-&-
Стайлз просыпается от позвякивания. Он поворачивается на бок — его глаза широко раскрываются от внезапного приступа острой боли. Барахтаясь в грязи, он садится; от его дыхания поднимаются крошечные облачка пара. Он медленно оглядывает лес вокруг: не может быть раньше пяти, водянисто-голубое небо проглядывает сквозь небольшие просветы меж крон громадных деревьев. Его не тревожит, что он обнажён: он знает, что беспокоиться не стоит. Но он замечает на теле синяки и порезы; грудь часто вздымается. Он вновь слышит звон и смотрит на нижние ветви деревьев над собой. Маленькие черепа и полые кости слегка колеблются, замысловатые резные бусины и тщательно сплетённые нити придают им пародию движения. Стайлз закрывает глаза — ресницы смахивают грязь с кожи — и делает глубокий вдох: воздух прохладен, свеж и слабо пахнет чистым льняным полотном. Стайлз был в ужасе, когда впервые увидел эти кости, парализован страхом, когда его расфокусированный взгляд выхватил на фоне чернильно-чёрного неба размытые очертания окрашенных в красный цвет нитей, похожих на сухожилия. Казалось, что черепа смеялись над ним, когда он пронзительно вскрикнул и попытался сбежать, вскочив на ноги и прикрывшись руками, продираясь через ветви, будто он мог выйти из лабиринта многовековых деревьев. Это было нелепо. Он опускается обратно на землю — кожу на спине жжёт. Наверху в знак приветствия шелестят листья, несколько падают, чтобы составить ему компанию. Он знает: нужно ждать. Если он этого не сделает, то заблудится, его найдут и накажут. Сейчас он не хочет этого. Он много раз готов был поклясться, что его разорвёт на части от усилившейся боли, если ему придётся принять новое наказание. Лучше всего ждать. Стайлз облизывает губы и чувствует на языке привычный солоноватый привкус собственной крови. Он ощущает шаги по вибрации нетвёрдой почвы раньше, чем слышит их, потом — как покалывает руки и на них дыбом встают волоски. Когда он слышит шаги, это тяжёлые глухие стуки, хруст только что опавших листьев и слабый скрип камня. Неясный силуэт из-за плеча, оказавшийся Дереком, опускается рядом с ним на колени. Стайлз внимательно смотрит на него: он долго кажется таким же огромным, как деревья, и таким же расплывчатым. Пряжка ремня Дерека позвякивает, когда он достаёт из кармана простую подвеску. Он покачивает её над Стайлзом, подвесив между глаз, заставляя их расфокусироваться и размыть свой образ, и свои голубые глаза... такие голубые... и одинокий коготь Ворона, привязанный на шнурок к красной нити. Стайлз замирает в благоговейном трепете. Животные священны — к каждой кости и частичке плоти следует проявлять почтение, — и получить коготь не кого-то, а спутника Богов было... значительным. Стайлз не осмеливается касаться когтя — остаётся неподвижным, когда он опускается ему на грудь. Дерек позволяет нити проскользнуть сквозь пальцы и плавно приземлиться на Стайлза. «Dimitte peccata mea», — с лёгкостью шепчет Стайлз. Дерек кивает, глазами изучая его безвольное тело. Потом резко поднимается на ноги, поворачивается и идёт прочь. Стайлз следует за ним.-&-
«Волки — твои Боги», — его гулкий и глубокий голос отдаётся эхом в пространстве. Он осматривается, вращая головой по сторонам так быстро, как только может; сердце стучит столь сильно, что он всерьёз опасается, что оно пробьёт его грудную клетку, упадёт на землю, которая тут же поглотит его и оставит его одного в этом... аду. Слезы застилают глаза и стекают по щёкам крупными каплями; он не может, он не знает, что делать, — теперь он остался один[2]. Листья шелестят, и он стирает влагу с лица: рядом ещё кто-то, кто передвигается быстрее, чем он, настигая его, словно животное. Он продолжает бежать; пульсирующая боль раскалывает череп, раскрывает его затуманенное сознание всепоглощающей тьме — та тянет его за одежду и шнурки, пока он не падает. Лёжа на траве, он сжимает руки в кулаки — ему нужно подняться, подняться сейчас же. Ботинок на спине удерживает его на месте. Он давит на спину с такой силой, что выталкивает оставшийся воздух из груди, в рот набивается грязь, опасно хрустит позвоночник. Стайлз задыхается. Ветер стих. Лес замолчал. «Моли о прощении — возможно, они тебя помилуют». До этого момента он никогда не слышал, как нож стремительно покидает ножны.-&-
