Против Системы

Когда обострившаяся за последние месяцы, естественно, не без помощи усердных тренировок по её развитию, интуиция завопила о приближающейся опасности, причём — отдалённой, но при этом способной завершить досрочно его Путь в этом обличии, Иккинг постарался сохранять самообладание. Хотя стало по-настоящему страшно. Что же такое неотвратимое и смертоносное приближалось к нему, что ни в одном из достаточно устойчивых вариантов будущего не было того, где это «нечто» не задело бы его хотя бы по касательной? Везде — он не мог выбраться целым. Всегда — он в опасности. Кто? Или… что? Конечно, даром предвидения Иккинг не обладал, но даже его скудных знаний хватало, чтобы сказать, на чём основывалась его чуйка. Если бы были полностью благоприятные варианты, то она не вопила бы так заблаговременно. Не давала бы ему времени… Времени попытаться изменить потоки вероятностей, которые он был даже не в силах просмотреть и оценить, чтобы попытаться исправить или отсечь какой-либо из них. Ну, боец он! Страж! Но не Видящий! И не было на этом замороченном шарике, в пределах досягаемости для юной Фурии, Одарённых, сумевших пробудить и почувствовать собственную силу, кроме него самого. Не было провидцев. И обратиться было не к кому. Не у кого было помощи попросить. Даже до этого часто, практически постоянно, посылавшая ему ощущение верности или неверности его действий Дха была сейчас безмолвна — по всей видимости, всё было неправильным. Всё вело к ужасному. Паника не желала отпускать из своих цепких лап свою добычу, и Иккинг готов был выть от кричащих у него в голове паранойи и интуиции, в унисон решивших свести его с ума. Заставить перешагнуть черту, отделявшую его от безумия. И именно от этого было страшно. От перспективы потеряться в себе, оказаться запертым в собственном разуме, наедине со своими страхами, маниями, несбыточными грёзами, не успевшими реализоваться планами и с призраками прошлого. На свой страх и риск, Фурия рассказал Дагуру о своих предчувствиях и выводах, что он сделал, исходя из них. Молодой Вождь ничего внятного посоветовать не сумел. Он сам был слишком озадачен. Не дождавшись толкового совета от старшего брата, пусть и двоюродного, Иккинг решил, не мудрствуя лукаво, просто последовать древнейшим инстинктам любого живого существа. Сбежать, одним словом. Скрыться из ставшего слишком неспокойным места в поисках укрытия, где можно будет переждать надвигавшуюся опасность. А вот тут Дагур оказался резко против. Однако, после получасовой лекции о роли интуиции в жизни всех Одарённых, не важно, какого уровня и ранга, какой силы и опыта, он не смог уже ничего предоставить в качестве аргументов своей позиции. Любой их них Иккинг разносил в пух и прах, чётко объясняя, о каких угрозах в том или ином случае намекала ему его чуйка. Тем более, что-то ему говорило — Северные Драконы уже знали о местонахождении беглого Наследника и готовили новое покушение. Возможно, оно станет успешным. Возможно — нет. Возможно — он просто стал свихнувшимся параноиком, видящим знаки там, где их не было и в помине и даже не могло быть. Потому… Потому Иккинг обязан был в самое ближайшее время покинуть Берссити и постараться скрыться в самом нелогичном направлении. Как ни пытался Вереск вразумить Фурию, как ни старался объяснить, что к Северному Архипелагу приближался мощный циклон, не желал парень слушать старшего, загоревшийся своей бредовой идеей спрятаться. Дагур только губы горько поджал. И махнул рукой. И вот, пришла Иккингу пора прощаться с