Сердце одиночества

Когда теряешься в собственных ощущениях, это больно. Но когда тонешь в пучине ненависти, становится действительно страшно. Стонущий от резкой боли во всем теле Ацуши; его обессиленное тело на заднем сидении новой машины, которую Рюноскэ подогнала его верная помощница; ожесточенный взгляд темных глаз и полный немого отчаянья взгляд, что, казалось бы, мог прожечь проезжающие мимо машины насквозь, не оставив даже пепла или каких-либо других следов. Все существо Акутагавы кричало ему о том, как он хочет убить их всех. Всех! Гильдия Мафия Агентство Люди, которые когда-то случайно задевали Ацуши и, конечно же, его самого… Да, черт возьми, он кипел такой жадной ненавистью ко всему живому, что буквально терялся в горячих ощущениях вопреки своей холодной и стальной воле. Стержень выдержки дал трещину, клапаны давления снесло напрочь, и Рюноскэ схватился за горло, чувствуя, как его что-то жжет изнутри, похожее не на кашель, а на что-то гораздо серьезней. Когда уже возле своего дома он вышел из машины, то внезапно схватился за дверцу и начал задыхаться, попутно давясь какой-то жидкостью, что извергало его горло. Это была кровь. Много крови, что не красиво стекала ручейками вдоль бледных губ, а кипела красными сгустками, больше темно-бордового оттенка. Такое с Рюноскэ было впервые, он действительно сильно перенервничал. Попросив помощи и доставив Накаджиму в свою квартиру, он первым делом, еще не раздевая его, осмотрел лицо и руки, убеждаясь, что ему ничего не сломали. Быстро сняв с Тигра рубашку, он ощупью касался ребер, тазовых костей, грудной клетки, все так же нервничая, не сломали ли их. На самом деле у Ацуши распухло горло, и сильно дергался кадык, но это скорее от побочного эффекта транквилизатора. Его нужно было согреть, и горячая вода для этого не подошла бы. Нужно тепло человеческого тела, а не природных стихий. У Акутагавы физической силы было меньше, чем кто-то мог бы предположить. Ему больших трудов стояло тащить под мышки совсем нелегкое тело с весом, казалось бы, вдове больше его самого. «Где же тебя так откормили?» — со злостью подумал Рюноскэ, хотя, конечно, про себя отметил, что при таком весе, Ацуши выглядел более худосочно, и эти шрамы, которые Рюноскэ видел на спине, подтолкнули его к мысли, что в свое время Тигр вполне мог сражаться за еду, где и получил эти «поощрительные» отметины. Впрочем, не он один выклянчивал в свое время объедки со стола. Но у Ацуши этот стол хотя бы был, а Рюноскэ в своем нерадивом детстве мог наслаждаться лишь лакомством из помоев, что благополучно для него разыскивала сестра. Скрипнув зубами, он таки вытащил Накаджиму в свою комнату и, не включая свет, на ощупь стал разувать его и снимать нижнюю одежду. Когда парень остался лишь в нижнем белье, Акутагава прислонил его спиной к кровати, зафиксировав парня в сидячем положении и, забравшись наверх, начал поднимать его. Ноги Накаджимы безвольно свисали вниз, когда тот его поднимал, что немало усложняло задачу. Парень был чертовски тяжелым и сильно разгоряченным. Его кожа пылала, будто температура его тела зашкаливала за пятьдесят. Облизнув сухие губи, Акутагава понял, что его лицо вспотело настолько, что он чувствует соленый привкус от влажной кожи на губах. Когда ему наконец удалось откинуть его на спину, он перелез через него, поднял ноги и положил на кровать. Вроде всё. Внимательно осмотрев плоды своих трудов, Рюноскэ словно в горячке кинулся к шкафу, вытаскивая свое самое лучшее одеяло, и не смотря на то, что Накаджима был весь в грязи, а лицо его было запятнано кровью, все равно укрыл его, бережно подоткнув одеяло. В ванне Рюноскэ сразу же вытащил небольшую емкость и, набрав туда чистой теплой воды, вытащил тонкие полотенца и случайно зацепившись за порог громко выругался, потому что чуть не упал. Склонившись над спящим Ацуши он еще раз убедился, что тот дышит, и когда в нос ударил знакомый запах полуоткрытых губ немного поморщился, но не брезгливо. Рюноскэ хотелось успокоить себя, но сжав пальцы