Дерек идёт через пустой лагерь; очертания палаток искажают тёмно-серые истончающиеся завитки дыма от костра. Пока солнце не взойдёт, остальные будут спать. Дерек ступает прямо по брошенным записным книжкам и оружию, даже не пытаясь их обойти, как это делает Стайлз, осторожно огибающий лежащие на земле предметы. Половину из них отняли у таких же, как он. Подростков, юных безрассудных грешников, которые слишком мало думали и слишком много говорили, которых вытащили из палаток и растерзали когтями за все их прегрешения. Потёки крови на палатках ещё не начали блекнуть и были как особенная туманная дымка над тонкими облаками. «Сюда», — хриплым голосом указывает Дерек. Стайлз следует за ним дальше, в чащу леса, смотря ему в затылок. Он мысленно повторяет молитвы — так нужно. Они останавливаются у реки. Небольшой прозрачный поток журчит по камням. Дерек склоняется к воде и погружает в неё руки в кожаных перчатках. Его волосы черны — темнее, чем его кожаная куртка, и коротко обрезаны. Иногда они выглядят как уголь, в другие дни — как чернила, по которым Стайлз воздерживается провести пальцами — чернила пачкают. Возможность искупаться — роскошь для Стайлза. Дерек выпрямляется и подталкивает Стайлза к кромке воды. Стайлз немедля входит в ледяной поток, не колыхнувшийся от его появления на своём пути вниз, почти жестокий в своём безразличии. Стайлзу была знакома жестокость: жестокостью была его прошлая жизнь — грехи, которые ему было позволено совершить и с которыми было позволено жить. А это было проявлением доброты. Да. Доброты. Стайлз опускается в воду, садясь на гладкую речную гальку, — вода едва достаёт ему до груди. Дерек передаёт ему пемзу, не позволяя коснуться своей руки. Дерек не позволяет касаться себя: от грязных прикосновений грешника вроде Стайлза приходится очищаться неделями. Стайлз знает о последствиях, ощущает удары по лицу долгое время спустя, и всё потому, что он был глуп настолько, чтобы молить о пощаде, держась за брючину, как за спасательный круг. Это было милосердием. Его присмирили. Дерек остаётся стоять, наблюдая. Стайлз уже привык к его тяжёлому взгляду. Он погружает камень в воду и тщательно проводит им по коже; налипший слой грязи уносит течением реки, и остаётся чувствительная розовая кожа. Стайлз сначала отмывает ноги и стопы, вслушиваясь в мелодичное посвистывание просыпающихся птиц и низкий гул, которому он не придаёт значения. «Dimitte peccata mea», — бормочет Стайлз и замечает краем глаза, как кивает Дерек. Стайлз отмывает руки и очищая камнем под ногтями — кровь уносит прочь, как только она касается воды. Стайлз прерывается, опускает камень на траву позади себя и быстро окунается в жидкий холод.-&-
Он кашляет и отплёвывается. Поднятый грубыми руками, он царапается, пытаясь освободиться из хватки, вскрикивает, когда в его голову впечатывается кулак, откидывая её набок. Он слышит произносимые над собой слова, но вода заглушает звуки вокруг, и всё, что он хочет, — дышать. То, что может быть только когтями, разрывает кожу на его спине; его разделывают, как окровавленную тушу, его плоть легко отделяется от костей, оставляя его незащищённым. Вода мутнеет, и он вырывается. Кровь, тёплая кровь, его или чья-то ещё, заполняет его лёгкие. Его спинной мозг звенит, готовый порваться под ошеломляюще сильным натиском. Он ощущает всё, но не может толком понять, где находится каждая из частей его тела. Он не может найти в этом смысл: он чувствует всё. Его вытаскивают обратно, дёрнув за волосы, выдирая куски скальпа, словно траву. «Anima Lupi[3]...» Слова жужжат в ушах, словно назойливые мухи. Он не улавливает того, что происходит дальше: его глаза закатываются, и мир вокруг темнеет.-&-
Стайлз садится прямо, уверенный, что кровь с его спины исчезла и его раны промыты; он знает, что они затянулись, но не может избавиться от ощущения того, что они зияют открытыми. Главное то, что он остаётся чистым как подношение. Стайлз плещет водой в лицо и трёт его ладонями, стирая то, что осталось под носом и губами. «Будешь красивым», — говорит Дерек, его лицо, как обычно, ничего не выражает. Быть красивым подношением Богам — таково предназначение Стайлза. Причина, по которой его избрали. Спасли. Стайлз заканчивает мыться и непродолжительное время удерживает воду в ладонях, а после позволяет ей утечь сквозь пальцы. Вода в его руках сверкает под солнечным светом, будто что-то волшебное, будто магия, которая, как отлично знает Стайлз, бывает не только в сказках. Он опускает руки и медленно поднимается, выходит на траву — длинные острые травинки кинжалами