братом. Конечно, происходило всё тайно, в одном их отдалённых и неприступных уголков Берсайленда, в котором их не могли ни потревожить случайно, ни отследить. Идеальное место. Иккинг, после недолгих прощальных речей, вновь сильно оттолкнулся от прибрежных скал, ныряя с головой в этот воздушный океан. Парень категорически, пусть и извинившись потом за излишнюю грубость, отказался от предложения Вереска воспользоваться одним из его личных аэрокаров — всё по тем же причинам, что он не воспользовался транспортом отца. Фигурка Иккинга во всё сгущавшихся сумерках становилось всё меньше и меньше, пока не превратилась в просто точку, едва заметную во всё ещё светлом небе. А потом и вовсе исчезла. Дагур ещё долго после этого стоял и смотрел в сторону, куда отправился молодой Наследник Берка. Возможно, Скрилл видел его сегодня в последний раз. Возможно, в этот раз у Иккинга не получится выкрутиться. А может, он ошибался. Но, тем не менее, невероятная усталость навалилась на Вождя Берссити каменными глыбами, грозя похоронить его под своим весом. Как же он устал терять родных… Иккинг тем временем, несмотря на многочасовой полёт, едва ли чувствовал утомление — подобная нагрузка стала привычной для него, да и поднакопившийся опыт в управлении Аши несказанно помогал ему. Вдруг ветер резко усилился. Парень, до этого летевший с закрытыми глазами, отдавшись воле ветра и наслаждаясь чувством бившего в лицо свежего воздуха, распахнул их и с ужасом понял, что на всей скорости приближался к буре. Чёрной стеной из туч она загораживала уже заходившее за горизонт солнце и начавший из-за него выплывать АЦ-3. Иккинг попробовал развернуться. Шквал, грозивший просто напросто сломать наглецу, посмевшему бросить вызов природе, крылья, не дал парню это сделать. Тогда он решил сменить тактику и взлететь выше облаков, но… Но было уже слишком поздно — с неба, почерневшего и ставшего таким плотным, низким, тяжелым, хлынули потоки воды, смешиваясь уже с морскими водами, почти до нуля уменьшая видимость. И полностью лишая слышимости — только грохот и бесконечный свист. Но ещё страшнее, намного страшнее был тот шторм, который оказался невидим для простого глаза, даже если то был глаз дар’ка. Шторм Энергии. Аши бесновалась. Она совершенно не желала слушаться невесть что о себе возомнившего Одаренного. Он — не Небесный Странник. Он — даже не полноценный, прошедший Великий Путь Страж… Он — простой мальчишка, решивший, что раз сумел впечатлить своим уровнем силы Странницу, оказавшуюся вообще не пойми чем, или просто плодом его воспаленного сознания, то стал всесильным. Глупец. Гордец. Собственный резерв Иккинга, весьма впечатляющий, пусть и пополнялся очень и очень быстро, но всему был предел, в том числе и скорости восстановления этого самого резерва — он просто тратил больше энергии, чем успевало приходить. А потому он стал выдыхаться. Природа решила поставить на место зазнавшегося смертного. Поделом ему. Сильный, порывистый ветер больно бил по крыльям, грозясь их повредить — переломить кости или просто и незатейливо порвать кожу. Или вовсе вырвать с корнем. Каким бы ни был сильным дар’ка, даже Ночная Фурия, Дитя Смерти и Молнии, он — всего лишь игрушка в руках природы. Парня швыряло из стороны в сторону, переворачивало, и, несмотря на все его тщетные попытки удержаться в воздухе, он, вымотанный всеми трудностями и бесполезной борьбой со стихией, рухнул в волны… Поверхность холодной, до костей пробиравшей и горькой на вкус воды сомкнулась над его головой. Доигрался. И ничего теперь не будет.

