***
— Ну и стоило ли они того? — Он сломался. — Как там подумал тот парнишка? Или внутренний стержень в нём сломался, или барьер. — Умная мысль. — Вернее — правильная. — Теперь он будет искать собственную правду, только свою цель. — Ты так жаждешь скрестить его пути со своим любимцем? — Он не любимец! Не мой, по крайней мере. А вот Старшей ты можешь подобное высказывать. Но они должны встретиться — только самому опытному и сильному из известных мне Стражей я могу доверить его обучение. — А ведь того тоже ломали. — Но он об этом так и не узнал.***
И Иккинг открыл глаза. Первое, что он понял, — он дома. Дома… У себя дома, в городе, а не на территории Школы. В родовом особняке древнего и благородного семейства правителей Хеддок, чьи корни тянулись ещё от одноименного с ним земного рода и которому в общей сумме насчитывалось больше двух с половиной тысяч лет… и так далее. Историю своей семьи от самого основания Колонии Иккинг знал великолепно. Тут же рядом с парнем появилась Кора, в руках её было какое-то лекарство. Иккинг заметил, что был подключён к каким-то приборам, истошно почему-то кричавшим, раздражая и так потрясённого и не до конца пришедшего в себя Фурию, да и сам вид медицинского оборудования выводил из себя — к врачам парень ходить не любил. Те отвечали ему взаимностью, всегда не зная нормальных дозировок для его вида. Витавший в воздухе запах лекарств тоже не придавал оптимизма. По-видимому, Тора хлопотала где-то неподалёку от своей сестры, но понять, где она находилась, было невозможно. — Как ты себя чувствуешь? — спросила Жуткая Жуть. — Голова раскалывается, плечо болит, спать охота, а так ничего, — медленно ответил Иккинг. Раскалывается, это ещё мягко сказано. У парня было ощущение, что кто-то настойчиво бьёт в гулкий барабан внутри его черепа, при этом каждый стук отдавался звонкими ударами, подобными молотку о металл, только в роли последнего выступала его голова. Впрочем, учитывая всё с ним произошедшее, надо радоваться, что он вообще жив. Назло предателям. Иккинг ощутил, как его начала захлёстывать апатия. — Голова от лекарства болит, это временно, — попыталась успокоить своего хозяина Кора. — На, выпей. После этого она протянула ему таблетку и стакан воды. Парень покорно выпил лекарство, перед этим подозрительно его обнюхав, поморщившись от противного запаха, и внимательно, пусть и украдкой, осмотрел свою Жуткую Жуть, проверяя её на наличие дурных намерений. Девчонка поморщилась от явной боли в голове — Иккинг не церемонился, не желая трястись над благополучием потенциальных предателей. Но она была чиста — Кора явно прочитала всё про прописанный ему препарат, его взаимодействие с организмом Фурий и все возможные нежелательные последствия, в том числе и самые редкие случаи, чтобы нечаянно не навредить. Да ещё и убедившись, что у неё в руках было именно это лекарство. На миг стало стыдно перед Корой. Всего на миг. Он с удивлением заметил, что гул в голове умолк. Стало легче. — А сколько я лежал без сознания? — спросил Иккинг. — Три недели, — пролепетала она. — Что?! На миг Фурия засомневался в правдивости слов своей Жути, но потом вспомнил, какие повреждения он получил, и что ему довелось повидать на грани жизни и смерти. — В меня попала молния, верно? — Верно… — кивнула Кора, на глазах которой появились слёзы. — Тебе очень повезло, что ты остался жив. — Что же, я тоже этому рад, — хмыкнул парень, желая развеселить девушку, но это принесло диаметрально противоположный результат. Только женских истерик ему тут не хватало. — Дурак! Ты вообще о себе думаешь? — крикнула она, уже не скрывая слёз, буквально брызгавших из обычно солнечно-жёлтых, а сейчас таких тёмных, печальных глаз… — Куда бы мы с Торой делись, если бы