. Камни чёрной башни пригодились для строительства дорог и мостов. На месте разрушенных домов появились новые. Возводились больницы, школы, богадельни, где могли найти кров и пищу все обездоленные. Тесные цеха мастерских росли ввысь и вширь. Рабочие получили прибавку к жалованию, никто не посмел бы отныне поднять на них руку — и повод роптать оказался выкорчеван. Нушрок научился задабривать подданных, к тому же он прислушивался к советам Абажа. Хитрый министр, несмотря на неповоротливое тело и сонный взгляд, прекрасно умел устраиваться в жизни, даже если приходилось поступиться амбициями. Да и Нушрок постарался забыть обиду, восстановив былую дружбу. Или видимость дружбы. II. Да, многое поменялось в королевстве за четверть века! Цербарх, паж, который не хотел быть пажом, окончил военное училище. Теперь он бравый полковник, возглавляющий королевскую гвардию, и скоро примерит генеральские эполеты к вящему недовольству отца, барона Кабалса. Тот совсем состарился и брюзжит о том, что хотел видеть в сыне достойного преемника, а не солдафона с саблей на боку. Но гвардейский мундир, вне всяких сомнений, Цербарху идёт куда больше адвокатского сюртука. Не менее удивительная метаморфоза произошла с Гурдом. Он тоже осуществил свою мечту, преодолев немало трудностей, преследовавших бывшего зеркальщика буквально с первого дня. Он сел за парту в лучшей из столичных школ и громко стукнул крышкой, чтоб прогнать робость. Гурд стыдился застиранной одежды, из которой откровенно вырос, стыдился того, что был на голову выше и на несколько лет старше всех остальных учеников. — Небось, вчера на моём месте протирал штаны сынок какого-нибудь богатея! Уж лучше б Нушрок сослал меня в каменоломню! — раздражённо подумал Гурд, ёрзая по скамье. И сердито оглядел одноклассников: если что, он сумеет дать отпор насмешникам. Однако никто над ним не смеялся, даже если и возникал такой соблазн: слишком свежи у всех в памяти недавние события. Учёба поначалу давалась ему туго, от объяснений учителей гудело в голове, он не раз порывался всё бросить и удрать в мастерские, но что-то каждый раз его останавливало. Бедолага не смел подвести храбрых девочек в красных галстуках, так веривших в торжество правды. Гурд как проклятый корпел над учебниками, зубрил и всё глубже вгрызался в неподатливый гранит науки. Мало-помалу пытливый мальчишеский ум приноровился и освоился в бесконечном потоке знаний. Гурд поймал себя на том, что учение больше не кажется ему пыткой, а школа каторгой. Он не сдался и окончил школу, пусть и не в числе самых блестящих учеников, но всё-таки окончил — и захотел учиться дальше. Гурд был уверен в себе. — Он стал лекарем… Ну, врачом, представляешь, Оля! — воскликнула Яло. — И такой важный сделался, не узнать того босоногого сорванца. Ольга Николаевна растроганно улыбнулась: если босоногий подмастерье сумел получить профессию, то королевство действительно переродилось. Истёк срок наказания, отмеренный Бару и Аксал. За два года они ещё больше сблизились. Как знать, возможно, именно взаимная поддержка помогла им перенести выпавшие на их долю злоключения, да впрочем, вряд ли условия их содержания можно было назвать чрезмерно суровыми. Аксал несла привычную службу стряпухи, Бар день деньской проводил, правя повозкой. Он при каждом удобном случае старался перемолвиться словом с товаркой по несчастью, а однажды, отводя взгляд, положил на разделочный стол букет полевых цветов. — Что это ты, Бар, словно я девица на выданье, — зарделась Аксал и украдкой смахнула слезу тыльной стороной ладони. За ворота каменоломни они вышли рука об руку. В Олкетс они уже не вернулись, поселившись в крохотной деревушке в одной из отдалённых провинций, где тихо и мирно дожили свой век. III. Абаж в последние годы так растолстел, что утратил способность передвигаться. Это, конечно, снизило возможность и желание вести придворные интриги, однако Абаж до конца дней своих что-то замышлял, притворяясь, будто дремлет в любимом кресле. Он и скончался, обдумывая какую-то мысль, на одутловатом