Перевертыши

      Мистер Торнтон, всем известный, но далеко не всеми жалуемый владелец хлопковой фабрики, стремительно шел по ночным улицам, не глядя, куда несут его ноги. Всегда аккуратный, сейчас он не обращал внимания ни на грязные лужи, марающие его обувь и одежду, ни на грязные капли, оставшиеся после недавнего дождя и теперь смывающие налет копоти и городского мусора на его цилиндр и плечи. Прочь, прочь от этого чертового вокзала, прочь, прочь от этой девицы, внесшей столько смуты в его отлаженную жизнь. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, зачем же он забыл это, взявшись помогать человеку, которого даже не знал. Не предложи он тогда свою помощь, услышав о невзгодах семейства Хейл от своего знакомца, не пришлось бы сейчас страдать от этой ненужной ему, иррациональной и нелепой боли в самом сердце.       Вдоль узкой улицы выстроились не лучшего образца дома, огораживая его путь, как забор в загоне, не дающий быку свернуть с дороги, которую он не выбирал. Возле редких фонарей клубился туман, поглощая и тот чахлый свет, который они давали, но Торнтону не нужно было освещение – он шел, полностью погрузившись в свои мысли, позволив телу самому решать проблемы с перемещением по городу, а перед глазами все всплывала одна и та же картина, как бы ни старался он ее отогнать. Маргарет, прижимающаяся к груди какого-то дерзкого юнца; Маргарет, что-то взволнованно шепчущая ему; Маргарет, глядящая на этого проходимца с такой нежностью, любовью и печалью, с какой никогда не смотрела (и не посмотрит) на него; и, наконец, Маргарет, уже с отчаянием и испугом, как на угрозу, глядящая прямо на него, Торнтона, глядящая так, что он и не заметил, как вместо того, чтобы подойти к ним, спугнуть ее кавалера, несколькими язвительно-вежливыми колкостями вывести из себя и представить в невыгодном свете, просто ушел куда глаза глядят.       Джон Торнтон пытался выровнять дыхание, успокоить себя мыслями, что мисс Хейл свободна в своем праве быть с тем, с кем она сама пожелает, но потом перед его мысленным взором вновь вставало то, как нежно она прижималась к юноше, как смело он обнимал ее, и тогда вся его сдержанность улетучивалась, будто ее и не было. Он мог выдержать то, что она отвергла его предложение. В самом деле, он действовал слишком поспешно и неблагоразумно, о чем только он тогда думал? Прийти с просьбой связать свою жизнь с его после того, как при каждой встрече они спорили друг с другом, выказывая совершенно противоположные взгляды на жизнь? Должно быть, его привычка всегда добиваться желаемого сыграла с ним плохую шутку, он был практически полностью уверен в том, что она не откажет, что он правильно истолковал ее попытку спасти его от разъяренной толпы, прикрыв своим телом. Никогда в жизни он еще так не заблуждался.       Торнтон бы выдержал ее отказ, все еще пребывая в неведении относительно того, что она может любить другого, веря, что сможет добиться ее ответных чувств, пусть это случится и не сегодня, и не завтра. Но мысль о том, что она, быть может, уже навсегда потеряна для него, что она могла быть тайно обвенчана с этим молодчиком, язвила его сердце расплавленным свинцом.       Он со всей силой сжал рукоятку трости, а в следующий миг несколько веток чахлого кустика уже слетали наземь от удара, окатив его мелким облаком холодных брызг.       Даже сейчас Торнтону казалось, что он чувствует ее маленькие теплые ладони на своей шее, как тогда, когда она всеми силами пыталась оттолкнуть его, не дать выйти вперед, не дать закидать его камнями.       И если в аду действительно большой выбор пыток для грешников, то и все демоны не смогли бы найти чего-то, более терзающего несчастную душу Джона Торнтона, чем мысли о том, что эти невольные объятия могли бы быть не последними для них с Маргарет. Объятия, само воспоминание о которых хранилось в его душе бережно, как самая драгоценная реликвия. И которыми так щедро был одарен какой-то глуповатого вида юнец.