ты погиб?! Накатило раздражение. — Ну… — постарался успокоиться и не нагрубить Иккинг. — О вас бы позаботились Крис и остальные… И осёкся. Какие остальные? Какой, Бездна их всех сожри, Крис?! Нет никого, ничего и уже не будет. Он больше не будет верить тем, кто мог его предать. И не позволит хоть кому-то встать над ним. Никому, кроме отца. — Да разве в этом дело?! — не успокаивалась Жуткая Жуть. — Ты нам как старший брат! — Прости… — неискренне (ой ли?) пробормотал он. — Кстати, ваша команда победила, — быстро перевела тему девушка, не любившая показывать свои слёзы кому-либо. И правильно. Смотреть на чужие проблемы ему сейчас хотелось меньше всего на свете — свои бы решить. — Ура… — Только об этом приключении у тебя останется ещё одно воспоминание, от новой модели бластера, — вдруг вздохнула Кора. — Что такое? — Сам взгляни… — ответила девушка, протягивая зеркало. Шрам. Длинный, тонкий, идущий ото лба до уровня кончика носа, рассекающий бровь, шрам. На месте раны. Сильно выделяется, благо хоть верхняя часть его прикрыта чёлкой… — Ну, я не удивлён. — Ты знал? — распахнула глаза рыжая. — Вроде того… — кивнул парень, касаясь своего шрама. После этого Фурия, под неодобрительные возгласы Жути, встал с кровати, на которой лежал, и, отмахиваясь от причитаний об его бестолковости и неспособности беречь себя, поковылял на кухню. Сейчас, как Иккинг заметил, был вечер. Есть хотелось так, словно он не ел дня… Кхм... Много... Точно… Ну, впрочем, если он не хотел быть посаженным за каннибализм, ему нужно срочно перекусить. — Девчонки, — крикнул он, — у нас есть что-нибудь поесть? А то мне кажется, что я скоро кого-нибудь съем, и не факт, что вы успеете меня остановить. В ответ послышался дружный смех. А после был плотный ужин и крепкий, вкусный травяной чай, который привел Иккинга в благодушное состояние. Надо сказать, что, как и остальные ученики их школы, Иккинг в столовой питался только утром, то есть завтракал, а в остальное время им готовили их собственные Безвольные. Ну, а Тора и Кора не раз баловали своего хозяина достаточно изысканными блюдами, но он, впрочем, тоже сам неплохо готовил — нужно было уметь всё, чтобы выжить. После ужина, Тора и Кора рассказали, что после боя Хедер и Астрид, наплевав на все идиотские правила о запрете полётов, помчались в город за подмогой. Отряд Карателей-боевиков в качестве сопровождения и охраны, группа экспертов и несколько врачей прибыли совсем скоро и забрали Наследника вместе с его поверженными врагами. Последних сначала повезли в больницу. Кого пока ещё только в реанимацию, кого — сразу в морг. Вдруг послышалась мелодия, перебившая рассказ Коры. Парень устало и раздраженно вздохнул, буркнул что-то нечленораздельное, но явно недовольное, и нажал на кнопку на своём браслете, активируя «галку». Появилась голограмма его отца. Тот, увидев, что Иккинг сидел и болтал с близняшками, почему-то нахмурился. — Иккинг, мне доложили, что ты очнулся, — сказал он, — будь добр, зайди сейчас в Зал Советов. Поговорить нужно. Парень поджал губы. Кто доложил? Кто посмел следить за ним?! Охрана? Вполне возможно… Иккинг медленно сделал вдох и выдох, успокаиваясь. — Отец… — простонал Фурия, намекая на своё всё ещё далёкое от идеального состояние, но заметив взгляд Стоика, сдался. — Хорошо… Сейчас буду. Вздохнув, он переоделся и вышел из особняка. Его сопровождал безмолвный, безликий, но неотвратимо вездесущий отряд Серых Гвардейцев — Охрана Наследника, сопровождавшая его на официальных выходах в свет, да и в повседневной жизни. Только на территорию Школы им хода не было. Это были дар’ка в, естественно, серой броне, похожей на ту, что носили Каратели, но более совершенную, и, соответственно, более дорогую. И это были