в сильный и болезненный кулак, все же удержался и приступил к делу. Намочив тонкое полотенце он принялся протирать лицо Ацуши, мягко проводя тканью по бледной коже, стирая грязь и кровь, что уже успели высохнуть и как следует прилипнуть. Нестойкий, но вполне ощутимый запах ударил в нос, когда Акутагава поднял руку парня и смотрел на отметины от иголок на внутреннем сгибе локтя. «Убью…» — единственное, что проносилось в его голове, пока он, стоя на коленях, мягко счищал с Ацуши грязь. Его милый и прекрасный белый Тигр был запачкан, истерзан, измучен. Рюноскэ ненавидел себя. До такого состояния Накаджиму мог довести только он, и он один, больше никто. Только Рюноскэ имел право пачкать его, убивать, калечить и… мстить за него. О да, в самой грозной силе мафии клокотала ярость, что желала вырваться кровавым насилием. В воображении Акутагавы уже проносились полуночные экзекуции над Джоном Стенйбеком и его командой. Но это будет позже. Сейчас нужно позаботиться о более важном и первостепенном. Акутагава сузил глаза и приложил влажные от воды пальцы к подбородку, явно задумавшись. У Ацуши были грязные и плохо пахнущие волосы. Пыль и ошметки бетона, что запутались в них, выводили Акутагаву даже больше, чем тихие хрипы, из-за которых Ацуши не мог ровно дышать. Истратив несколько коротких мгновений «на подумать», он отодвинул емкость с уже мутноватой водой и, вернувшись в ванную, взял большой глубокий таз и серебряного оттенка ковшик, в котором по привычке держал разного рода купальные принадлежности. Набрав в таз воду погорячее, и захватив из ванны медовый шампунь с более легким, чем у черничного, запахом, он сдернул с себя плащ, снял рубашку (все еще было жарко) и, вытащив все это в свою комнату, начал колдовать над позой Тигра. Сначала, очень бережно, он повернул его так, чтобы голова чуть свисала вниз, а руки не спадали, но твердо лежали на кровати. Результат ему не понравился: голова Накаджимы хоть и свисала, но самому Акутагаве нужно было, чтобы она располагалась более горизонтально, а она, получается, спада вниз. — Толку не будет, — сказал он себе и подсел ближе. Тут же приметив возле столика средний по высоте табурет, что он по рассеянности забыл убрать на кухню, Рюноскэ подцепил его пальцами и потянул на себя. Сев на него, он возложил голову Ацуши на свои сомкнутые колени. Идеально. Прямое горизонтальное положение, хоть линейку приставляй. Зачерпнув миской воду, таз с которой расположился возле его ног, он начал медленно поливать ею волосы Накаджимы, изредка массируя пальцами кожу головы. Убедившись, что все как следует увлажнено, он потянулся за шампунем и, невзирая на то, что штаны теперь мокрые (как-то двусмысленно звучит, не находите? Прим. Автора) начал медленно втирать шампунь, растирая, чтобы получилась пенистая масса. Волосы легко проходили между пальцами; Рюноскэ лениво улыбался, массируя светлую голову и лаская пряди. Он наматывал их на пальцы, иногда извлекая кусочки бетона, благо стекла в локонах не было, и приходил в чистый восторг, потому что Накаджима не просыпался и не сопротивлялся. «Нужно почаще лишать тебя сознания», — будто взяв это себе на заметку, Рюноскэ начал поливать его голову, смывая остатки пены и отмечая, что в комнате уже не так жарко, и запах меда ощущался словно слабые, но приятные благовония. Чтобы вода не стекала на пол, он придвинул емкость к себе между ног, а голову Ацуши удерживал лишь коленями, разомкнув бедра, чтобы воде было куда стекать. Закончив с этим, он начал бережно протирать светлые прядки, мягко и трепетно прикладывая к ним полотенце, чтобы часом не потянуть за отдельный волосок, что вызвало бы непременный приступ боли. Но нет, все было хорошо, парень по-прежнему тихо сопел (хрипы больше не прослушивались) и хотя Акутагава очень сильно этого ждал (чего немого стыдился), но Накаджима, вопреки всем ожиданиям и немым мольбам, так и не замурлыкал. К слову, Акутагава ненавидел кошек, да и собак тоже. Любая живность не была в почете, но ведь Ацуши не совсем