Чудушко

      Они удивительно подходят друг другу — Аарин Генд и его домик в Колодце Беорунны. Не как улитка и раковина — это не укрытие, в которое можно втянуть голову, спасаясь от внешнего мира, а словно рак и панцирь — часть тебя, оторвать которую можно только с мясом. Здесь только самое необходимое: кресло, придвинутое поближе к очагу, бронзовый письменный прибор с зубастой рыбой-чернильницей, кувшин для умывания, походная койка, но на всех вещах, которых касается Аарин, Зенаре видится теплый золотистый отсвет, как будто им передается часть его энергии.       Когда она рассказала об этом Аарину, он только посмеялся:       — Боги, неужели я, словно кот, везде оставляю шерсть и вонь, чтобы пометить территорию!.. Но тебе в самом деле нравится здесь, милая? Тут не очень-то уютно.       — Нет, тут прекрасно, — ответила она абсолютно искренне. — Много тебя.       Ей нравится здесь больше, чем в гостиничной комнате, принадлежащей всем и никому, где укрываешься не своим одеялом и ходишь по полу, вымытому чужими руками. Там Зенаре все время кажется, что ее подталкивают в спину: «Проходи, освободи место новому постояльцу!». Когда она спит на кровати Аарина и ест с его тарелки, то чувствует себя так, словно ей есть куда возвращаться. Даже если завтра им придется сорваться с места — дальше на север или обратно в Лускан или Невервинтер, куда еще может их завести честолюбие Маугрима и безумие Арибет — там вновь будет передвинуто к очагу кресло, оскалится среди донесений бронзовая рыба, и Аарин не сдержит улыбки, когда Зенара проскользнет к нему в комнату.       Он никогда не говорит, что она странная, даже когда удивляется ее вопросам.       — Почему ты не рыцарь?       Она лежит на кровати, в то время как он стелит себе на полу — койка слишком узкая для них двоих. Зенару это огорчает, но Аарин клянется, что ему не холодно и не жестко.       — Потому что не убиваю драконов и не спасаю принцесс?       — Ты любишь Невервинтер и служишь ему. Разве не это главное для того, чтобы стать рыцарем?       — Милая, неужели ты в самом деле можешь представить меня паладином или одним из Девятки? Это все равно как … — Аарин задумывается на мгновение, — …как если бы крот выполз на солнечный свет и принялся распоряжаться там, где ничего не видит. Да у меня язык не повернулся бы принести священные обеты! Где они и где я?       — Но леди Арибет принесла обеты, а потом отреклась от них, и язык у нее не отсох дважды. А ты не ушел из Невервинтера, даже когда тебя держало только честное слово.       — Но я испытывал такое искушение, милая. Мне повезло, что у Каллиары были свои представления о чести, и она не обманула влюбленного дурака, чтобы сохранить себе жизнь. А я ведь знал, что она преступница. Фентик был невиновен — каково с этой мыслью было жить Арибет? Такая боль, как ржавчина, может разъесть любые клятвы. Что сделал бы я сам, если бы лорд Нашер несправедливо обвинил в предательстве тебя?       Зенара приподнимается на локтях. Ей в самом деле любопытно.       — А лорд Нашер может так сделать? Обвинить меня в предательстве, если ему что-то не понравится?       Аарин ничего не говорит, только прижимает ее к себе так крепко, что Зенара едва может вздохнуть.       — Знаешь, чего я хочу больше всего? — шепчет он в ее волосы. — Просто схватить тебя в охапку и унести на прекрасный тропический остров, с пальмами и белым песком, подальше отсюда.       Зенара невольно улыбается.       — И правда, почему ты все-таки не убиваешь драконов и не спасаешь принцесс, если у тебя такие мечты?       Аарин берет ее лицо в ладони и целует нежно и долго, прежде чем улечься на свою постель. Зенара слушает его дыхание, ровное, как у спящего, когда он негромко произносит:       — Когда я ждал казни за пособничество Рыжему Рэндаллу, единственным человеком, который посетил меня в камере, был лорд Нашер. Он задал всего два вопроса. Сначала — почему я не предупредил Рэндалла. Я ответил, что не хотел служить ему больше и только так мог остановить. Тогда лорд Нашер спросил, предам ли я любого человека, которому служу, если посчитаю, что тот неправ.       Зенара ждет продолжения, но Аарин долго молчит и говорит как будто невпопад:       — Нет, был еще третий вопрос. Скажу ли я ему сначала, когда именно он нарушил свой долг. Видишь, как хорошо я умею держать обещания, милая. Какие уж тут священные клятвы…       Зенара поворачивается на бок, подсовывает руку под подушку. Рыба-чернильница щерит зубы на столе. Зенара разглядывает ее и думает, что долг, когда только произносишь это слово, — что-то бронзовое и устойчивое, приятной тяжестью ложащееся в руку, но на деле оно скользкое и мутное, быстрая темная тень под толщей воды. Попробуй удержи его на весу, когда он отчаянно бьется и хлещет по лицу хвостом. Но если не приглядываться, можно не замечать его, и это очень удобно, он же не выскочит и не заглотит тебя целиком, словно муху, если ты этого сам не позволишь.       — А может быть, ты уже принес эти клятвы и следуешь им все эти годы. И они важнее, чем все, что ты обещал себе или лорду Нашеру.       Она соскальзывает на пол и забирается к нему под одеяло. Аарин прижимает ее к себе и гладит по волосам, точно ребенка. Темнота за сомкнутыми веками расцветает золотым, и Зенара зажмуривается еще крепче. Она хочется напитаться его светом, пока может, ведь когда она откроет глаза, не изменится ничего: она все так же будет принадлежать себе, а Аарин — Невервинтеру.