профессионалы своего дела. В их преданности удалось убедиться уже давно и не раз — да и не попадали в серую гвардию личности, в которых присутствовал хоть намёк на крамольные мысли. Надо сказать, что летом ученики Школы Карателей жили вместе со своими семьями, если, конечно, они у них были, а потому на территории школы оставались только сироты, к числу которых Иккинг, формально, не причислялся. Хотя… Отсутствие матери уже делало его сиротой. До огромного здания, называемого Домом Советов, они добрались быстро — в это время суток поток движения был ничтожно мал, час-пик уже давно прошёл, и народ по домам сидел, исполняя свои обычные, повседневные бытовые дела. В здание их впустили без вопросов. Быстро шагая по роскошным коридорам, они добрались до главного помещения — Зала Советов. В центре этого зала находился круглый стол, вокруг которого стояли пять кресел. В каждом из них сидел один из советников, а во главе всей этой компании восседал в кресле, как на троне, отец Фурии. Одним нажатием кнопки на пульте управления, находящегося у правой руки Стоика, круглый стол принял форму прямоугольника, выпрямился. Теперь Иккинг стоял перед пятью Советниками, смотрящими на него с неким осуждением. При взгляде на Стивена, парень ощутил, как его захлёстывает дикая, ничем неконтролируемая, жгучая ненависть. И только нежно шептавшая в уши о вечном покое Тьма, помогала держать себя в руках. То, что должно было его пугать, стало его спокойствием. Тьма шептала, что он успеет ещё убить Стивена Йоргенсона и всех тех, кто предал его, кто обрёк на страшную смерть Абеш или Дха? Свет или Тьма? В этом мире нет и никогда не было чёрного и белого — он серый. Серый… Так пусть будет он Истинным Сыном Ночи! Свет или… Дха!***
— Итен Хеддок, — официально начал Александр Торстон, — опишите, пожалуйста, тот инцидент, произошедший во время соревнований двадцать восьмого мая сего года. Глаза Иккинга широко распахнулись. Но не искренне. Уж Стоик-то чувствовал это своим родительским сердцем. Мужчина почувствовал, как сильно застучало сердце, как его сын испугался или из-за чего-то разволновался. Но, видимо, это было просто от неожиданности. В глазах его мелькнуло что-то непонятное, что-то такое страшное, что Стоик бы пожелал никогда и ни при каких обстоятельствах не вспоминать об этом — жуть во взгляде сына была похожа на Бездну — ни края, ни спасения. И ни грамма света. Парень быстро успокоился и стал рассказывать события того дня. Всё повествование было точь-в-точь, что и у других ребят, которых пришлось допрашивать. — Известно ли вам, Итен Хеддок, что четверо из напавших на Вас скончались в результате полученных травм, ещё один находится сейчас в коме, трое находящихся в сознании остались инвалидами? — сказал уже Ричард Ингерман. Вот теперь парень по-настоящему удивился. Не, не испугался, а именно удивился. На его лице так и было написано: «Это правда сделал я?!» — Нет, не знал… — проговорил он ошарашено. — Откуда мне было знать? Я только сегодня очнулся, всего полтора часа назад! Хм, справедливо, откуда ему знать. С другой стороны, ему могли рассказать его Жуткие Жути. Хотя… Они-то как раз сказать и не могли, ибо сами не знали. Ох, Иккинг, что же ты натворил… — Незнание не освобождает от ответственности! — назидательно сказал Александр. — Какой ответственности? — не понял парень. — Итен Хеддок, вы обвиняетесь в убийстве, нанесении тяжких телесных повреждений, а так же в использовании неизвестного оружия, — холодно сказал Стивен Йоргенсон. На миг Стоик ощутил такую громадную и переполнявшую, выжигавшую его изнутри ненависть, такую ледяную ярость, и так удивился, когда понял — они не его. Не его чувства. А чьи тогда? — Что?! — дёрнулся Иккинг на слова