***

Ох, какими словами Крис ругал про себя идиота-Иккинга! Додумался! Крис же даже Вождю Берка написал анонимку, в общих чертах обрисовав ситуацию с покушениями, и с уже случившимися, и с теоретически возможными будущими, велев тому беречь сына, как зеницу ока! Да тот не виноват — никто не виноват, что парнишка оказался слишком умным. Жути его потом рассказывали, что парень чего-то явно боялся, а потом, перед побегом, даже пообещал вернуться, как только «найдёт то, что манило его в дальнюю дорогу». Каково?! Романтик недоделанный! Домашний, неприспособленный к жизни ребёнок! И лови его теперь по всему Архипелагу — дальше парень даже при всех своих исключительных данных своими силами добраться не сумеет, слишком уж громадными были расстояния. А лететь несколько суток, а то и недель подряд не удавалось ещё никому. И вряд ли Иккинг тут что-то сумеет изменить. Ладно. Хорошо. Не может найти он — не сумеют и Северные Драконы со своими наёмниками, да и с Карателями парень был в совершенно разных весовых категориях, пока что выплывая на превосходстве в чистой силе. Но неужели он стал настолько недоверчив, что совсем не желал принимать помощь ни от кого? Впрочем, понять его можно было. И вот недавно с Крисом связался по закрытому, защищённому каналу один его давний хороший знакомый, оказавшийся, при ближайшем рассмотрении, Вождём его Родины. Но помощи у Дагура Фаер не просил никогда, иногда сам помогая тому с некоторой интересной информацией. Просто из принципа — не просил помочь. Как бы то ни было, что бы Вереск ни говорил — он был правителем одного из самых жестоких Городов, в котором и правила, и сами Каратели не были столь милосердны к гражданам, как у южан. Здесь было едва ли не хуже, чем в Берке. И вот Дагур сам — сам! — снизошёл до Криса, с желанием «потолковать с умным и надёжным парнем», и незаметно выведал у него отношение к некоему Иккингу Хеддоку, небезызвестному Наследнику этого проклятого Города Берк! А узнав, что относился Крис к нему более чем лояльно, передал привет от Охотника. Он благополучно сообщил, что мальчишка оказался сейчас у него, в Берссити, но чуял надвигавшиеся неприятности, а потому собирался как можно скорее покинуть Город. На просьбу попытаться задержать Иккинга, Дагур только чуть безумно ухмыльнулся и заявил, что такие чудеса сотворить ему было не под силу. Упрямостью своей мальчишка пошёл явно в своего отца-Громорога. Вообще они были во многом друг на друга похожи, пусть и не желали того признавать — то ли от того самого упрямства, то ли из-за взыгравшей гордости, то ли ещё Бездна знаёт чего. Посланный же Крисом по следам сбежавшего Наследника паренёк только и успевал, отыскав тщательно заметаемые Иккингом следы, и то благодаря особенностям своего вида, зачищать слишком любопытных дар’ка. Мораль у того была весьма своеобразной. Совесть — тем более. Логика его вообще осмыслению не поддавалась. А потому паренёк безжалостно (так, что у Криса волосы дыбом вставали при прочтении подробных, снабженных голографиями отчётов) и эффективно расправлялся с остальными преследователями того, кого ему было поручено охранять. Что-то в этом личное было. Наверняка. Но юная Фурия молчал, не желая рассказывать, что же его связывало с вторым, и последним, представителем их практически вымершего на Северном Архипелаге вида.