животное, хотя, будь он кем угодно — его личность все равно отдельное от всего мира божество, которое Рюноскэ с недавнего времени стремился познать. Очень сильно стремился, да так, что парень об этом никогда бы не узнал. Рюноскэ бы об этом позаботился. С такой холодной отчужденностью и весьма видимым радушием это не составило бы труда. Сыграть человека без эмоций Рюноскэ мог лучше кого-либо другого, но столько лет проносив эту маску он сам не заметил, как стал ею, в прямом и переносном смысле. А этот ненавистный ему раньше зверь и бывший разыскиваемый Тигр будто бы вытаскивал из него чувства, что и самого Рюноскэ иногда ставили в тупик. Предугадать, что же Ацуши взбредет в голову, было иногда просто невозможно, но он был искренен, что очень любил и ценил сам Акутагава. Он очень любил эту черту характера, и именно в Накаджиме. Положив на подушку сухое, сложенное вдвое полотенце, он вернул Накаджиму в прошлое положение и, лег рядом с ним, начал стаскивать промокшие от воды штаны. Оставшись в нижнем белье, он было хотел встать и взять из шкафа что-то из ночной одежды, но внезапная усталость накрыла его теплой волной. Широко зевнув, Акутагава сказал себе, что это можно сделать и позже. А пока, укрывшись тем одеялом, что было на кровати, он свернулся, поджав под себя колени и, повернувшись к Ацуши лицом, сладко засопел, погружая мысли в блаженную пустоту.

***

Ацуши проснулся от странного чувства в груди. Он медленно открыл глаза, пытаясь всмотреться в маленькие трещинки на потолке, и никак не мог понять, где он находится. Отчего-то в голове всплыл разговор с Дазаем двухнедельной давности. — Ацуши-кун, — Осаму как-то задумчиво смотрел в окно, — как насчет личной жизни? Ацуши вздрогнул, выронил бумаги, которые он как раз намеревался отнести в хранилище и сразу же бросился их собирать. — Просто у меня есть одна идея и… Дазай не успел договорить. Накаджима начал яростно махать руками. — Даже не думайте об этом! В прошлый раз, когда вы так сказали, я две недели не мог покинуть больничную палату. Смилуйтесь! — Знаешь, — Дазай повернулся к нему лицом и улыбнулся, — когда ты делаешь такую моську, то даже я начинаю сомневаться в своей нравственности. Скажи, кто бы еще мог подумать в подобном ключе? К тому же, я не знал тогда, что у той милой малышки уже был парень, и её подружка просто сдала тебя, собственно из-за чего ты и пострадал… Именно в тот день тревожные колокольчики Накаджимы забили тревогу, и это вовсе не оттого, что ветер детской наивности все время дул ему в голову. Дазай как-то странно вел себя, еще больше проводя времени с Ацуши и почти не оставляя его одного. Даже по выходным Ацуши видел, как несчастная тень Дазая преследует его, когда он гулял в парке или бродил по мостовой. — Рыщет что-то, — подумал тогда Накаджима, хотя больше в голову не пришло ничего. У него уже был человек, который мог думать за двоих. Рядом с ним что-то тихо вздохнуло, и Ацуши напрягся. Неужели Дазай все же добрался до его жилья и теперь находится рядом с ним? Нет, не может быть. Последнее, что делал Тигр, было… Тут, конечно, не стоит упоминать о напрочь съехавшей крыше, долях транквилизатора в крови и… Есть легенды, о Тиграх и Драконах, ёкаях и демонах. Кто же мы в этой жизни, и в этих историях? Акутагава, почему тебя это так волнует? Я не знаю, просто… Без прошлого мне не познать себя самого. Я так потерян. Ты однажды говорил с кем-нибудь об этом? Нет, никогда. Ты первый это слышишь. После одинокого эхо, что преследовало меня всю жизнь… Такой милый, такой приятный и ласковый голос. Накаджима никогда раньше такого не слышал от Рюноскэ. Он все еще стеснялся чаще называть его по имени, а потому зачастую обращался формально, наперед зная, что уважительное обращение задобрит Акутагаву больше, чем всякие нежности. Знал бы, как ошибается. Что-то зашевелилось рядом, одеяло зашуршало и что-то теплое коснулось его плеча. Накаджима полностью открыл глаза и повернулся в сторону тихого шума. Чья-то темная макушка, что прижалась к его плечу — вот