врезаются в его мокрые стопы и ноги. Стайлз стоит и ждёт, пока взгляд Дерека скользит по его мокрому телу; его кожа покрывается мурашками на слабом ветру. Он следует за Дереком обратно в лагерь, бесцельно оглядывая лес вокруг. Если бы он стоял на одном месте и смотрел в конкретное место, оно бы не выглядело, как прежде, после того, как он моргнул. Густая листва смешивается и сменяется, словно разноцветные волны. Он уже давно перестал цепляться за свои внутренние ограничения, потому что у леса таковых нет. В нём нет ни севера, ни юга, ни верха, ни низа, он просто есть — этот факт Стайлзу приходится принимать снова и снова. Когда они прибывают в лагерь, остальные уже проснулись. Бойд занят тем, что ворошит недавно разожжённый костёр, Эрика и Айзек просматривают рюкзаки и карманы курток, им не принадлежащих. Они все не обращают внимания на Стайлза, и за это он был им благодарен, когда был более стеснительным. Дерек откидывает полог ближайшей палатки, своей личной, и Стайлз забирается внутрь. Она достаточно большая, чтобы вместить как минимум пятерых, и в ней повсюду лежат спальные мешки и мягкие на вид одеяла. Стайлз замечает серебристую флягу и невымытую кофейную кружку в дальнем углу от него по левую руку. Он садится на сложенный спальный мешок, зная, что с него на шуршащую ткань стекает вода, когда он вытирается полотенцем, которое ему бросил Дерек, прежде чем выйти. Палатка просвечивает тусклым оранжевым с зелёной окантовкой — весьма тошнотворное сочетание, но Стайлз считает, что происходящее внутри неё важнее, чем её внешний вид. Стайлз осматривается. Дерек иногда оставляет для него одежду, и Стайлз не особо задумывается о том, откуда тот её берёт. Сам Дерек в основном носит одно и то же, и Стайлз никогда не видел, чтобы тот оставлял снятые футболку или спортивные штаны. Кажется, что у Дерека вообще нет своих вещей. Стайлз знает, что немного есть у Эрики, потому что её одежда часто похожа, но различается по цвету и иногда она надевает тонкую серебряную цепочку на шею. Они постоянно перемещаются, поэтому им нужно путешествовать налегке, как полагает Стайлз. Стайлз поднимает одинокую пару сложенных бежевых штанов, несколько широких ему на ногах и вокруг щиколоток, но он плотно затягивает шнурок, закрепляя штаны на узких бёдрах. Он особо и не ожидал, что ему оставят ещё какую-либо одежду, и это действительно так. Штаны сами по себе — дань стыдливости, которую не заслуживает Стайлз. Щурясь на солнце, Стайлз покидает палатку и обнаруживает Дерека, сидящего на большом валуне у костра и тихо переговаривающегося с Бойдом. Стайлз садится на пустое место на земле подле Дерека и скрещивает ноги. Кажется, его присутствия даже не замечают, когда он вытаскивает книгу из ближайшей стопки, которую, возможно, сложил Айзек, и пролистывает страницы. Эта книга не осталась от предыдущих любителей отдыха на природе, она принадлежит Дереку: осторожно обёрнутый в кожу предмет, страницы которого полны фольклора, традиций и молитв, настолько многословных, что у Стайлза слезятся глаза. Он откладывает книгу, шепча свои собственные незамысловатые молитвы про себя, и освобождает разум. В тишине Стайлзу легче думать и тщательно организовывать мысли, отбрасывая всё ненужное. Она больше не угнетает, просто приятна.-&-
Он смотрит вверх с места, где его силой опустили на колени. Хватка на вороте его футболки (Это его футболка? Если нет, то чья?) достаточно сильно пережимает ему горло, чтобы он запаниковал. Он растерян; руки отпускают и оставляют его на земле. Его глаза медленно приспосабливаются к темноте, уши слышат лишь безмолвие, оглушительное, как белый шум. Исходя из того, что он видит, он где-то вроде лагеря в расчищенной части леса (Это чаща? Или, может, к юго-востоку от реки?)... В центре лагеря потрескивает пламя, его языки манят к себе, обольщают своим теплом. Он не двигается. Что-то абсолютно не так. Он не может расслышать точно, не может понять, реальны ли тени, что двигаются в палатках, не обманывает ли его разум. Кто-то покидает палатку рядом с ним. Он не издаёт ни звука, когда они выходят и смотрят на огонь, по-видимому, удовлетворённые тем, как он разгорелся. Они оборачиваются и зовут кого-то позади себя. Двое других выходят за пределы палаток и присоединяются к первым. На них одинаковые плотные куртки, которые выглядят тёплыми и яркими. Они улыбаются, разговаривают и устраиваются поудобнее вокруг красиво мерцающего пламени, и он не может...