***

Что-то неведомое — последняя капля истраченных сил, отчаянное желание жить, или просто Аши выбросило его на поверхность. Как он успел за считанные мгновения выхватить и активировать БЛИК? Он не знал. Но этим он сумел хоть чуть-чуть отсрочить неизбежное. Все органы чувств отказывали — постоянная смена положения в кромешной темноте и непрекращающемся рёве ветра и грохоте волн, не позволяли ему ни видеть, ни слышать, ни воспользоваться его «эхолокацией». Вода всё глушила. Вода всё поглощала. Милосердная и жестокая. При максимально возможном сейчас уровне плотности, позволявшем самому большому радиусу силового поля не пропускать воду, БЛИК сможет проработать ещё несколько часов — на большее оставшегося заряда Излучателя просто не хватит. И он не сумеет его запитать. Просто нечем. А дальше он позволил себе ненадолго погрузиться в блаженное небытие, где не было ни голосов, ни тьмы, ни самой Дха. Ничего. В сознание он приходил урывками — от боли. Тот самый наибольший радиус позволял ему не задохнуться, ведь в образовавшийся сфере воздух не менялся, иначе бы она была просто не эффективна в данной ситуации. Но именно он и калечил. Его, бессознательного, швыряло внутри сферы словно тряпичную куклу, и раз за разом падая с высоты десятка метров, он ударялся о твердую поверхность поля, ведь щит был двусторонним, и раз за разом падение вышибало из него дух. Кажется, даже его усиленные постоянным пропусканием через себя громадных потоков энергии кости, а точнее ребра не выдержали — с тихим треском сломались. Точнее — треск теоретически был. Что было в реальности — Иккинг не знал. Не слышал. Не помнил. В следующее своё пробуждение он с отстраненным ужасом и разочарованием понял, что у него таки сломаны крылья. Однако он даже не обратил внимания на боль, его вернувшую в сознание. Он просто заметил их неестественное положение. Когда он пришёл в последний раз в сознание — боль была уже совсем другого порядка — она не позволяла даже вскрикнуть, даже вздохнуть. И от неё уж точно нельзя было отмахнуться. Когда Иккинг с каким-то холодным равнодушием понял, что поле стало ослабевать, а потом и вовсе исчезло, вместе с самим БЛИКом, который он так и не сумел удержать в своей руке, он уже перестал бороться с неизбежным. Все силы уходили на то, чтобы заставить болевые рецепторы заглохнуть, просто отмереть, чтобы не делать столь невыносимой его агонию. В её приближении парень не сомневался. Как же он удивился, когда казавшееся бездонным море смилостивилось на доли мгновений — он, одновременно такой тяжёлый и совершенно невесомый, ощутил чуть скользкие камни дна. И тут же его вновь дернуло вверх, ударило с рокотом о скалы, но парень, понял, что он — на поверхности. Глоток воздуха оказался таким сладким… Но следующая волна подхватила его, словно букашку, и снова швырнула на острые камни, и прорвавшаяся даже сквозь все его техники и внушения самому себе боль заставила пронзительно закричать — и хлебнуть воды. Он закашлялся. Волна отступила. Ветер стих. И вот, он мутными своими глазами уперся в небо и отстраненно заметил, что сквозь центр вихря, под которым оказалось то место, куда его вышвырнуло море, можно было видеть краешек АЦ-3 и даже начавшуюся зарю. Жаль, солнца он уже не увидит. В повисшей, вдруг осознанной парнем тишине, он услышал собственные вырывавшиеся с каждым вздохом хрипы и постоянный, похожий на свист звук. Дышать было невообразимо сложно. Во рту чувствовался постоянный привкус собственной крови — и она натекла явно не из носа или прокушенных губ. Он сглотнул эту металлическую горечь, смешанную с морской водой. Вот он, искомый им покой. Он уже не чувствовал боли, как не чувствовал части собственной левой ноги, как почти не ощущал крыльев и хвоста, как не мог пошевелить ни одной своей конечностью. Грудная клетка тоже представляла печальное зрелище. В глазах помутилось, и Фурия отстранённо заметил, что зрение отказывало, и с каждым мгновением он видел всё меньше и меньше, пока разница между открытыми и закрытыми глазами не исчезла вовсе. И потому он позволил себе закрыть веки, словно налившиеся свинцом. Какая теперь разница. Его окружил невероятный холод, схватил вовсе не ласковыми руками, обнял, и ледяные иглы прошили его, казалось, до самого сердца, до его глупой и такой молодой Души. Дыхание космоса. Непроглядная чернота, не имевшая ничего общего с такой знакомой ему, ставшей уже практически родной Тьмой, окутала его, вселяя покой, но другой — страшный, равнодушный и… Одинокий. Ему было страшно лишь потому, что никого не было сейчас рядом. И никто не провожал его туда, за ту самую грань, из-за которой он, как и любой иной смертный, уже не сумеет вернуться. А вот и родная Тьма… Утешала, успокаивала, убаюкивала. Больше не страшно. Больше ничего не было. Ничего. Только спать хотелось… Следующий вдох он сделать так и не смог.