причина шума. Ацуши провел рукой по собственным волосам и понял, что их кто-то не просто помыл, но еще и расчесал и вычесал из них пыль и щепки. Пряди были мягкими, нежными, пахли медом и свежестью чистых волос. Рюноскэ и до того знал, что Ацуши довольно глупое существо, но вместе с тем невероятно теплое, ласковое и хорошо пахнущее. Все еще притворяясь спящим, он вжался носом в такой одурманивающий и сладкий запах волос Ацуши, касаясь кончиком носа макушки, и даже позволил себе несколько раз потереться им, чувствуя, как это недалекое животное начинает трястись всем телом. — Акутагава! — вскричал Накаджима и резко дернулся. — Что происходит?! Рюноскэ вздохнул, разлепил сонные веки и тоже привстал, опираясь на локти. — Тигр! — повысив тональность, так же прикрикнул он. — Ты болван, мазохист, глупец и дегенерат! Как ты мог позволить себя пленить, да еще и так, чтобы Агентство не узнало об этом и не помчалось сразу же тебя спасти! Ацуши замер, в упор глядя Рюноскэ в глаза, с явным страхом говорить что-то еще. Он понемногу собирал осколки разбитых воспоминаний и очень отчетливо припомнил свой гнев. И его причину… — Ладно, — миролюбиво вздохнул Рюноскэ, пройдясь рукой во макушке Тигра, — давай не будем ссориться, ведь ночь еще не закончилась, а я жутко хочу спать. Просто пообещай мне, что не бросишься в бега от невозможности узнать, чем я могу быть занят. — Так ты… — запнулся Ацуши, густо краснея, — так ты знал, почему я это сделал? — Глупый, — почти ласково протянул Акутагава, — ведь ты же звонил мне, неужели не помнишь? А я не мог ответить, так как был на миссии, которую, кстати, мне пришлось прервать из-за такого неблагодарного куска, как… Договорить он не смог, ему просто помешали. Препятствием стали теплые, накрывшие его рот губы, что требовательно сжались, и Накаджима не стал сдерживать себя, чтобы не лизнуть нижнюю губу Рюноскэ и услышать его злобный хрип. — Ацуши… — хотел было воспротивиться, и с силой отстранился но, наткнувшись на сильную хватку в виде сомкнутых на его лице ладоней нехотя, но уступил. Тигр все же был сильнее его физически, и хрупкому худому юноше пришлось с этим смириться. Внезапно, будто через призму воображения, Рюноскэ вспомнил, как после окончания боя с Фицжеральдом наступил на голову Ацуши, довольно-таки грубо объясняя самому Тигру, что он такое в его глазах и что конкретно Акутагава сделает, когда поймает это животное (в чем он в то время не сомневался ни на секунду). Теперь же его пальцы спокойно удерживали такого опасного и свирепого хищника, но мысли о кровавой расправе куда-то незаметно улетучились. Более того: на их место пришли новые, до сего неизвестные ему чувства, когда вроде как и хочется придушить, но сделать это ласково, нежно что ли… И Рюноскэ, недолго думая, позволил себе обхватить шею Ацуши худыми тонкими пальцами и чуть сжать, от чего Тигр рефлекторно вдохнул в себя больше воздуха. Он продолжал его целовать, грубо сминая чужие губы, играя с ними языком, пока наконец-то они словно приглашающе не разомкнулись и Рюноскэ почувствовал другой горячий язык, жадно сплетающимся с его собственным. До этого момента их поцелуй можно было назвать не иначе как чистый, девственный, лишенный жадности и греха. Но вот то, что последовало потом… Мало было играть с изворотливым языком Накаджимы; мало было скользить чуть влажными пальцами по худым ребрам мальчишки, хотя и не отрицал, что подобные касание подогревали кровь, и приливала она не только к лицу. Елозить на одном месте стало не слишком комфортно, и воспользовавшись расслабленным и податливым Ацуши, Рюноскэ позволил себе прижать его спину к кровати и слегка, лишь немного начать давить своим телом на низ живота парня, просто чтобы сильнее почувствовать его, но Накаджима понял это по-своему. Он сильнее сжал руки на спине Акутагавы и, сгибая пальцы, начал как бы немного царапать его и еще больше подстрекать, так как сам качнул бедрами и не сдержал улыбки. — Не провоцируй меня, — тихо сказал Рюноскэ, и со всей нежностью, на