* * *
— Матушка, они занимались непотребством! Я своими глазами видела! — как верная собака, Лаймстоун поспешила наябедничать на своих сестёр. — Что именно ты видела, Лаймстоун Глариоза Пай? — глубоко в глазах Клоуди Кварц отражалась усталость, но её дочь, переполненная эмоциями, просто не замечала такие мелочи, и сама мысль промолчать просто не пришла в голову. — Они… — пони приблизилась к уху матери, сильно краснея до кончиков ушей, — целовались, — короткое слово прошептали с непередаваемым отвращением и на одном выдохе. Однако, вопреки ожиданиям, Клоуди совершенно никак не отреагировала, сидя за столиком всё той же пекарни с легкой расслабленной полуулыбкой. Сердясь уже на саму себя, лицо Лаймстоун перекосила гримаса ярости. Вместе с адски-красным от стыда лицом, она походила на одержимую демонами — ближайшие к ним пони опасливо отошли подальше или вовсе передумали покупать сладости и поспешили покинуть здание. Несмотря на позднее, почти ночное время, стихийное празднество в городе продолжалось. Резким контрастом выделялась мать семейства, остававшаяся спокойной. Отец же после услышанного сидел в лёгкой прострации. Но он только внешне казался безынициативным. Почти с полминуты Лаймстоун силилась выдавить из себя ещё порцию правды, но годами вбиваемая в голову мораль не давала даже думать о таких извращениях, а чтобы сказать вслух, пришлось сделать больше, чем пересилить себя. Клоуди успела за это время глотнуть из стакана яблочного сока и потом посмотрела на дочь тяжёлым материнским взглядом, вынуждая закончить ответ или перестать с шумом выдыхать воздух и заткнуться. Этот взгляд мог сравниться по силе со Взглядом Флаттершай. — Ещё они трогали друг друга… там, — этой смеси страхов на лице и сильного смущения могла позавидовать всё та же Флаттершай. Вот почему Лаймстоун чувствует такой стыд, словно это она облапала и перецеловала обеих сестричек, а теперь сознаётся в содеянном? Но даже сквозь толстый слой стыда просвечивало предвосхищение расплаты. Ох, как накажут родители Марбл и Мод, даже страшно представить. Да на их спинах одни лоскутки шкур останутся после розг. А Лаймстоун на своём опыте знала как долго и болезненно заживают удары — надо слушаться взрослых и не психовать на пустом месте без причины. — Это всё, что ты видела? — поинтересовалась мать, залпом осушая стакан с напитком. Краем глаза поймала взгляд мужа и весьма настойчиво помотала головой. — Да-а-а! — проорала Лаймстоун в конце от боли, когда её схватили зубами за ухо, приподняли над землёй и хорошенько встряхнули, словно проверяя можно ли оторвать голову от тела с той же лёгкостью, как сорвать арбуз с грядки. — Стукачей есмъ не любит ни пони, — отец не злился. Даже если и злился, то он быстро остывал. И сейчас он выглядел разочарованным поведением своей дочки. После небольшого таскание за ухо, которое после этого сильно болело, опухло и казалось пульсировало от каждого шага, Лаймстоун отправили домой прямо сейчас, в сумерках, на ночь глядя. «Дома поговорим. Все вместе», — от этой фразы так и несло неприятностями.* * *
Прошло немного дней, которые Лаймстоун от всей души желала, чтобы те не кончались и длились вечно. У неё отобрали биты на карманные расходы, отправили обратно на ферму. Ночевать пришлось под мостом на выезде из Понивиля — пони не горела желанием бродить по ночам в опасной близости от Вечнодикого. На следующее утро добраться до дома оказалось на удивление просто. Как только лес сменился на родную безжизненную пустошь с камнями, она по зову сердца отыскала единственную дорогу к каменной ферме Пай. Поначалу пустой дом вызывал тревогу, но больше Лаймстоун тревожило скорейшее и неизбежное наказание за любовь к сестричкам. Она тоже попадёт под раздачу за компанию. А сейчас ей оставалось наслаждаться последними мгновениями пока здорового и целого тела, когда ничего не болит. Радоваться монотонной работе в шахте и ценить каждый собранный кристалл. Одной жить оказалось трудно, но на кухне нашёлся запас воды, а будучи пони, способной грызть камни, она не будет голодать. И наступил день, когда вся семья вновь собралась вместе. Лаймстоун ещё издалека заметила Пинки, прыгающую, как и всегда. Прыг-скок, прыг-скок. Как же бесит! Пони сощурилась, пытаясь разглядеть лица остальных и пытаясь догадаться, что их ждёт. Мод с совершенно нечитаемым лицом (это же Мод!) в одиночку тащила гружённую телегу. Продукты где-то на полгода, новые инструменты и стройматериалы — минимум необходимого, что можно унести и на что хватило денег. Обычно, чтобы разобрать подобную телегу, разложить всё и рассортировать, могло потребоваться до нескольких дней. И это было как праздник, никогда не знаешь что родители привезли из «внешнего мира» — всё, что за пределами фермы. Марбл плелась следом, держась поближе к сестре и подальше от взрослых пони. Это плохо. Отец шагал налегке, а вот мать… Клоуди Кварц оделась в привычные старые одежды, в которых привыкли её все видеть, волосы заправлены в невзрачный пучок. И очки на лице с цепочкой. Всё это не сулит ничего хорошего. Ей даже кричать не нужно будет — просто признай свою вину, а не то хуже будет.* * *
