Opus

- Коллинз, глянь-ка погоду, - лупоглазый шериф в плотно обтягивающем полицейском костюме крутил зубочистку меж зубов и с особым усердием обмахивал своё вспотевшее лицо, с которого струями падала вода, - с самого утра термометр перевалил отметку в сорок градусов и теперь хлестал их сдобренные ящиками пива тела жаркой, как плетью. - Это конец света, - его напарник выглядел более, чем утомлённым, и полулёжа на большом столе, с которого валилась куча неразобранных документов, крутил небольшой пистолет в руках и целился в воображаемого преступника, оттачивая свои умения, чтобы в следующий раз, когда кто-то посмеет усомниться в его полицейской компетентности, он мог бы похвастаться своим блестящим навыком владения оружием и получить надбавку к зарплате - за удачно подстреленную тварь или сорванную перестрелку гетто они получали кругленькую сумму. Но это происходило настолько редко, что Коллинз даже не помнил, когда в последний раз полицейские совались в предельно опасные районы, - там царили другие законы, и его, как и всю полицейскую часть существующую и существовавшую, бесил этот гонор и непроницаемость многочисленных группировок, плодящихся с такой скоростью, что едва ли они могли вести за ними учёт. - Конец света - это моя жена. Вчера она пнула меня из дому. Твою мать, эта женщина нарывается на неприятности, - Коллинз со скучающим видом посмотрел на старшего шерифа - он уже пресытился этими россказнями о домашнем насилии, которое применяла к собственному мужу неадекватная Роуз. Старшина Донован мерил шагами участок и теребил золотую звёздочку на костюме - его явно злил тот факт, что и на работе, и дома его впрягают как осла. - А я же до утра разбираю рапорты и ловлю преступников. - И каких, интересно, преступников мы ловим? Пьяных подростков и наркоманов? Сэр, Вы не думаете, что пора бы нам делать своё дело? - Коллинз хоть и всегда тренировался на пистолете, но подвернулся шанс его достать и использовать всего лишь один раз, когда обдолбанный ниггер с Восточного побережья перепутал полицейскую машину со своей и газанул по шоссе, пока он не подстрелил ему колесо. - А чего ты хотел, Коллинз? Думал, все преступники Лос-Анджелеса выстроятся перед тобой в ряд и наденут на себя наручники, пожмут тебе руки за то, что ты творишь правосудие? - зубочистка между зубов Донована вертелась как спица, острием направленная к младшему шерифу, который, видите ли, решил поиграть в справедливость, - он вспомнил себя молодого, тогда, когда ещё чёрных кидали под трибуналы за один неугодный шаг, когда белые пророчили себя высшей расой, - сейчас особо ничего не изменилось, но в те времена, когда у Донована ещё не тряслись венозные пальцы, а зубы сжимались от творящегося беспредела, он верил в человечность, в этот прекрасный утопический мир и великую демократическую страну. - Брось это дело, Коллинз. Лучше разберись с этими бумажками и подготовь рапорт этому старому хрыщу. - Но... кто, если не мы? - Коллинз сжимал коротко постриженные тёмные волосы и смотрел на бесконечные кипы бумаг, под напором которых, казалось, прогнётся стол. Но в чём был смысл этой ненужной писанины? Этих вечных догонялок за какими-то неполовозрелыми придурками, когда прямо тут, впереди, за спиной, по всем четырём направлениям страна тонула в грязи и меркантилизме, когда копы закрывали глаза на ежеминутные убийства, наркооборот и кражу собственности, когда между злом и добром полностью стёрлась грань, а они сидели здесь, как крысы, копошась в дерьме. - Сэр, мы должны что-то предпринять, я больше не могу сидеть сложа руки! - Эй, Коллинз, что с тобой? - с ним было что-то не так - он словно готов был прямо сейчас вытащить дуло и засадить пулю кому-то в лоб. Донован видел многих бросавших этот отдел, спивавшихся дома и пытавшихся начать новую жизнь грузчиков или садоводов, ведь каждый из них морально истощился - самое худшее, когда ты являешься прямым свидетелем преступления, знаешь, что в твоих силах что-то сделать, но не можешь, потому что руки и ноги повязаны слишком туго. Не было ни одного человека, кто смог бы противостоять этому, и Донован был уверен - его никогда и не