Стивена. — Отец, я… Глаза, сынок, глаза… Его выдавали глаза — всё та же чернота, пусть и светились они невероятной зеленью. — Но, в связи с обстоятельствами, при которых Вы совершили данные преступления, с Вас снимаются два первых обвинения, — перебил его Финн Хофферсон. Ну, а Стоик отвёл глаза. Ему было откровенно паршиво. Выносить приговор собственному сыну, когда он поступил правильно — не есть хорошо, особенно, когда понимали это все присутствующие, но продолжали этот фарс. Иккинг поступил правильно! Хоть и не по правилам. Чёртовы законы! — И потому, учитывая все обстоятельства, Вы приговариваетесь к четырём месяцам домашнего ареста, — закончил Финн. Это для его же блага… Для его же благополучия — недавно Стоику пришла анонимка с сообщением о том, что на его сына в ближайшем будущем мог быть совершен ряд покушений, и стоило бы его максимально обезопасить. В свете последних событий, Стоик поверил. Это могла быть ложь, он допускал и такой вариант, но жизнь его сына была важнее любых затрат, которые ему пришлось бы произвести для того, чтобы защитить. Вздохнув, скрепя сердце, Стоик вновь поднял глаза на сына. — Серая Гвардия отведет тебя домой, — сказал он как можно холоднее, стараясь не выдавать своей досады. Сына увели, Советники тоже разошлись по домам, а Стоик отправился оформлять бумаги, касавшиеся всего, что сейчас произошло в этом зале, будь он трижды проклят. Писанину эту Стоик тоже ненавидел, но без неё было никуда. А хуже всего было ему от того, что пришлось врать. Нагло и беззастенчиво. В отличие от остальных советников, Стоику было прекрасно известно, чем именно вырубил главаря бандитов, какого-то Орама, весьма мутного и знаменитого в определённых кругах типа, его сын. Он использовал особый вид огня — плазму. Как и свойственно это было Ночным Фуриям. Ох, если бы кто-нибудь узнал об этом, то Иккинг не отделался бы простым домашним арестом. И тюремным заключением тоже… Но откуда парень умел управлять огнём? Или это было спонтанно, как защитная реакция организма? С документами Стоик провозился до глубокой ночи, читая все эти отчёты и донесения, а домой вернулся уже ближе к утру. Видимо, сказывалась ночная пустынность улиц — домой добрался он быстро. Зайдя в особняк, мужчина немного напрягся. Здесь было слишком тихо. Слишком спокойно. Он думал, Иккинг, как минимум, разобьёт что-нибудь, в порыве злости на такую несправедливость. По крайней мере, он бы точно поступил бы так на его месте. Стоик же всё понимал. Он аккуратно зашёл в комнату сына, но его там не оказалось. В комнате, всегда идеально чистой, творился некоторый беспорядок. Часть вещей была раскидана, часть отсутствовала вовсе. Не было так же планшета и некоторых бумажных блокнотов. На подоконнике лежал ГЛК-9 Иккинга. На нём мигала синяя лампочка, означающая, что там оставлено сообщение. Стоик, ощутивший укол беспокойства и даже некоторого страха, всё же переборол себя и подошёл к нему, нажал на кнопку воспроизведения. Появилась голограмма его сына. Он стоял с опущенной головой. — Отец, — началась запись, — прошу, прости меня. Я виноват перед тобой, папа, очень виноват! Но, прошу, пойми меня… Я не могу не ослушаться тебя, не могу оставаться под замком. Я не нашёл себя… Я потерял себя! Здесь они меня убьют. Отец, я ухожу, сбегаю, называй, как хочешь! Но, когда я найду то, что гонит меня в дальнюю дорогу, я вернусь. Хочешь, ищи меня. Ты не найдёшь, не поймаешь. Прости… Но fride kou min fo lau, папа. Запись закончилась, а Стоик продолжал оторопело смотреть на браслет, где уже не мигал огонёк. Теперь оглушающая тишина окружила его… Он сбежал… — Фриде… Что?! — простонал очнувшийся мужчина. — Что это вообще значит?! — Это значит, — раздался голос Торы, — «крылья даны нам для странствий»…