***

Уж четыре месяца, как раз срок, к которому был приговорён Иккинг, прошло с момента его побега, а Стоик до сих пор не находил себе места… Конечно, сын тоже поступил не по-хорошему, буквально подставил своего отца, заставляя размышлять — обнародовать ли исчезновение Наследника, или скрыть этот факт ото всех, кроме его прислуги и Серой Гвардии. Но это уже было второстепенно. Стоик понимал, что бросил его, что оставил на попечение нянь, и время было безвозвратно упущено… Что парень уже не чувствовал того родства, что связывало их, не чувствовал сыновьей привязанности к старшему Хеддоку. Стоик сам во всём был виноват! Сам виноват… Но когда он это понял, когда постарался сблизиться с сыном, было уже слишком поздно… Он не принимал Стоика, показывая лишь своё презрение, свою обиду. Что же… он был в своём праве. Конечно, Стоик прекрасно видел, что в Иккинге играли столь опасные в их время и начавшие заражать столько многих дар’ка вольнодумные идеи, что он испытывал искреннюю неприязнь ко всему, что веками строили их предки. И в этом тоже была вина Стоика. Если бы он уделял сыну больше времени, он был бы сейчас совсем другим. Но у истории нет сослагательного наклонения, бессмысленно сейчас «а что было бы, если бы»… В любом случае, смелость поступков Иккинга, пусть и безрассудных, даже незаконных, восхищала. Стоик в его возрасте не смел смотреть в глаза отцу, не смел перечить словам своего великого родителя, вошедшего в историю. А Иккинг не боится идти поперёк отцовских решений. Старший Хеддок, конечно, если рассуждать с точки зрения правителя, должен был, непременно, его наказать, чтобы он не смел идти против воли отца, против Вождя, но… Но Стоик прекрасно видел, что его сын станет великим дар’ка. И народ пойдёт за ним. Ведь он не боялся сказать правду в лицо, он боролся за неё. Жаль, что Стоик ничем не мог помочь ему. Ох, а ведь в его возрасте мужчина тоже любил и творчество земных музыкантов, и мечтал о переменах… Вот только его отец выбил из своего Наследника все подобные идеи, заставил верить в праведность своих действий. А он, как наивный барашек, верил ему, в его слова. В то, что делал только лучше. Эта проклятая система сделала Стоика своим рабом, он не мог пойти против народа, большая часть которого была явно не против нынешнего положения дел. А ведь когда-то и он мечтал провести реформы… Вот только смелости у него не хватило. «Мой отец был для меня идеалом, я старался ему подражать…» И после его слов про гнилое звено в цепи правителей, о позоре рода, Стоик отбросил свои идеи, отказался от них, с головой уйдя в подготовку к принятию титула Вождя. Пока не повстречал Валку. Она ведь тоже была свободолюбивой… Да вот только её не спрашивали, когда почти насильно выдавали замуж за практически незнакомого ей Стоика. Благо, она была не так уж и против — благо своего народа было превыше всего и для неё. Не было скандалов, истерик и обвинений. Только грустный взгляд, бросаемый на море, восходящее солнце и Жутких Жутей… А ведь он её искренне любил. Ещё до их свадьбы, когда отец только подбирал Стоику невесту… А Валка до самой своей смерти думала, что его заставили на ней жениться, что он мог бы выбрать любую другую, самую красивую, самую умелую, самую умную, но оказался женат на ней. Как она не могла понять, что не нужны были эти умные, красивые и сильные ему — она сама для него была самой-самой. И он до сих пор не мог отойти от этой утраты… Валка, его милая Вал унесла с собой все краски его жизни. А он даже не смог найти тех мерзавцев, что её похитили! Но похищали ли её? Но не придётся ли ему когда-нибудь пожинать плоды