Больше не последний

      Наверное, только сейчас он понял, как хороша тишина, нарушаемая лишь свистом ветра и поскрипыванием снега под ногами.       Колкий холод, колкие звезды, колкое сияние льдов…       Так спокойно и тихо. Сухой мороз не доставлял большого неудобства, и Саске долго бродил среди ледяных пустошей, отыскивая подходящее место. Найдя, наконец, закрытую от ветра пещеру, он принялся устраиваться на отдых.       Спустя пару часов пещера приобрела достаточно уютный вид, а Учиха устроился со всем возможным удобством и распечатал из пищевого свитка пару данго.       Вокруг — наконец-то! — царила благословенная тишина.       И, конечно же, покой.       Здесь можно было не опасаться, что из-за ближайшего угла вывернет «лучший друг» и поволочет за собой развлекать и «участвовать в жизни деревни».       Учиха блаженно улыбнулся, чувствуя, как сковывавшие его цепи понемногу слабеют.       Как же хорошо…       Он укусил сладкий шарик, почти мурлыкая от удовольствия. В другом измерении до него никто не доберется. Здесь он сможет наконец-то успокоиться и разгрести весь мусор в своей голове.       Лежа на больничной койке и мастерски симулируя обморок с чакроистощением (благословен будь, Орочимару-сэнсэй!), он, наверное, впервые серьезно задумался о том, что происходит в его жизни. И пришел к неутешительному, но верному выводу: всю его сознательную жизнь им постоянно манипулировали, причем, из всех манипуляторов наибольшую пользу ему принес Орочимару, честно желавший захватить его тело, но честно учивший, несмотря на оправдавшийся риск быть убитым.       Да, истинный ученый, жадный до знаний и абсолютно бесстрашный, ставящий эксперименты не только на окружающих, но и на себе. Что ж, все это пошло на пользу им обоим.       Мысленно поставив Орочимару плюс, Саске достал из свитка термос с чаем, запил вкус сладостей, и принялся дальше размышлять о людях, которые его окружали.       Сакура. Просто влюбленная девушка, но после того, как наложенное гендзюцу нисколько не поколебало ее отношения, Саске всерьез заподозрил, что эта влюбленность не совсем естественного происхождения. Ну, в самом деле — с первого класса академии и до сих пор, несмотря ни на что… многие ему уже открыто говорили, что учитывая его поведение, такая поразительная верность заслуживает награды.       Вот только, как раз учитывая его поведение, такая поразительная верность заслуживает вдвойне настороженного отношения. А учитывая детскую дружбу с Яманака, можно предположить ментальную закладку…       Оно ему надо — гадать, все ли в порядке в мозгах у его жены и матери его детей, и что она выкинет, когда внушение сработает, если его подозрение верно? Учиха понимал, что не является мастером менталистики, и даже если, проверив девушку, ничего не найдет, все равно не сможет быть уверенным, что там действительно ничего нет. Строить семью с возможным шпионом и диверсантом? Нет уж, спасибо… денег он ей оставил порядочно, даже если случится ребенок. Жаль, конечно, оставлять дело на самотек… нехорошо. Ребенок-то ни в чем не виноват.       Ладно. Через пару лет он заглянет обратно, и проверит ситуацию. Нет ребенка — уйдет, есть — подумает, что делать…       Успокоив себя таким образом и съев еще одно данго, Саске принялся размышлять дальше.       Наруто.       На первый взгляд — лучший друг, искренне стремящийся помочь и исправить… вот только от такой помощи хочется сбежать на край света.       Учиха раздраженно фыркнул.       Сколько он помнил Узумаки, тот всегда кричал: «Я! Я! Я стану хокаге, я победю всех врагов! Меня все признают!» Нормальное желание для сироты, к которому плохо относятся люди. Прекрасная мечта для ребенка.       Саске услышал однажды разговор двух чунинов. Один сказал другому: «Ну да, я тоже мечтал стать хокаге. Года два этак мечтал. А теперь мечтаю просто о том, чтобы дожить до внуков и умереть легко и быстро. Как, по-твоему, нормальная мечта?»       Люди меняются. С возрастом, с опытом, с осознанием своего места в мире среди других людей. Но Учиха, наблюдая за людьми, оказывавшимися в разных ситуациях, от вознесения на вершины до падения на самое дно, сделал вывод, что есть некие основополагающие свойства натуры, которые являются стержнем личности человека. Эти черты можно увидеть в раннем детстве, пока ребенок еще не научился лгать, надевая маски, перед обществом и собой.       И — парадоксальный вывод! — маска добродетели скрывает жестокость, злобу и эгоизм ничуть не реже, чем жестокость прикрывает собой добрую натуру.       Вырванная из-под кучи масок суть Кабуто тому пример — как и множество вроде бы достойных людей, так называемых приличных людей, которые, будучи поставлены на край, проявляли далеко не благородные качества.       Суть Орочимару, очищенная от безумия — то же самое любопытство, жадное, страстное, но Змей признал, что вокруг него люди, а не объекты.       Суть Момочи Забузы, лишь перед смертью признавшего, как дорог был ему его ученик…       Суть самого Саске… Учиха грустно вздохнул. Что ж, он обещал не лгать себе. Его суть — тот ребенок, который отчаянно жаждал похвалы отца и внимания брата, и который нисколько не изменился за все прошедшие годы. Ему хотелось любви и опоры, чтобы кто-нибудь обнял, по голове погладил… хотелось — несмотря ни на что.       