которую только и был способен, легко смял губами кожу на его шее. Он бы не сделал этого, если бы знал, что Ацуши едва ли не потерял себя в таких искренних и желанных для него самого нежностях. — А что такого? — улыбнулся Тигр. — Мы же здесь только вдвоем, наедине друг с другом… Чего бы тебе хотелось? «Чего бы мне хотелось?» — тут же мысленно повторив вопрос, подумал Рюноскэ, совсем упустив из виду, как соблазнительно-дразняще прозвучал в этот момент голос Накаджимы. Он поднял на него глаза, всматриваясь в двойное дно двухцветного оттенка, что так сильно беспокоил его чувства и, тихо вдохнув, сел на бедра мальчишки, от чего Ацуши привстал на локти. — Я что-то не то сказал? — сразу же испугался он, сделав именно то выражение лица, которое больше всего нравилось Рюноскэ. Жалкое, молящее, грустное, едва ли не близкое к тому, чтобы разрыдаться. «Как никогда я хочу увидеть его слезы», — подумал Акутагава и тотчас же возжелал, чтобы причиной этих слез был только он. Всегда. Проведя подушечкой большого пальца по нижней губе Накаджимы, он потянул руки к одежде, снимая через голову тот черный свитер, в который сам же и переодел его. Когда Накаджима вновь упал спиной на кровать, распластавшись на ней, Рюноскэ сжал зубы. Белеющая в темноте худая грудная клетка просто сияла, и выделенные на ней шрамы от пыток в приюте тянулись словно тонким плющом вдоль нежной кожи. Акутагава не сдержал себя, чтобы не наклонится и не пройтись кончиком языка по рубцам и следам от ожогов. Он хотел знать, какова на вкус кожа в этих местах. Ацуши, не ожидая подобного, совсем не сдерживал себя и открыто показывал свои чувства, не пряча глухих стонов, что лишь подогревали аппетит того, кто вел эту игру. «Такой искренний», — подумал Рюноскэ, подцепляя пальцами резинку штанов, наперед зная, что на Ацуши не будет никакого нижнего белья. — Стой, — крепкая хватка на руках вынудила Акутагаву остановиться, — не надо туда… я же грязный. — Уверен? — впервые улыбнувшись, спросил Рюноскэ. — Я уже привел тебя в порядок после того как весьма милосердно спас твою шкуру. «Черт, грубовато получилось», — вспыхнул Рюноскэ, начав нервничать. «Ничегошеньки в нем не изменилось», — подумал Накаджима, мысленно улыбаясь такому привычному для него ответу. — Погоди! Так ты мыл меня? — Да. — И раздел? — А как бы я тебя помыл? — Нижнее белье тоже снял? — Да. «Он что, не почувствовал легкий ветерок, что гуляет между его бедрами?» Акутагава отвечал быстро и четко, а вот Ацуши чувствовал себя словно на допросе. Представив себя на мгновение полностью обнаженным, привязанным к стулу и зная, что его палачом будет только Рюноскэ, он сам того не ожидая не на шутку возбудился и было потянулся руками, чтобы прикрыться, но Акутагава не дал ему этого сделать. — Не смотри, — приказным тоном сказал Акутагава, и Ацуши покорно откинул голову назад, почти сгорая со стыда от ощущений в низу живота. Рюноскэ был верен своим намерениям, и буквально через секунду после своих слов стянул с парня последнее, что могло служить хоть какой-то защитой от его пока еще невинных домаганий. Но Тигр не был так наивен, чтобы не понимать, что эти самые домагания Рюноскэ может вывести на новый, более сложный для восприятия уровень. «Я не смотрю, — думал Накаджима, раскинув руки наподобие крыльев, — я совсем не смотрю, как он стягивает с меня… Неважно. Я не смотрю, как он гладит мои бедра, и что его пальцы более теплые, чем обычно. Я совсем не думаю о том, что он видит меня всего так близко…» Покраснев, и смутившись еще больше, он было хотел свести бедра, но конечно же этот маленький бунт был подавлен в самом зародыше ни кем иным, как самим Акутагавой, который будто вообще не испытывал стыда за то, что видит перед собой. Но глаза Рюноскэ видели Тигра иначе, чем он сам. Сейчас все чувства Акутагавы были сосредоточены на белой коже, худом плоском животе с едва ли заметными линиями от предполагаемых кубиков, которых из-за худобы парня нельзя было четко разглядеть. Отчего-то Рюноскэ чувствовал в воздухе запах