не может понять эту обыденность. Ему всё снится? У него галлюцинации, это должно быть миражом: происходящее слишком...приятно, чтобы быть правдой. Он подсчитывает тени, оставшиеся в полукруге палаток рядом с огнём, и ещё раз. Их примерно восемь в палатках, из которых льётся свет. Фонари? Светильники? Ему кажется, будто он наблюдает часами, когда рука в перчатке снова хватает его сзади за горло, удерживая в сильном захвате. «Наблюдай». Он поворачивается, и его крик заглушает другая рука в перчатке. В темноте позади него появляясь из-за деревьев, находятся... Он не знает, что они такое. Они кажутся примерно его возраста. Но их лица искажены...изуродованы так, что кажутся пугающе нечеловеческими и определённо собачьими. Три пары жёлтых глаз мерцают в темноте, как пойманные светлячки, ряды острых зубов проглядывают в издевательской улыбке из их пастей. Ему плохо при виде длинных когтей на их пальцах. Он вырывается, своими попытками сдирая кожу на затылке. Сильный рывок за голову заставляет его замереть, слёзы в его глазах размывают и раздваивают фигуры, его дыхание прерывисто и кажется ему громким. Они подходят ближе, и все его силы уходят на то, чтобы не попытаться убежать, но...они идут не к нему. В действительности они проходят мимо него, словно его здесь нет, они будто в трансе двигаются дальше, и он поворачивает голову, наблюдая за их перемещением. Они направляются к лагерю. Пальцы проникают в его горло, останавливая его крик. Слюна сочится от вкуса и ощущения кожи на языке, но ему всё равно: ему нужно предупредить их, дать им знать, что эти...эти чудовища идут за ними. Он беспомощно смотрит, как восьмерых...нет, девятерых вытаскивают из палаток, их крики для него звучат глухо. Он видит, на что способны эти когти, эти клыки. Он хнычет, задыхается от пальцев во рту, и он уверен, что он их кусает. Как из человека может течь столько крови? Он в ужасе: они все так обильно истекают кровью. Он точно в ней утонет, если это не прекратится, она поглотит его и утащит ко дну. Он смотрит. Кажется, дни спустя всё стихает. Он больше не понимает, что видит, что чувствует, не знает, в своём ли он теле, кроме того, что оно дрожит так сильно, что он переводит взгляд в небо. С потресканных губ срываются исковерканные слова, искажённые звуки. Это ад, это смерть.-&-
Бойд передаёт жестяную кружку Эрике. От её содержимого, налитого из котелка на огне, идёт пар. Айзек сидит рядом с Эрикой, медленно перемешивая еду, его взгляд расфокусированный и усталый. Стайлз с благодарностью принимает еду, которую Дерек предлагает ему на собственной ложке. Это, как и всегда, смесь варёной чечевицы и безвкусных трав. Животные священны, и поглощать их плоть под взором Богов невообразимо жестоко. Дико. Того, что у них есть, хватает, чтобы ощущать себя сытым до конца дня; им даже оказали честь, позволив собрать для себя растительность в округе. — Мы уходим отсюда? — спрашивает Эрика. Она не притронулась к своей еде. — Нет, — отвечает Дерек, погружая очередную ложку, полную похлёбки, в рот Стайлза. Эрика выглядит так, будто собирается что-то сказать, но осекается, вместо этого зачёрпнув ложку своей порции и пережёвывая пищу. Эрике нравится быть в движении, она не любит оставаться на одном месте долгое время, а здесь они уже два дня, но она знает, что лучше не спорить с Дереком. Не спорить с Альфой. Стайлз не видел других Альф, других главных в группах последователей, называемых Стаями. Он не уверен, что Дерек худший из них, но они все живут по одинаковым правилам. Высшие[4] живут, чтобы служить Богам, они бездушны и беспощадны. Дерек — единственный из них, кого встречал Стайлз. Стайлз смотрит на Дерека. Он никогда не видел, как тот ест. Всё, что ему остаётся сейчас, — наблюдать. Пальцами он касается влажной нити на шее, коготь Ворона холодит кожу на груди. Дерек смотрит на руку Стайлза, и их взгляды встречаются. Он также никогда не видел, чтобы Дерек спал, но в белках его глаз нет красных прожилок. Иногда, когда Стайлз смотрит под нужным углом, он может поклясться, что вместо этого видит красные всполохи в зрачках Дерека, но прежде чем он толком успевает понять происходящее, всё исчезает. Большую часть времени ему кажется, что в голове вата, сформулировать мысль и удержать её слишком сложно. Когда Дерек смотрит ему в глаза, марево рассеивается и Стайлз может мыслить и слышать — взгляд Дерека будто яркий свет фар в зимнем тумане.