своей нерешительности? Не придётся ли ему проживать свои последние минуты, стоя у холодной стены с направленными в лицо бластерами? И не будет ли его сын одним из стрелков? Или тем, кто командовал расстрельной командой. Но, в любом случае, Иккинг был тем самым, единственным и последним живым напоминанием о Валке, он был её наследием. Стоик просто не сумеет строго его наказать. Не сумеет сломить. И, возможно, он сам завидовал своему сыну. Его бесстрашию, силе духа. Стоик бы не смог противопоставить себя всему обществу. Это слишком тяжело. Такие существа, как его сын, это касается и людей, и дар’ка, и любых представителей любых рас, меняли мир, свою реальность. Они становились великими, становясь примером для своих потомков, входя в историю. А он останется просто отцом героя. Вот только вопрос: не пойдёт ли этот герой против него? Не по разные ли стороны баррикад они стоят? И не ложны ли его действия? Эх, какая разница, всё равно Стоику менять что-то уже слишком поздно. Слишком… Все эти четыре месяца Стоик, старательно заметая следы отсутствия сына в особняке, с фанатичностью смотрел все репортажи, в которых так или иначе мог быть упомянут Иккинг. Как и читал отчёты агентов СББ, находящихся на других островах. Конечно, Стоик внял совету сына, не стал посылать за ним погоню. А смысл? Уже давно стало ясно, что он не дастся, что спрячется, скроется. Стоик знал, что дети Советников не дружили с Иккингом, но сейчас они, по-видимому, изменили своё отношение к нему. Вот старший Хеддок снова слушал новости, уйдя в себя с головой. Где сейчас сын? Как он себя чувствует? Не ранен ли, не болен? Какая ему разница до победителей каких-то та конкурсов, до найденного месторождения кристов*. Но одно сообщение взволновало Стоика. Не знал он тогда, что спустя полчаса будет сидеть в своем кабинете, приказывая мобилизовать всех агентов и выяснить, что же произошло. А пока красивая девушка-ведущая рассказывала о последствиях недавней бури, случившейся недалеко от Берсайленд и о причиненном ею ущербе инфраструктуре Города. И о жертвах. Стоика окутало беспокойство — сын не оставался на одном острове больше, чем на несколько ночей, а именно в Берссити его, по донесениям, видели в последний раз. Вдруг, услыхав следующие слова, увидев диаграммы и графики, Стоик весь обмер. Отеческое сердце, конечно, не сравнится с материнским, но и оно почувствовало беду. Иккинг слишком самоуверен, слишком эмоционален… — Во время поисков пострадавших, на северном побережье Берсайленд был обнаружен кусок материи, испачканный кровью и фрагмент левой ноги. Было установлено, что эта материя является частью костюма Наследника достаточно известного Города — Берка. Кровь и фрагмент так же принадлежит ему. Это было установлено в результате генетической экспертизы. Следствию ещё предстоит выяснить обстоятельства произошедшего и что же делал Наследник на чужом острове, так как ни о каких официальных или даже частных визитах ничего не известно. Следственный отдел выясняет, с живого ли дар’ка была оторвана штормом одежда, или уже с мертвого. Поисковые отряды уже занялись поисками пострадавшего, а может, уже только его тела. Но эксперты утверждают, что выжить в тех условиях было практически невозможно…