будет. - Просто... - Коллинз стряхнул с деревянной поверхности файлы и залез куда-то под стол, вытаскивая из нижнего шкафа переплетённую папку - красная отметка на ней была замазана зелёной, а все имена зачеркнуты жирными линиями, словно кто-то очень хорошо постарался скрыть все следы новоизменений. - Сэр, я видел, как босс вчера передавал Вам это. Я извиняюсь за своё любопытство, - он пригладил жёсткими пальцами стоячий воротник и затеребил страницы, - однако я просто не мог пройти мимо. - Сосунок, кем ты себя возомнил? - через секунду все вопросы, все доводы младшего были прямым образом разорваны в клочья - Донован, не на шутку разозливишийся и даже сломивший зубочистку напополам, выхватил папку и раскроил содержимое, засовывая помятые отшмётки себе в карманы, чтобы наверняка, - этот мелкий упрямец мог склеить их обратно или ещё чего - восстановить полностью всю информацию, которую он, как старший шериф под наблюдением начальника должен был держать в строго засекреченной форме. - Неважно, что тут было, да хоть сообщение о ядерном взрыве, ты не имел никакого права засовывать свой нос в чужие дела! Коллинз вздрогнул и почувствовал, как его снова внутри прожигает злость, - он ведь думал, что старшина Донован поймет его лучше любого, объяснит что к чему и, возможно, поддержит его идею, но он стоял в своём поблёскивающем звездопадом костюме, который теперь смотрелся на его старом теле ужасно нелепо, и твердил совершенно обратное, разрушая все его надежды на восторжествование правды. - Сэр, но Вы же сами являетесь участником преступления, - его глаза с ополоумевшим прищуром следили за нервно подёргивающимися морщинами, пытаясь уцепиться за какую-то высечку и потянуть к себе. - Вы же сами говорили, что преступники должны сидеть в тюряге, а теперь самолично кого-то выпускаете! Вам дали за него неплохой залог, верно? - Молчи, Коллинз, молчи, - бледные веки на секунду прикрылись, застилая усталый взгляд и прорезающиеся от воспалённых нервов морщинки. Всё-таки этот ублюдок не мог остановиться у обозначенной черты. - Если я ещё раз увижу тебя, копающимся в чужой куче, самолично засажу за решётку, понял меня, засранец? За нарушение трудовых обязанностей ты у меня полетишь отсюда как пробка. - Но... - Коллинз поморщился, будто его куда-то ткнули под ребро - неосторожно, неуклюже и до невыносимости больно - он хотел сделать всё для того, чтобы мир стал хоть немногим лучше, но, оказывается, на самом деле, никто этого не желал. Никому не нужен был чистый, непорочный мир, в которым достойный наказания будет наказан достойно, а невиновный сможет брать пример с истинного суда. Всё было настолько легко и неизбежно, что младший шериф только заправил пистолет за ремнём и послушно кивнул - да, Коллинз, кончай с этой чертовщиной. - Слушаюсь! *** Первым делом Сынхён проверил автоответчик - не то, чтобы он думал, что ему оставили сотню пропущенных звонков и сообщений, не то, чтобы кто-то ждал его, трезвоня каждый день с целью узнать самочувствие, но он с умным видом нажимал на кнопочки и слушал тишину, прерывающейся редкими вопросами обслуживающей телефонную сеть, ждал чьих-то людских, немеханических голосов со скрипучей отдышкой равнодушия. - Тебе кто-то звонил? - Джиён со скучающим видом листал журнал трёхлетней давности, закинув ноги на запыленный столик, и Сынхён услышал в его вопросе "ты кому-то нужен". Разве ответ на этот вопрос не очевиден? - Если не считать звонки по неоплаченным счетам, - Сынхён пустым взглядом обвёл гостиную, которая выглядела так, будто хозяева дома умерли или укатили в Европу, и сморгнул что-то большее похожее на жалость к себе - его постоянный спутник, которым он довольствовался последние тридцать лет и который продолжал шагать с ним в ногу, став полноценной частью характера. - Уверен, что ты постарался. - Меня тут не было с тех пор, - Джиён зажёг сигарету, смахивая пыль со столика и направляясь куда-то в сторону кухни за пепельницей - аккуратность в каждом движении. Сынхён пытался не смотреть на него долго и так, как умеет он, - пристально и почти удушающе - его взгляд давал какой-то странный эффект абсурдности нахождения с ним в одной