Больше не последний

      В один из первых зимних дней, стоя в домашнем саду и глядя сквозь переплетение ветвей на дом, куда его звали в гости, как спасителя жизни, друга и родича, Саске подумал, что всю свою прежнюю жизнь проспал.       Даже не просто проспал — провел в дурном наркотическом мороке, где все, что он находил — дом, дружба, любовь, долг, истина, кровные узы — либо рассыпалось клочьями тлена, либо оборачивалось уродливым рылом вредоносного духа, как в представлениях на осенние праздники. Орочимару, старый змей, должно быть, что-то понимал, пытаясь если не «привести в сознание», то хоть притормозить, тогда как сам он порой не соображал, где следует остановиться. И где ему было понять!       В ту пору он видел себя героем.       Да не простым, банальным героем-шиноби, из тех, что геройствуют буднично и тихо, практически ежедневно, совершая подвиг на сложнейшей шпионской миссии, передавая жизненно-важные сведения или спасая нужных людей. Он видел себя героем эпическим, легендарным — и, будем честны, у него были для этого некоторые основания. Трагическая гибель семьи, предательство брата, тяжкий долг мести… прямо как в сказке.       Это теперь, глядя на себя со стороны, будто с другого берега жизни, он видел истеричного, не слишком умного подростка, откровенно погруженного в фантазм — этакую смесь фатализма и фантазии, представляющую все происходящее в избыточном, преувеличенном свете. Но ему по крайней мере стало понятно, что с ним происходило и почему.       «Человеческий разум — хитрая штука, — поучал Ясуо, мастер-менталист. — Обмануть его на самом деле — раз плюнуть, глаза увидят тень на стене, а разум сам нарисует чудовище. А уж как он обманывает сам себя! В иную голову заглянешь — и только ахаешь, стараясь в чужом бреду не заблудиться. Нет тут ничего странного или слабого, у всех так головы устроены…»       …а он, будучи разумом — ребенком, сам себе создал иллюзию. Сам про себя написал сказку, в которой он был героем — и так и жил, частью будто на книжных страницах или сцене театра, где актер произносит чужие слова, живя чужой жизнью.       Просто чтоб не свихнуться окончательно, осознав, что произошедшее — реальность.       И вот, только сейчас и начал соображать, что к чему. Не то повзрослел, не то просто отдохнул и успокоился, ведь жизнь в эпоху Войны Кланов, несмотря на рассказы первых Хокаге и не скупящиеся на ужасные описания исторические хроники, оказалась настолько мирной, насколько это только возможно в самой глухой деревушке самой провинциальной провинции.       Да, жили здесь небогато — в сравнении с Конохой селение древнего клана могло бы и вовсе показаться нищим. Но… но все же не таким, какими он видел иные деревушки, чьи жители давно махнули рукой и на себя, и на свои жилища, позволяя обрастать грязью и паутиной. Всякий дом, даже оставленный из-за гибели хозяев — был хоть и не вычищен до блеска отполированного дерева, но заботливо присмотрен в ожидании новых жильцов. Которые не медлили появиться — дети рождались, взрослели, оставляли родительские дома…       В одном из таких, небольшом, но уютном и в достаточной мере обставленном — поселился он сам, когда его наконец-то признали безопасным во всех смыслах этого слова.       Дом этот стоял в конце длинной улицы — если можно так назвать череду домов, разделенных слегка окультуренным лесом и символическими заборчиками от коз и кур. Дальше тянулись тщательно прикрытые иллюзиями полигоны и укрепленное печатями строение для содержания пленных. Самая окраина — не центр квартала.       Внезапно это оказалось хорошо.       Некий голос в глубине души — отголосок аристократического чванства — вякнул было, что вот раньше… но Саске не обратил на это большого внимания. Это раньше он был сыном главы клана, а теперь он — непонятный чужак, даром, что родственник. К нему и так отнеслись на удивление снисходительно, даже не допросив как положено — просто на слово поверив истории про другой мир. Правда, не совсем на слово, он показал технику, но те, кто с ним беседовал, убедившись, что он не врет о своем происхождении, только кивнули и спокойно отпустили его ходить по селению. Не допытывались в подробностях о том, иномировом клане, не пытались узнать о силах селения, из которого он пришел… даже не строили планов переселиться туда, где о войне между кланами почти все забыли и можно было просто прийти, предъявить шаринганы и совершенно законно занять место в мирной деревне!       О нет, этих Учих интересовали гораздо более простые практичные вещи. Такие, как жилет-разгрузка, например. И пряжки-автоматы для ремней, брони или груза… вот тут пришлось напрячься, вспоминая, а после зарисовывая разные виды креплений. А уж когда он вспомнил о том, что раньше у них в доме стояла швейная машина — старая, из тех, где приходилось крутить ногами педаль — ему показалось, что, если он не сделает немедленно подробнейший чертеж, одна из допросчиц сейчас его просто порвет.       Таджима говорил, что того, что они уже от него узнали, более, чем достаточно для того, чтобы дать ему, по меньшей мере, дом. Он поблагодарил — но до конца, признаться честно, не поверил.       Однако, дом у него появился — и Саске с некоторым изумлением начинал ощущать, что это действительно его дом, его собственный, где ему уютно — где был очаг, кладовка и посуда, и стол, и постель, и сундук с одеждой… и что ему еще было надо?       Всего лишь уединение тогда, когда он этого хочет. И приветливое общение иногда. Общение с теми, кто не напоминает ему ежеминутно о долге перед селением, не требует, чтобы он был идеальным шиноби. Кто позволяет ему просто быть таким, каким ему удобно — угрюмым и нелюдимым, не желающим любви и дружбы, которые уже готовы, уже бегут следом, хватают за ноги, ложатся на пути, умоляя, требуя — мы здесь, давай, дружи, люби в ответ!       Нет. Ему были рады, когда он приходил, ему наливали чашку чая или тарелку супа, и садились рядом, и просто говорили — о новых контрактах, о забежавшей в сад козе, о том, что в клановой мастерской сумели сделать нечто из того, о чем он рассказывал — вроде тех же пряжек или жилета, о том, что осень была хорошая и амбары полны, и маленький Мадара — с ума сойти, маленький Мадара! — забирался к нему на колени и засыпал.       «Вот я и вернулся в свою деревню», — подумал он однажды, глядя сквозь ветки, покрытые мокрым снегом, на чужой дом, откуда пахло теплом, едой и счастьем. Он шел с малого полигона, где снова показывал детям начальные упражнения; и думал о том, что у Мадары было четверо братьев, и надо постараться, чтобы так и осталось.       И может быть… может быть, стоит спросить Таджиму (все никак не получалось называть своего ровесника главой). Может быть, для него найдется какая-нибудь миссия.       Или, как здесь говорили, контракт.