***

Крис не находил себе места. С того момента, как по новостям сообщили о гибели Наследника Берка, и как только он сумел себя убедить, что напиваться с горя, в траур по погибшей надежде на хоть какое-то для них будущее — это невыход, и что проблемы от этого не решатся. Надежда, конечно, оставалась. Ведь тело так и не нашли, ведь Иккинг раз за разом доказывал, что для него нет и быть не могло невозможного, выживал там, где ломались остальные, но даже у чудес был свой лимит. От нанятого парнишки-Фурии тоже не было вестей. Никаких. Стало быть, сгинул, вместе с тем, кого поклялся защищать до конца. — Так вот ты какой, Крис Фаер, — раздался у парня за спиной странный, совершенно незнакомый голос. Ужасное Чудовище резко обернулся. И обмер. — Кто ты? — вырвалось у него. Прямо перед ним стояла типичная представительница человеческой расы. Все прямо по учебнику — маленький по сравнению с дар’ка рост, другое строение ног, несколько иная, чем у их девушек фигура, полностью отсутствовавшие крылья, хвост и любые отростки. Ногти, а не когти. И отсутствие ярко выраженных клыков. Незнакомка, надо полагать, по людским меркам была красива — смоляные волосы, бледная, молочного оттенка чистая кожа, стройная фигура, впрочем, терявшаяся и едва угадывавшаяся в странных, словно из черноты сотканных, одеждах. И глаза. Но они — пугали. Было в них что-то… жуткое. Потустороннее. В сумраке почти неосвещенной комнаты можно было увидеть только черноту белков, которым, вообще-то, полагалось быть, собственного говоря, белыми, и странное, сумеречное сияние радужек. Зрачки были обвиты тонким кольцом первозданной тьмы и горели фиолетовым огнём. И это — точно было ненормально для людей. — Это не важно, — ответила наконец очень властно незнакомка. Что-то холодное и давящее на сознание, вызывающее головную боль, окутало Криса со всех сторон — он словно оказался очень глубоко под водой, но почему-то всё ещё мог дышать. Эта ассоциация неприятно уколола. — А что важно? — тихо, практически шёпотом спросил Крис. — То, кому принадлежит твоя преданность и перед кем ты преклонишь колени, молодой дар’ка. Девушка, совсем ещё молодая с виду, смотрела, казалось, в самую душу своими пугающими глазами, и создавалось впечатление, что не нужен был ей его ответ — она и так сама всё разузнала, прямо из его головы, минуя глупые, такие неточные слова. Куда там Смутьяну! Куда там всем мастерам спутывать или читать чужое сознание! Существо, находившееся рядом с ним и притворявшееся, было даже сильнее, намного сильнее Иккинга — а он был на порядок выше любого из дар’ка, способных воздействовать на Разум, пусть он делал это и ненамеренно. Или нет. Был… Новая волна боли сжала сердце Криса. — Ты знаешь, перед кем я бы хотел склонить голову. Но в следующее мгновение он эту голову снёс бы мне с плеч, — слова давались парню с трудом, неведомое нечто давило на горло, не давая вздохнуть. — Но теперь… Он погиб. — С чего ты это взял? — насмешливо спросила незнакомка. Крис, опустивший было глаза, с безумной, но такой глупой, несбыточной надеждой вскинул их снова. Неужели? — Он жив?! — Я этого не говорила, — раздавила росток этой самой надежды незнакомка. Крис со стоном схватился за голову и грузно осел в так удачно оказавшееся рядом кресло. Он бормотал что-то невнятное, даже бессвязное, качаясь из стороны в сторону. Он чувствовал себя как никогда беспомощным. Даже восемь лет назад, оказавшись в чужом, таком громадном таком равнодушном Городе без гроша в кармане, он не чувствовал такой безысходности, как сейчас. Даже на самых самоубийственных заданиях впереди брезжил какой-то свет. И точно не тот, что в конце тоннеля. — Я ничего не понимаю, — шептал парень исступлённо. — И не надо, — почти ласково сказала незнакомка. — Просто запомни — смерти нет. * — в данном мире крист — это особая порода, используемая, как сырьё для производства ГЛК (Голограф Личный Кристовый). Так же для этих целей используются и другие породы, но они дороже и не так распространены.