комнате, совместного накачивания лёгких кислородом - Джиён привык к этим осколочным, болезненным глазам, отбрасывающие своей крайностью и возвращающие назад предсмертной молебной. - У Черин есть ключи. Сынхён потёр краешком ладони грубые скулы, которые вытянулись ещё заметнее и стали похожими на резные пики - устрашающе красивые в своей отточенности. Кожа у него стала бледная и ничем не отличающаяся от собственной кухонной гарнитуры - встань он там, затеряться бы не стоило труда. Ногти болели, словно их поочередно выдёргивали клешнями, - в его теле не осталось ничего кроме воды и остатков утреннего прощального тюремного завтрака - слипшиеся комочки каши в последний раз протолкнулись через пищевод, оставляя после себя тяжёлую пустоту. - Сколько вечеринок она устроила? - За три года... - Джиён обставил стол бутылкой открытого коньяка, наспех протёртыми стаканами и пепельницами из какого-то чёрного камня - кажется, Сынхёну привозили их из Мексики. - Странно, что она не перестроила твою собственность в частный клуб. - Действительно, - Сынхён поморщился от головной боли - что-то стрельнуло прямо в виски, и он испугался, что снова отключится и забудет, что происходило несколько минут назад. - Возьми вино. Джиён снова встал, поттягивая спадающие с его узкого таза джинсы, и прошёлся по кухне, бесперебойно хлопая дверцами и вызывая у Сынхёна невыносимое желание пойти наверх и закутаться в ледяное одеяло и мягкий матрас, впиться головой в набитую подушку - это было необходимо его продрогшей спине, застывшим в процессе кровоизлияния конечностям и сердцу, которое давно, кажется, затерялось в океане айсбергов. - Кто из нас был в тюряге? - Сынхён устало выдохнул и отскрёб себя от кожаного дивана с местами изрезанной обивкой. - Ты даже не помнишь, где находится вино. Джиён хмыкнул и потрогал костяшками переносицу, гуляя взглядом по прямым углам дома - он помнил с какой геометрической точностью Сынхён выстраивал своё жилище, загородний коттедж недалеко от глухого побережья с дикими чайками и безлюдным пляжем, - внутри было минимум вещей, словно кто-то выписал ограничение на их приобретение. "Меньше хлама, меньше мыслей" - Сынхён придерживался этой сентенции, потому что она имела для него смысл - он любил простоту, прямолинейность и гранённость. - Их уже нет, - Джиён пожал плечами и вернулся обратно, проверяя на чистоту стаканы и заливая в них янтарную жидкость с горьким запахом. Сынхён вдохнул запах алкоголя и на секунду замер, чувствуя, как глаза жжёт, будто на сковородке. - Они всё забрали. - Даже Тоскану? - Всё, - Джиён опрокинул жидкость и лениво облизнул губы, забирая жидкость вглубь, - там, где она превращается в огонь и пожирает внутренности - это было приятное чувство, будто кто-то запускает огнемёт в твой желудок и выжигает им полости и стенки органов. В такие минуты дышать становилось немного легче, будто кто-то вернул тело в давно забытую стихию. - Тебе пора бы прекратить это дерьмо. Сынхён не хотел пить, и это было действительно странно, словно его держали в вытрезвителе, - коньяк расплывался перед глазами, а тонкие пальцы Джиёна раз за разом опустошали бутылку, доводя его до той кондиции, когда он становился полностью закрытым и изолированным от окружающего мира, пытаясь закупорить свои чувства глубже. - Ты же не думаешь, что я вернулся благодаря твоим стараниям? - Сынхён пытался вглядеться в Джиёна, который медленно стирал со своего лица маски и забирался в раковину одиночества. Он, наверняка, пил, чтобы не сболтнуть лишнего или не показать своё счастье по поводу долгожданной встречи со старым недодругом. - Я бы мог выйти с той дыры палец о палец не ударив. Но я не хотел. Джиён кивнул, соглашаясь с тем, что нет ни в чём его заслуги, и впервые всмотрелся в глаза напротив - такие же ненормальные, несущие холодные потоки высокомерия и равнодушия, словно ему было наплевать, кто сидит перед ним, кто делит с ним этот вечер, - главное, что кто-то, и этот факт опрокидывался через гортань вместе с горячительным напитком. Он понял, что это игра может тянуться до бесконечности, - Джиён пьёт из его мутных стаканов, мельтешит перед глазами, Сынхён