Но ему не хотелось принимать эту любовь и опору от кого попало. Особенно от человека, который не видит в Саске его самого.       Да, Наруто казался таким благородным, таким верным, таким вдохновенным, когда говорил о дружбе и мечте… но Саске помнил эгоистичного и тщеславного мальчишку, кричащего: «Я стану хокаге и тогда вы все меня узнаете!»       Хокаге крут и все его уважают, поэтому Узумаки хочет стать хокаге. Постепенно он начинает понимать, что из этого причина, а что следствие — для того, чтоб стать хокаге, надо добиться уважения людей. Крутым он станет благодаря чакре биджу и хорошей наследственности, а уважение зарабатывается не только крутизной, но и хорошими поступками.       Поэтому он решает быть хорошим.       Конечно, Узумаки не коварный манипулятор — он просто понял, что ценится в мире, где он живет. Верность деревне, верность своим идеалам, правильным идеалам, одобряемым в обществе. А в идеалы Саске не верил — эти коноховские идеалы только и делали, что ломали жизнь ему, и его близким, и многим другим людям, которых он знал.       Так что, идеалы деревни могли служить поводом — но никак не причиной поступков. Когда шиноби защищает своих близких, ему не нужны идеалы. Когда у шиноби нет своей воли, чтобы поступать правильно, он ищет себе опоры в идеалах, защищается ими и оправдывается ими.       Так что, Наруто можно понять — у него ведь кроме вовремя подсунутого идеала ничего и никого не было. А если бы не это — был бы второй Гаара…       «Я хочу стать Хокаге и защищать Коноху!» — кто скажет, что это плохой девиз? Жрите на здоровье, все, кто звал демоном, все, кто смотрел с затаенным страхом, смотрите — демон хочет защищать Коноху! Так может, он и не демон? Исправился, стал человеком? И хулиганить перестал (свободного времени поменьше стало, да и понял, что гадкие и хамские выходки популярности не добавят).       «Я хочу стать Хокаге и защищать Коноху!» — прекрасный девиз, но суть осталась та же. «И тогда вы все меня узнаете» — вот эта суть.       Тщеславие и эгоизм. Должно быть, именно поэтому Узумаки так упорно за ним гонялся — как это! Меня, будущего великого хокаге, не признают! Добиться признания, вот чего в первую очередь хотел герой Конохи. Доказать себе и окружающим, что он, Узумаки Наруто — крут и силен.       Вернуть Учиху в деревню, потому, что это значит — доказать правоту своих идеалов, свою правоту, это круто и благородно — исправить оступившегося товарища. Заставить себя признать и согласиться.       А мнение Саске его мало интересовало.       Да… можно тысячу раз сказать слово «дождь», но от этого не промокнешь. Можно тысячу раз повторить слова «я тебя понимаю», но к пониманию это не приблизит…       Сытый голодному не товарищ, и тот, кто не имел, не поймет того, кто имел и потерял. Да и дружба…       Странная какая-то была у Узумаки дружба. «Я тебя понимаю, но все равно заставлю поступать по-моему» — как-то так…       Учиха тяжело вздохнул. Нет, что бы там не твердил Наруто, и как бы его не называл, а на дружбу его отношение к Саске не очень-то походило. Собственничество какое-то, и все…       И… его старший брат поступал так же. Правда, манипуляции у него были похитрее…       Думать об Итачи было неприятно. Пусть и времени прошло порядком, и отношения они прояснили, но при мысли о нем внутри по-прежнему поднималась буря трудноопределимых чувств.       Более того — Саске уже не был уверен, что эти чувства являются любовью.       Итачи… он делал все ради брата… но при этом так, как хотел сам, так, чтобы Саске шел по определенному им пути… и ни разу не спросил, что на этот счет думает сам Саске.       Ну да, пожертвовал всем ради него. Но при этом ни разу не поинтересовался его мнением. Такое… пренебрежение… это было больно.       Саске не знал, как бы мог поступить, оказавшись на месте Итачи. Но склонялся к мысли, что если бы он кого-нибудь любил, то постарался бы поговорить с этим человеком, узнать его и понять его мысли, особенно, зная, что этот разговор в последний раз.       Он вспомнил, как гнался за братом, а тот отмахивался от него, и болезненно скривился — как малолетка…       Да, отото, я тебя люблю. Твори, что хочешь, я все равно буду любить тебя.       На тебе, детка, конфетку, только не реви больше.       Итачи… была ли его любовь к Саске — настоящей? Или это новая ложь, новая манипуляция? Его брат лгал ему всю жизнь — почему он решил, что после смерти тот скажет правду?       Да… это было возможно. Но сейчас, когда он покинул Коноху — уже не важно.       Но…       «Вот я ушел из Конохи — и что я буду делать теперь?»       Эта мысль была подобна внезапному уколу в болевую точку. Учиха резко выдохнул, прикрыл глаза, и постарался успокоиться. Он уже наделал достаточно глупостей под влиянием порывов, и это его решение было взвешенным и обдуманным…       «Но может быть, я ошибаюсь? Может быть, я не прав, и во мне говорит лишь страх перед новым разочарованием? Все-таки, Сакура ирьенин, и в качестве жены и матери не такой уж и плохой выбор, а Наруто, что бы им ни двигало, вполне искренен в своем порыве… и пусть даже ему нужен не столько я сам, сколько символ победы — своей и своих убеждений…»       Учиха вздохнул, прикрыл глаза и снова отхлебнул чая.       В чем дело? Почему ему вдруг захотелось повернуть назад? Откуда этот страх, эта потерянность, это чувство пустоты, внезапно появившейся под ногами?       «А нет ли закладки у меня самого?»