Этот ужин был редким исключением, когда они ели что-то настолько вкусное. Лаймстоун даже не пыталась запомнить ингредиенты, входящие в состав этого огромного многокилограммового торта, которые скороговоркой перечислила Пинки Пай. Она теперь совершеннолетняя, вот и пусть валит из фермы, раз ей так хотелось. За ужином не поднимались никакие разговоры, особенно важные и сильно волнующие на данный момент старшую сестричку-злючку. Она нажиралась, как на убой, посоревновавшись в «объедаловке» с Пинки. Но не раз за этот вечер она краснела, когда замечала, как Мод с Марбл уж совсем не по-сестрински обнимались или игриво тёрлись об шёрстку друг друга, совершенно никого не таясь, особенно родителей! От этого у Лаймстоун аж начинала зудеть задница и копыта, первая не давала спокойно сидеть на месте, вторые прям мечтали набить морду обоим извращенкам. Умоляющий молчаливый взгляд, просящий хоть что-нибудь сделать с этим, оба родители игнорили. И это бесило ещё больше! Она чувствовала себя невзорвавшейся бомбой — и рванёт, мало никому не покажется, в первую очередь ей, и вроде, как бы слишком поздно. Вот бы набить морду сёстрам тогда в гостинице, а не прятаться за спинами родителей. А ведь Лаймстоун с того момента не было шанса поговорить с Марбл и Мод наедине. После необычного во всех смыслах ужина, какая-то сюрреалистическая обстановка: одни чуть не лижутся при всех, остальные кроме Лаймстоун, словно не замечают в этом странного — Клоуди Кварц пригласила всех дочерей на серьёзный разговор в свой кабинет. Тот самый кабинет в подвале под домом, дверь которого на памяти Лаймстоун никогда не открывалась. Запертая дверь без замка и даже замочной скважины. Вторая такая дверь была на поверхности за домом — чёрный ход. Но эти двери были всегда, и Лаймстоун даже удивилась, не поняв сначала, что под кабинетом имеется ввиду помещение за дверью. Клоуди Кварц замерла перед каменной дверью и устало сняла очки, воспоминаниями возвращаясь в дни былой молодости. Когда она была молодой земнопони и подавала огромные надежды на счастливое будущее. Если бы её спросили жалеет ли она о прожитых годах на ферме, она бы не раздумывая ответила бы «Нет». Радость материнства, что для неё раньше казалось чем-то из другого мира, четыре дочки и работяга муж — она бы не смогла променять всё это на службу родине. Считается, что только единороги могут сознательно управлять магией, почему-то забывая про земнопони, тесно работающих с кристаллами. Большая концентрация магии отзывается на зов любой пони, кто готов использовать её во благо. Давно выученные слова заклинания сами сорвались с губ Клоуди, словно и не было нескольких десятилетий. Магия перетекла из ожерелья на шее по шёрстке и впиталась в дверь, активируя мелкую сетку ветвящихся рун и распечатывая кабинет. — Ты была королевским стражником, — скорее констатировала факт, чем спросила Мод, когда они вошли в весьма просторное помещение под домом. Нисколько не запылившийся за эти годы комплект доспехов до сих пор радовал взгляд. Но это были совсем не те парадные доспехи, в которых стоит кантеротская стража на праздниках типа Галы. Взгляд замечал подпалины, царапины и следы ремонта, наверняка их обладателю есть что рассказать. — Не совсем. Но мы здесь не за этим. С неким трепетом Клоуди взяла единственную фотографию со стола. Её кабинет больше походил на склад, похоже он когда-то и правда использовался по назначению, но потом сюда навалили вещи из прошлой жизни и запечатали, как тогда казалось, навсегда. Угол фотографии пересекала чёрная лента. — Это моя особенная пони, мы собирались прожить с ней всю жизнь. А в одной из миссий её убили, — лишь отголоски старой боли и безвозвратной утраты поменяли интонации в приглушенном голосе Клоуди. — Она умирала у меня на глазах, и перед её смертью я поклялась, что стану нормальной. Выйду замуж за жеребца, что у нас будет минимум четыре ребёнка. Нельзя стать нормальной, если просто захотеть. Ваш отец… Он. Он просто принял меня такой, какая я есть. И я смогла найти силы, чтобы продолжить жить. Он знал всё с самого начала, знал, что меня привлекают девочки. Знал, что это наследственное, и что у наших дочерей тоже может проявиться эта особенность. Он говорил, что всё корректируется правильным воспитанием, а я… просто устала спорить. И я оказалась права. Мод, Марбл, мы не будем вас наказывать, это не лечится, по себе знаю. От души Лаймстоун отлегло — её спина останется целой. Конечно, признание, что её мать больше по девочкам, вызывало праведный гнев и хотелось вопить про вселенскую несправедливость, но пони сдержалась. Каких ей трудов это стоило, но ведь не выплёскивать же гнев в такой неподходящий момент? Лаймстоун ещё стоит многому научиться, а пока принять факт, что трое в её семье извращенки! — Ты знаешь принцессу Селестию лично? — вскрикнула Пинки Пай, зарывшись в ящики и найдя фотоальбом. — Да, но это долгая история, — грустно улыбнувшись, Клоуди Кварц поставила фотографию своей возлюбленной на место.