смотрит на него, но не видит. - Почему? - Джиён потупил взгляд, пытаясь сделать вид, что ответ на этот вопрос мало его интересует - он ждал своего выхода, медленно заливая глотку алкоголем для смелости, даже если она не приходила, он знал, что ему обязательно надо сделать это, сказать эти слова, вырвать с окрепшим корнем и навсегда избавиться от чувства вины, которое грызло его по ночам, в постели, в студии, за проигрыванием сохранившихся жёстких дисков в голове. - Это хороший опыт, - Сынхён взял полупустую бутылку и начал медленно изучать расписанные на потрёпанной этикетке достоинства коньяка, небрежно складывая ответы на вопросы. - Вкусно? - Сойдёт, - Джиён пустоголово кивнул, не чувствуя вкус похмелья - он был неприятно трезвым. - Тем более, за этот срок моя коллекция хорошо настоялась, - Чхве улыбнулся своим мыслям и погладил бока бутылки, возвращая её обратно на ровную поверхность. - Ты хочешь что-то сказать? Джиён задержал дыхание, чувствуя как к небу приклеиваются слова, слова - их было слишком много - запутанные, резкие, выдержанные и настоявшиеся на долгом огне. Они прорывались наружу как побеги, но что-то останавливало их, прижимало неуверенностью к источнику и стискивало челюсти клешнями, выбивая изнутри только сдавленные полуогрызки. Это ощущение недосказанности - он ненавидел его, когда фразы нестерпимо лезли в голову, но останавливались за границами озвучивания, когда что-то держало его на цепи, и в тот момент, когда он наконец-то выпутывался из ошейника, его вновь толкали назад. - Нет. - Тогда я смою с себя этот запах, - Сынхён вытянул свою складную высокую фигуру в тёмных джинсах и старой рубашке, которая висела на нём, обступая длинный, высохший от голодания торс, - эти вещи сменили его грязную тюремную робу и теперь смотрелись на нём как-то непривычно. Обдав Джиёна въевшимся в кожу запахом копоти и металла, он прошагал мимо, придерживая левую ногу рукой. - Можешь помочь. Это не было просьбой или вопросом - Сынхён всегда требовал и утверждал, наверное, поэтому Джиён проводил глазами шатающийся между широких стен квартиры силуэт и опрокинул бутылку коньяка, пытаясь не сбежать прямо сейчас, чтобы избежать лишнего взаимодействия, - находиться с ним больше получаса приравнилось к пытке. Он неуверенно обошёл столик, следуя за вытянувшейся фигурой, которая скрылась за правый угол, сворачивая в ванную комнату - графитно-чёрные плитки опускали на плечи привычный холод и затягивали в пустую оболочку с хирургической белизной керамики. В тонком зеркале он столкнулся с его взглядом - дежурным, незначительным, проверяющим здесь ли он или нет. На его тёмной, шёлковой рубашке ровно семь пуговиц, он расстёгивает каждую из них по пять секунд - не проходит минуты прежде, чем он стягивает облизывающую тело ткань и передёргивает плечами, двигая дугами мышщ на спине. Его лопатки, линию позвоночника, боковую кожу и даже узкую поясницу опоясывают кривые рубцы с различным изгибом - шрамов у Сынхёна больше, чем семь, и на то, чтобы разглядеть каждую из них, Джиёну приходится порвать с расстоянием в четыре шага между ними. Беспорядочные выпуклые надрезы с незажившими ранами смотрятся неправильно на фоне чистых, пропорциональных углов ванной, отделяясь безмолвной болью. Каждый из них рассказывает свою историю, которая эхом проникает в Джиёна: этот, на левой лопатке, осунувшийся и покрывшийся полузащитным пластом из травмата пробил кожу, чудом не задев сухожилие, тогда Сынхёну было девятнадцать лет и вместо кубиков пресса и банок у него был не отошедший ещё к тому времени детский жирок, который и спас его от смертельного исхода, когда латинос из местной банды решил подстрелить чужака, зашедшего на их территорию; боковой выпуклый, с характерной послеогнестрельной раной из 9-миллиметрового он получил, когда воровал у чужой контрабанды пушки и дурь, - пуля молниеносно рассекла воздух и вошла в тело, оставляя жизнь двадцатидвухлетнего парня, уже вытягивающего более восьмидесяти метров в высоту и притягивающего неприятности, на грани выживания. Джиён помнит пологие удары ножом в область немного дальше позвонков - тогда какие-то японцы пытались