Больше не последний

      Конечно, он не кинулся тут же открывать путь обратно в Коноху. Он уселся поудобнее, сосредоточился и попытался понять: почему его желание вдруг изменилось?       Такое настойчивое… такое… болезненное…       «Что я буду делать теперь?»       Он ведь хотел покоя. Так почему теперь при мысли об этом он чувствует почти физическую боль? Теперь, когда у него нет цели…       Нет… цели…       Вот оно что.       Саске грустно улыбнулся пришедшему пониманию. Насколько же он привык к тому, что по жизни его ведет цель! И ладно бы, его собственная…       Он честно признался себе: не повстречай он Итачи тогда, в гостинице, то скорее всего, не ушел бы из деревни за силой. Справился бы с проклятой печатью только, чтобы самому себе доказать — он может. Но не видящий ничего, кроме цели, мститель был нужен брату больше, чем спокойно живущий в своей деревне шиноби… хм… неужели Итачи в таких подробностях узнал планы Обито, и Мадары, и даже Зецу? И предвидел, что ему понадобится огромная сила, ибо кроме него и Наруто никто не справится?       Да тут уже не о предвиденьи и не о мудрости можно речь вести — а о божественном всезнании!       Но, так или иначе, Итачи дал ему цель… вколотил в голову внушением шарингана. Когда эта цель была достигнута, Обито тотчас же подсунул ему новую… потом ему было просто не до того, чтоб думать — успевай только реагировать…       И вот — он свободен. Без цели, без долга, без связей. И оборванные цепи ноют — вросли под кожу, и привык он к этой тяжести, к постоянной боли, к надрыву…       Вот что бы он делал, если б и вправду вернулся в Коноху? Жил бы вечным «условно-прощенным», и никакие радужные фантазии о семье и детях этого бы не изменили. На него давили бы виной и долгом — да, скорее всего, он бы до конца жизни расплачивался за уход к Орочимару, за нападение на каге и джинчурики, за невосторженное отношение к Воле Огня, за Мадару, за Обито, за клан…       Нет.       Он мог бы остаться в Конохе, если бы его держало что-то более весомое, чем односторонняя дружба и память о брате, ради блага деревни отдавшем свою жизнь и жизни своей семьи. Всего клана — и стариков, не способных уже сражаться, и детей, этого еще не умеющих — почему он не вспомнил об этом раньше и не спросил у Хаширамы? Как бы Первый хокаге отнесся к убийству детей ради даже не безопасности других детей — а ради сохранения власти кучкой стариков?       Забыл! Просто забыл — а все эти лица, его ровесники, те, кто был постарше и совсем мелкие, две девочки по соседству, младенец в доме напротив, тот старик, который жил на углу улицы и вырезал из дерева красивые фигурки, та бабушка, которая каждое утро пекла пирожки и десяток ее внуков… все это слилось в безликий «клан». Лишь одно воспоминание было четким — тела родителей и Итачи с катаной над ними.       Потом вперед вышло другое — Итачи, уходящий вдаль по улице и слеза на его щеке.       Глаза и виски прострелила боль, а душу вновь охватили тоска и ярость. Усилием воли Саске подавил желание… нет, не спустить на Коноху парочку метеоритов. А совершенно по-идиотски явиться к Узумаки и высказать все наболевшее, чтоб герой Конохи наконец-то понял, что есть в жизни вещи похуже, чем ненависть обывателей, и поважнее, чем титул «Спасителя мира шиноби».       Нет.       Не поймет.

***

      Привыкать к одиночеству было тяжело.       Его не оставляло противоречие между желанием уединения и покоя — и отсутствием цели в его новой жизни. Саске слишком привык к постоянному движению, к тому, что его жизнь — вечная погоня за недостижимой целью.       «Коврик для медитации — твой лучший друг!» — сказал однажды Орочимару, и сейчас Учиха, как никогда раньше, признавал правоту учителя. Белый Змей хоть и ценил в ученике толику безумства, но поступков, совершенных впопыхах и от глупости — не терпел.       Чем делать абы что и абы как — лучше ничего не делать. А принимать решения надо, твердо разобравшись в своих целях, желаниях и потребностях. Поэтому Учиха, доведя свое новое жилище до удовлетворительной степени комфорта, каждый день садился в медитацию, и проводил в ней максимально возможное время.       Для начала: желания и цели.       Если рассуждать трезво, без навязанных стремлений, то одно желание и одна цель им уже достигнуты. Избавиться от всех и всяческих манипуляторов и обустроить себе уютное убежище, где можно спокойно отдохнуть.       И вот — он это сделал.       Он наконец-то выспался, как следует, отдохнул и начал, как сказал бы Орочимару, вести здоровую жизнь. Когда не медитировал — тренировался или исследовал ледяной мир, обнаружил подо льдом озеро, а в нем — рыбу, и разнообразил свой рацион. Одной здоровенной полупрозрачной и очень жирной рыбины ему хватало на три дня вместе с рисом и овощами — Змей однажды прочитал целую лекцию о правильном питании и пользе рыбьего жира для мозга, что, несомненно, требовалось ученику. У него даже зрение немного улучшилось и ушло тянущее напряжение в чакроканалах глаз.       Вторая цель — разобраться в себе — так же считалась относительно достигнутой. Учиха прояснил для себя, что в Конохе его ничего хорошего не ждет и ничто не держит — останься он в деревне, он для себя ничего особо ценного бы не приобрел, а покинув ее — ничего не утратил.       Да… все-таки Узумаки был не прав. Даже если отбросить мрачную репутацию, что сопутствовала Саске и его клану — шиноби такой силы, как у него, рано или поздно неизбежно попытались бы использовать в далеко не мирных делах, и хорошо, если бы перед этим хотя бы оповестили о своих намерениях и предложили сотрудничество. А ведь могло бы выйти и как с Обито, которого использовал Мадара, и как с Нагато, которого использовал Обито… и как с Итачи, которого использовали хокаге и старейшины, и который в свою очередь использовал Саске.       Позволять, чтобы им снова играли втемную — ну уж нет! В его жизни было слишком много вранья, чтобы продолжать закрывать глаза на это.       Он отдыхал, медитировал и тренировался, читал и перечитывал свитки, удивляясь, сколько всего, оказывается, насобирал. В печатях, еще несколько лет назад нанесенных Орочимару, набралась целая библиотека! Змей часто подсовывал ему новую литературу на самые разнообразные темы — от исторических трудов, классической поэзии и фантастических романов, до своих головоломных исследований и научных работ. А Саске в свою очередь часто откладывал чтение на потом, пряча свитки в печати.       Вот теперь и пришло время для них. А еще — для изучения новых способностей глаз и приживленной руки, для шлифования старых техник, для простого любования величественными и прекрасными картинами зимнего мира…       И пусть его мысли раз за разом возвращались к Конохе, вызывая какое-то беспомощное и жалостное, почти истерическое стремление, он решительно отбрасывал их.