ванили и молока, хотя, скорее всего, это его воображение могло оживить в памяти подобные запахи. Так иногда бывает, когда остаешься наедине с любимым человеком: ты чувствуешь запахи, источника которых не найти. Иногда это цитрусовые, иногда цветочные, а иногда молочные, нежные и мягкие, воздушные, словно облако сахарной ваты… «Я не смотрю, как он гладит меня так близко от моего… — вновь пытаясь сосредоточится на том, чтобы не рвануть и не убежать куда-нибудь в северном направлении, думал Ацуши, — совсем не смотрю как он коснулся его кончиками пальцев. Нет, нет, я не смотрю, не смотрю как он… ааххх…» Накаджима дернулся и выгнулся в теле. Он очень часто задышал и инстинктивно согнул левую ногу в колене, от чего Акутагава схватил её, поглаживая и чувствуя дрожь. Он ничего не говорил, он не мог этого сделать. Его губы ласкали самую чувствительную часть тела Ацуши, которая до этого толком не знала касаний даже своего владельца, до того стеснительным и непорочным был этот светловолосый юноша… Накаджиме некуда было деть руки. Он вцепился мертвой хваткой в простыни, до побеления сжав пальцы. В глазах начали мерцать и вспыхивать искры, и причиненная боль слишком сильно сжатыми веками начала вызывать невольные слезы. От стыда в паре с вожделением некуда было деться, некуда спрятаться, некуда убежать. Он чувствовал всего себя лишь в двух точках: на поверхности шероховатого языка Акутагавы, и на кончике своего естества. Было от чего потерять голову, и даже тот факт, что он не смотрел, а Рюноскэ не настаивал на активном участии самого юноши, предоставив тому возможность молча (хотя уже громче) наслаждаться процессом, не облегчило его совесть. Он терзался такими ненужными в этот момент мыслями, что Акутагава видит его, чувствует его… Накаджима все думал, какой он некрасивый и как плохо сложен, со всеми этими уродливыми шрамами и худобой. И хоть их телосложения не сильно отличались, Ацуши видел Рюноскэ самым красивым из всех ранее виденных им людей. Он сразу повернул свои мысли на другой лад, думая о светлой коже Рюноскэ, его худой грудной клетке, по которой так приятно водить пальцами; он думал о бледных ногах Акутагавы, оттенке темных волос в паре со светлыми кончиками, бледно-алому цвету губ, что порой сжимались в такую жесткую линию, что только от этого воздух мог воспламенится и сжечь всё, что было бы рядом с ним. Ацуши думал о том, какие у Рюноскэ красивые руки, какие у него тонкие пальцы. Он вспоминал даже оттенок ногтей, до того ему снесло голову мыслями о любимом человеке. «Любимом человеке?..» — про себя повторил Накаджима и точно в бреду начал нащупывать своими руками хоть какую-то часть тела Рюноскэ. Он почувствовал ладонями волосы на макушке и погладил их, пытаясь пропустить их сквозь пальцы. Затем нащупал кончики ушей, но ниже опуститься не мог. Мягкое движение, что перехватило его руки, удивило обоих — Рюноскэ сплел с ним пальцы и отвел руки в стороны. Он разомкнул губы, отпустив столь напряженного Накаджиму, и решил внести в эту игру что-то, в чем участвовать могли уже двое. Руки, что он держал, медленно переместились вперед и Рюноскэ сжал обе ладони парня на его собственном естестве, почти сплетя его пальцы в замок. — Что?.. — едва ли сосредоточившись на том, что он видит, Ацуши все же посмотрел вниз на мягко улыбающегося Акутагаву и его собственные руки между своих ног, которыми медленно двигал Рюноскэ. — Ах, что ты делаешь, я же… Мужчины, которые любят, чтобы их ласкали как женщин, так Ацуши думал в тот момент. Руки, которыми он двигал; взгляд Акутагавы, который прожигал его насквозь. Тело инстинктивно изгибалось, будто бы прогибаясь под ласками собственных пальцев, что невесомо сплетались с другими более тонкими и, как ни странно, нежными. Они двигались плавно, стараясь не задевать чужую руку, что в отвратительно медленном темпе вела дорожку касаний вниз, еще ниже, в то место, о котором даже подумать было стыдно, и щеки Накаджимы буквально расцвели, столь приятного алого оттенка они были в тот