выбить место продажи своей нелегальной продукции - он самолично обрабатывал эти беспорядочные уколы острием в темноте заплесневелых гаражей, выдыхал со всей возможной осторожностью свой воздух паром, пытаясь залечить смешавшиеся вместе кровь, мясо и двусторонний мат, не имея под рукой ни одного стерильного предмета. Он смог сделать так, чтобы раны больше не открывались, но неаккуратные, грубо стянутые кожей и временем шрамы остались, напоминая о себе в жидком свете ванной снова. - Откуда это? - был новый надрез в области живота, слева от продольной линии мышц пресса. Джиён точно знал, что его не было до этого - небрежный, будто соскользнувший с пути, свежий шрам, и он не знал, что это, если не попытка распороть внутренности. - Это часть хорошего опыта, - Сынхён ухмыльнулся, склонил голову набок и кольцевым движением огладил воспалившуюся кожу, оттягивая кромку просторных штанин и застывая в неопределённой позе. Джиён скомканно вдохнул, наблюдая за тем, как чужие мышцы размеренно двигаются в такт дыханию, и сдавил зубы, чувствуя, как в дёснах отдаёт болью. Он знал, что надо делать, но не мог двинуться с места, поддавшись наваждению о прошлом, чувствуя на своих худых, сбитых пальцах тёмную, поточную кровь и надсадные шипения, перескакивающее с одной крайней температуры в другую тело. - Аптечка где-то внизу, - Сынхён махнул рукой на шкафчик под раковиной и закрутил кран в разные стороны, настраивая воду и дожидаясь Джиёна, с полуприкрытыми глазами копающегося в растворах. Джиён осунулся, стал ещё более геометрически пропорциональным и простым, словно из всей палитры остался только один скудный цвет, - Сынхён думал, что кто-нибудь из них станет счастливым и знал, что точно не он, но, смотря на густую усталость и одиночество Джиёна с бесцветными волосами и потухшим взглядом, что-то снова напомнило ему о том, что жизнь, которую они проживают, может закончиться так же, как она и началась. Джиён не смотрел ему в глаза, пока разворачивал рулон утягивающего бинта, смачивал комочки ваты в антибактериальном растворе, полоскал подрагивающие ладони, растирая по коже едкий запах медицинского спирта. Его тонкие, хирургические пальцы с узкими пластинками ногтей, мозолями и мелкими порезами, с выдержанным автоматизмом трогали его бледный покров, касались концентраций боли и отпускали с облегчением - Сынхён забирал в свою головную скорлупу новые воспоминания с запахом коньяка и проглядывающейся слабости единственного человека, который не потерял смелость встать рядом с ним. - Оставь это на ночь, потом поменяешь, - Джиён провёл по затянутому в эластичный бинт животу и закрутил крышки растворов, возвращая их обратно на место, словно никто к ним и не притрагивался. Сынхён возвышался над ним на чёрт знает сколько сантиметров, но это расстояние казалось почти ничтожным, когда он смотрел в глаза Джиёну - непоколебимому, стойкому и обдающему волной сильной энергии, которая всегда таилась внутри него и становилась двигателем всех сумасшедших идей и необдуманных действий. Между ними рассекался путь в три года, и тут в ванной, лицом к лицу к старому другу и новому незнакомцу, Сынхён чувствовал себя опустошённым и заполненным одновременно, наблюдая за тягучими мыслями Джиёна, насильно подталкивающего себя к действиям. - Можешь идти, - Сынхён отстранился и снова перекрутил краны, скользя мокрым пальцами по ободку, вдыхая горячий пар, поднимающийся туманными клубьями по ванной, облизывая холодные плитки и растапливая вечную мерзлоту в доме. Как давно он тут не был, давно не обмакивал пальцы в чистую воду, не задыхался в свободе. Он не хотел видеть Джиёна, во всяком случае, сейчас, - ему хотелось остаться наедине со своей волей, со своими воспоминаниями, большая часть которых маячила перед глазами в хлопковой одежде и повисших на бёдрах джинсах с выступающими косточками - от него становилось плохо, почти так же, когда глотаешь слишком много дури. - Удачи, - Джиён запрокинул голову, передёргивая плечами и поджимая губы, - это не то, что он хотел сказать. Сынхён наклонился над раковиной и ополоснул лицо и шею, разливая воду на тёмные волосы и выемки ключиц. Он больше не