лице его застыло хитрое выражение. Возможно, он помышлял, нельзя ли провести саму смерть, но эта сделка ему не удалась. На церемонии прощания Нушрок, сам уже в преклонных летах, долго стоял, склонив голову над телом усопшего друга. В зале горели свечи и пахло ладаном. Абаж лежал со сложенными на груди руками, застывший и даже как будто осунувшийся. Дряблые веки были сомкнуты. Вместе с ним, казалось, невозвратно уходила целая эпоха, и Нушрок ощутил вдруг щемящую жалость. Здесь, у последней черты, он окончательно простил старому другу все былые раздоры. Им нечего больше было делить. — Прощай… — тихо сказал король и отошёл от гроба. Подошла проститься Анидаг. Лицо её скрывала густая вуаль. Усопшего погребли в фамильном склепе. Ялпац, тот самый сын, которого Абаж предлагал в мужья Анидаг, успешно продолжает род Абажей. Свадьба, так и не состоялась, конечно, но мало ли в королевстве других невест из хороших фамилий! Ялпац, долговязостью пошедший в материнскую родню, а предприимчивостью — в отцовскую, занимается выращиванием риса и производством рисовой бумаги, ведь владения его для того предназначены самою природой. Весь рис, что попадает на столы жителей Зеркального королевства и соседних государств, произрастает во владениях Ялпаца. Самому же Ялпацу прочат министерское кресло. IV. — Значит, как в сказке, правил он долго и счастливо, — заключила Ольга Николаевна и прищурилась на Яло. — Или до сих пор… королевствует? — Королевствует, — с серьезным видом согласилась Яло. — Вернее, Нушрок почти отошёл от дел, всё-таки возраст уже. Но ты не думай, Оля, он вовсе не дряхлая развалина. Нушрок всё такой же, только волосы побелели, да нос заострился, — она поёжилась. — А взгляд прямо как тогда… Да, взгляд Нушрока по-прежнему пробирает до глубины души, только два человека и способны выдержать его: Анидаг и её сын, тоже Нушрок, будущий король. Кстати сказать, вместе с именем внук унаследовал от деда умение пристально смотреть на собеседника. В супруги Анидаг был избран граф Касрок, сын Верховного судьи Клова. Нельзя сказать, чтобы в этом союзе преобладала любовь, да в таких вопросах нежные чувства и не считались первостепенными. Что касается Нушрока, то он действительно практически отошёл от дел, передав бразды правления Анидаг и Нушроку-младшему. Но ум его ясен, рука тверда, а спина несогбенна. Иногда он вспоминает о девочках-близняшках из далёкой страны, особенно о той, что выдержала поединок на вершине Башни. Должно быть, у себя на родине они достигли величия. За три дня перевернуть Королевство с ног на голову — такое ведь не каждому удаётся. V. Мелодичный звон оборвал рассказ Яло. Поверхность зеркала покрылась рябью, голубые волны бежали всё быстрее и быстрее, напоминая, что время встречи истекло. — Пора, Оля… — вздохнула Яло. Ольга Николаевна поднялась, растерянно озираясь. Ещё так много хотелось ей узнать! — Уже? Но ведь мы и не поговорили толком! Ведь мы увидимся? Я смогу попасть сюда вновь?! — спрашивала она, тормоша Яло. — Непременно, Оля. Ты ведь не перестанешь верить в чудеса? А сейчас торопись, если не хочешь встретить Новый год в зазеркальной передней! Подруги крепко обнялись на прощание и Ольга Николаевна шагнула за резную раму. Нога сама нырнула в тапок. Из комнаты доносилось бормотание телевизора, из кухни — запах котлет. И только сейчас стронулась с места секундная стрелка часов. Ольга Николаевна прижалась щекой к холодной поверхности зеркала. Яло повторила её движение. Ольге Николаевне почудилось, будто отражение хочет что-то сказать ей, но стекло разделило их. В замке заскрежетал ключ, входная дверь приотворилась, в образовавшуюся щель просунулась, качнув макушкой, обязанная бечёвкой ель. Вслед за елью вошёл раскрасневшийся от мороза Сергей. — Встречаешь, Оленька? — улыбнулся он, прислонил к стене ель и потопал ногами. — Ух, замёрз! А я, знаешь, подумал: загляну-ка после работы на ёлочный базар, так, хоть приценюсь. Ну и вот, собственно… Саша, выйдя из кухни, наблюдал, как мать, счастливо рассмеявшись, расцеловала отца в обе щеки.