момент. Но парень, конечно же, не мог этого увидеть. Его мысли были поглощены тем, как бережно и нежно чужие пальцы давили на проход, пытаясь проникнуть внутрь, лишь слегка раздвигая кольцо мышц, что на удивление было расслаблено и с легкостью поддавалось. Ласки на собственном естестве успокаивали, размягчали, умиротворяли и возбуждали еще больше. Раздвинув ноги шире, Ацуши, кажется, забыл, что на него все еще смотрят и, придав себе темп, начал с упоением мастурбировать, видя в своих мыслях темный облик за которым скрывались такие же темные глаза цвета ночи. Глубокий, наполненный желанием стон сотрясал пространство между ними, и Акутагаве стало трудно дышать. Он уже понял, что Накаджима находится в небытие и, судя по тому, как его орган пульсировал в руке, парень был близок к столь желанной в этот момент разрядке. Но разве же мафиози был бы собой, если бы выбирал легкие пути или позволял своему любимому идти ими?.. Улыбнувшись этой мысли, Рюноскэ напомнил себе, что и сам желал бы разрядится, так как подпирать своим возбуждением пусть и мягкий, но все же с ощутимой твердостью матрац стало, не то чтобы неудобно, от этого было просто неловко, учитывая те движения, которые он вел. Он облизал большой палец и почти наполовину ввел его внутрь Накаджимы, и услышав болезненный всхлип улыбнулся еще шире. Однако парень удивил его, когда даже не открывая глаза начал ерзать, подминая под себя простыни и стал двигать рукой гораздо быстрее, при этом сильнее сжав пальцы, чтобы чувствовать более тягучее давление при движении. Рука сомкнутая на его члене; большой палец оглаживающий головку и те же пальцы Акутагавы, что блуждали еще ниже и даже двигались в заднице, что в трезвом состоянии вызвало бы у Ацуши либо помутнение, либо потерю сознания. Хотя он был близок к тому, чтобы потерять свой рассудок… — Рюноскэ… — начал звать он, снижая голос и придавая ему нотку мольбы, — пожалуйста… Больше нервы Рюноскэ не выдержали. Он передал вес на свои ладони, ударив ими по обе стороны от лица Накаджимы, и поцеловал парня с такой дикостью, что даже почувствовал боль от столкновения зубов и сразу же начал кусать его губы, словно собирался проглотить, откусить желанный кусок и, облизнувшись, требовать еще. Именно требовать — по-другому мафиози брать не умел. Он перевернул Ацуши на живот, затем же поднял его вверх так, чтобы он стоял на коленях, но спина была прижата к его груди. Рука сразу же потянулась, обхватив налитый кровью член мальчишки, влажный от слишком долгого возбуждения. Другой же рукой, не лишая себя запретного удовольствия начал мять его грудь, изредка стискивая пальцы на затвердевших сосках, что призывно торчали, требуя к себе должного внимания. — Давай, еще, — шептал Ацуши, обхватив дрожащей ладонью затылок Рюноскэ, — возьми меня… Если бы у парня на шее был ошейник, после этих слов можно было бросить его лицом на кровать, а затем наново поднять, усиливая давление твердой плетеной кожи на кадыке, чтобы дать ему возможность задыхаться от нехватки кислорода. Но всё, что Акутагава сумел, это смазано поцеловать уголок губ и несколько раз потереться своим возбуждением между половинками, явно намереваясь взять свое. Когда он почувствовал давление головки у самого входа, внезапно, совсем того не ожидая, сильно сжал руку на члене Ацуши и вместе с ним начал изливаться, больно кусая парня в плечо, почти до крови закусывая кожу. Акутагава тяжело задышал, пока Накаджима глотал ртом желанный воздух и, почувствовав, что его тело обмякло в его руках, аккуратно положил на кровать, видя, как между бедрами стекают следы их преступления. «Я кончил, — подумал Рюноскэ, падая рядом с Ацуши, — от одной лишь мысли, что войду в его тело. Какой позор...» Он тихо взвыл, упуская из виду тот факт, что они все же дошли до своего предела вместе. Потянувшись рукой к влажным салфеткам, Акутагава сначала вытер свои пальцы и шею, а затем, намереваясь натереть кожу Ацуши до блеска, поднялся на ноги и так же медленно, лишь слегка пошатываясь, побрел в ванную.