смотрел на Джиёна, не слышал его или пытался этого не делать. Опускаясь в свой мир, Сынхён окончательно забыл про его удаляющийся неровными шагами силуэт и зарылся в потоки воды, смешивая температуру, - то жар, то холод, пытаясь запустить свой неживой насос в груди снова. Только, когда Сынхён уловил звук скользящей по асфальту машины, он понял, что так и не сделал того, что сдавливало ему виски, - не поблагодарил Джиёна. *** Сандара захлопнула косметичку и в последний раз оценивающе посмотрев на себя в зеркале, отвернулась от туалетного столика, закидывая болезненно худенькие ножки друг на друга - платье немного задралось кверху и теперь всем находящимся в комнате не оставалось ничего другого кроме, как смотреть на её застрявшую в пубертатном периоде фигурку и залезать под короткий, отбрасывающий золотом подол. - Это правда? - она цокнула и нахмурила всё свои черты лица, выказывая сильное удивление и недовольство. Черин, вальяжно полулежащая в угловом огромном кресле, причмокнула ядерно накрашенными губами и потрогав кончиком языка отдающую сладость на вкус помаду, взяла с маленького столика холодный коктейль со льдом, пытаясь подловить накренившуюся мокрую трубочку. - Правда, - её густые осветлённые волосы, стянутые в высокий тугой хвост, блестели в мягком свете небольшой комнаты - она давно была завербована как комната особого отдыха для них четырёх, здесь они могли не стыдиться своих мыслей и не бояться, что кто-нибудь подслушает их задушевный разговор. - Ему урезали срок. - И теперь? - Минзи сидела на мягком ковре, от нечего делать пропуская через пальцы пушистые ворсинки. Сбоку жалась Бом, расположив между грудей какого-то плюшевого утёнка и переламывая ему лапки своими длинными цветными ноготками. Она внимательно вслушивалась в разговор и пыталась не нервничать так сильно - Сынхён возвращается обратно и, возможно, изменившись до неузнаваемости, не пропуская тот факт, что узнать его было всегда затруднительным делом. - Что теперь? - Черин махнула ореолом густых ресниц и обвела все усевшиеся в ряд вмиг напрягшиеся кислые мины - Дара как всегда сердилась, становясь диким кактусом, Минзи сохраняла броню хладнокровия, в то время, как Бом промокала детскими игрушками свои слёзы, она всегда реагировала на любую новость слишком эмоционально. Когда Сынхёна сажали в тюрьму, когда она ещё не знала всей правды причины его заключения, она топила комнату в крокодильих слезах и кричала, что готова пойти за решётку с ним бок о бок. - Всё будет, как прежде. Минзи крепко сжала плотную ткань и неверящим взглядом посмотрела на Черин, словно выискивая в её словах долю иронии или фальши - и то, и другое сейчас бы непременно её обрадовало. - Но... я не хочу, как прежде, - Дара поджала короткие пальчики ног, рассматривая стынущий лак и чувствуя, как внутри медленно понижается температура, и сердце неприятно сковывается льдом, - ей нравилось нынешнее положение, и чёткое предвкушение и осознание ухудшения дел в будущем могли отразиться на её настроении только таким образом. - Нам нравится это спокойствие. Пока мы под чужим крылом, нам ничего не угрожает. - Но мы семья, - Черин отложила коктейль, небрежно поставив его на стопку каких-то глянцевых обложек. У неё самой имелись не самые лучшие мысли на этот счёт, но она предполагала, что когда-нибудь это произойдёт снова, и ей, как более ответственной за всё это дерьмо, придётся принимать решение. - Мы не можем его не принять. Он - часть нас. - Мне кажется у вас с Сынхёном немного искажённые представления о понятии семьи, - Минзи неодобрительно покачала головой и попыталась стряхнуть со своего затёкшего плеча маленькую голову Бом, оперевшуюся на что-то фундаментальное от болючих мыслей. - Он не думал о нас, когда... делал всё то, он думал о себе и своей власти. - Мужское эго, - заключила Дара, соглашаясь с Минзи и экспрессивно кивая головой. Казалось, что ей ужасно хочется развернуть свой монолог касательно ситуации - она думала об аргументах, которые смогли перевернуть мнение Черин и полностью изолировать себя от члена их "семьи", который, как бы это ни было, предал их безопасность, жизнь и крепкие узы, за которые они держались и не могли не держаться на чужой земле, за право на сохранность жизни на которой необходимо было бороться каждую минуту. Прошло всего несколько лет с тех пор, как Сынхён потонул в своём безумии - шаткое положение одной из новобразующихся как раковые клетки азиатских группировок, пытавшихся слиться для общей силы привело к тому, что кто-то должен был урвать место под солнцем. На юге располагался Комптон* - к нему подобраться было невозможно, только если ты не был чёрным и не обладал бессмертием - мало, кто лез туда, чтобы качать свои права. Запад кипел мексиканцами и наркотой, а на востоке - азиатские шайки грызли друг другу глотки. - Тогда... тогда должна была быть причина. Он не мог сделать это специально, - Черин попыталась вдохнуть лёгкими весь воздух комнаты и задержать дыхание - ей не терпелось уйти отсюда, где все смотрели на неё обвиняющим и недопонимающим взглядом. Сынхён не мог убить членов своей "семьи" просто так. Она вспомнила безжизненные тела, его пустые зрачки и крепко сжимающие курок оружия пальцы - казалось, что только ей одной хотелось верить в его невиновность. - Хватит, - Минзи стояла посреди комнаты в тёмных брюках и закрытой одежде - она не могла позволить им снова вернуться в ту же самую яму, из которой они только смогли выйти. Не без чьей-то руки помощи, конечно. - Мы больше не принадлежим им, у нас своя семья. - К слову, кто его выпустил? - вопрос Дары перебил твёрдый и полный уверенности голос Минзи и разрезал комнату напополам. Кандидатуры с молниеносной скоростью перебирались в её голове, будучи под смутным вопросом - у Сынхёна не было друзей или людей, которые могли быть сильно к нему привязаны, во всяком случае, редкие из них отвернулись от него сразу же после его предательства. Никто не собирался ему помогать, даже директор Ян. - Джиён, - яркие губы Черин смело приподнялись вверх и изогнулись в лёгкой улыбке. Ей явно нравились окружавшие её ошеломлённые лица. - Ты ведь не серьёзно, да? - Дара ходила теперь по комнате и цокала туфельками на низком каблуке. - Зачем ему это? - Минзи полностью находилась вне понимания ситуации - Сынхён на свободе, и Джиён, покинувший ЛА сразу после стычки и не объяснивший своё поведение никаким образом, прилетает снова наперевес с желанием замолвить словечко за старого приятеля, который предал их всех, - в этой цепочке выклеивалось что-то плохое. - Он же в Корее, - Бом перескакивала удивлённым взглядом по комнате, стискивая игрушку в руках ещё больше. - Как видимо, нет, - Черин поправила облегающую блузку, привстала и продефилировала по комнате, напряжённо рассматривая колоритные картины на стенах. Странно, что Джиён не пришёл к ней, не посоветовался, не обмолвился словом и даже не проведал их четверых, оставшихся сиротливо искать себе защиту у старых врагов, - у них было много проблем, и за все эти годы они неосознанно взращивали в себе ненависть к Сынхёну - ведь, если бы не он, им бы не пришлось терять так много. - Он такой же трус, - Дара скептически осмотрела высокую и оформленную фигуру Черин и недовольно пропыхтела что-то неприятное насчёт Квона - она не могла понять, как вообще до сих пор Черин с трепетом относилась к обоим, лелеяла надежду встречи с ними и ностальгировала почти всё время, пока они находились вместе. Ей не нравился ни Джей, ни его гадкие приспешники, но, находясь тут, уже на ничьей, заброшенной территории, которую отстаивать уже было некому, они приняли неотвратимое унижение - подчиниться чужой группировке, которая коршунами крутилась вокруг их разлагающихся остатков семьи. И всё же, Черин не могла выжить из своего сердца узы, которые связывали их с детства - она любила их обоих. Искренне, всей душой, готовая на любые жертвы, несмотря на проблемы в прошлом. - Что будем делать? - Минзи не любила неопределённость, туманность - ей непременно надо было знать чёткий алгоритм действий. И сейчас, когда на линии горизонта начала прорисовываться опасность, план был необходим как никогда. - Ждать. Черин будет ждать обоих - Сынхёна, который извинится, и Джиёна, который объяснится, втайне будучи уверенной, что ожидание растянется надолго.