Сестра

      Для машины тут были бы просто хоромы. Имелось даже небольшое оконце, выходящее на тыльную сторону здания. Убежищем Куроко служил гараж зажиточного класса. Располагался он на пятом этаже многоэтажки и выходил сразу на второй ярус двухъярусной дороги.       Тачи был глубоко поражён существованием гаражей на пятом этаже, потому стоял у окна как приклеенный и пожирал взглядом соседнюю улицу. Она была скучной и полупустой. Тишина и темнота ночи, нарушаемая лишь фонарями и редкими машинами, ярко контрастировала со страстями, кипевшими тогда в Академграде.       Этот город пора было бы уже возненавидеть, но Санада почему-то не мог этого сделать.       Куроко, по существу, спасла его, когда он убегал от преследователей. Толпа тяжело вооружённых корпорантов наступала на пятки. Там, где позволяло окружение, они стреляли по нему из новомодной лазерной пушки, не имея даже прямой видимости. Луч прожигал дыры в стенах и не задевал мечника только потому, что тот непрерывно двигался, часто меняя направление.       Заряд электричества, который Тачи "нёс" в себе, отвлекая преследователей от Мисаки, наконец-то иссяк. И хотя Санада почувствовал себя значительно лучше, враг был вооружён настолько непредсказуемо, что даже в добром здравии нападать было бы не разумно. Он уже собирался распрощаться с одеждой и сбежать, используя ряд последовательных телепортаций, когда совершенно неожиданно на сцене появилась Куроко.       Она возникла из воздуха перед напрочь запыхавшимся парнем, обняла его и перенесла сюда, в своё убежище, где сама скрывалась от кого-то последние несколько дней.       Всё здесь было обставлено по-женски утончённо. Сам гараж, вероятно, изначально имел такую отделку, что не в каждой квартире встретишь. Стены, выложенные специальными отделочными плитами из белоснежного пластика, казались идеально ровными и мягкими на ощупь (на самом деле пластик, конечно, был жёстким, но глазу казалось, будто он как бы плюшевый). Лампы сияли с потолка спокойным желтоватым светом. Хозяйка определила сюда металлический круглый столик с кованными витиеватыми украшениями, пару стульев в том же стиле, полутораспальную кровать (на вид из настоящего дерева), тумбочку с зеркалом и холодильник. Другими словами, жилище получилось очень уютное. Если бы не огромные гаражные ворота, можно было бы и впрямь подумать, что это своеобразная квартира, лишённая почему-то кухни.       Куроко задумчиво сидела за столом, закинув ногу на ногу, и пила чай из миниатюрной, хрупкой чашечки. На девушке была бордовая водолазка, подходящая к цвету волос, и джинсовая длинная юбка ниже колена с двумя рядами простеньких оборок. Причёска, вопреки обыкновению, представляла собой один простой хвостик длинною ниже плеч, затянутый на затылке.       Тачи неподвижно как истукан заслонял собой окно. На мечнике были его уже привычные кимоно и хакама. И хоть сегодня утром он надел праздничный комплект одежды из совершенно новой ткани, сейчас, благодаря дракам и длительному преследованию, костюм его был уже знатно потрёпан. Некогда светлые, выкрашенные ныне в чёрный цвет волосы были собраны в узелок на темечке и вместе с аккуратно подстриженной бородой дополняли гротескный образ рослого средневекового самурая европейской внешности на ультрасовременных улицах Академграда.       Санада массировал пальцами рукоятку катаны, периодически дотрагиваясь до вакидзащи. Оба клинка в ножнах крепились за его поясом-оби.       Парень и девушка молчали. Ждали.       Внезапно примитивный телефон Тачи выдал короткий противный звук. Куроко вскочила со стула. Мечник извлёк телефон из запазухи и прочёл полученное сообщение. Оно было послано анонимно через Интернет.       "Жива. Всё хорошо. Благодарю. М."       Тачи со вздохом облегчения обернулся, повторил текст вслух, затем выключил и спрятал телефон.       Куроко тоже вздохнула. С печалью на лице, в какой-то растерянности и разбитости она села обратно на стул.       Санада задумчиво посмотрел на девушку. Можно было бы сказать, что он сочувствует ей, но это слово не выразило бы истинного положения вещей. Он так хорошо понимал её тревогу, потому что сам испытывал в точности те же чувства.       Куроко уронила голову на руки, спрятав лицо. Тачи лёгкими, бесшумными шагами подошёл к столу и присел напротив.       Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые увидел её в общежитии Токивадая? Она изменилась, повзрослела. Сформировалась фигура: худощавая девчонка превратилась в стройную, прекрасную девушку. В поступках она стала серьёзней, самоуверенность сменилась вдумчивым расчётом. Черты её лица, одновременно столь знакомые, неуловимо изменились, став ещё красивее.       Они все стали немного другими, незаметно для самих себя. Парни возмужали, девушки похорошели. Нужно ли упоминать, какой неотразимой стала Мисака.       Вопреки всему, Санада был уверен, что немалую долю этой красоты создали те тяготы, которые им всем уже пришлось пережить. В этой своеобразной эстетике присутствовало суровое признание реальности и уверенная попытка найти в ней простые жизненные радости.       Вот и Куроко. Невзгоды, выпавшие на её долю, казалось, только прибавили ей необъяснимого очарования.       - Благодарю, Тачи-кун, - еле слышно прозвучал голос девушки.       Затем она подняла голову. На её лице не было слёз, как можно было бы сперва подумать.       - Я сгораю от стыда. Сестрице угрожала опасность, а меня рядом не было… Это так на неё похоже. Ничего до конца не рассказывает. Оберегает. Это бесит иногда... - Куроко как будто разговаривала сама с собой.       Едва заметное движение плеча выдавало степень её беспокойства. Когда-то давно, эти речи сопровождались бы куда большими эмоциями.       - Поэтому хорошо, что ты оказался рядом, - продолжала она. - Правда теперь я ещё больше боюсь, что она влезет в какую-нибудь новую историю, пока я тут отсиживаюсь. Бессилие бесит!       - Не влезет… - помотал головой Тачи. - Теперь, думаю, не влезет.       - С чего такая уверенность?       - Она думает, что беременна.       Вероятно, он зря это сказал. Вероятно, это должно было оставаться секретом, но ему нужно было кому-то об этом рассказать, с кем-то поделиться. С кем, если не с Куроко?       Девушка поджала губы и замолчала. Никакого взрыва эмоций не последовало. Наверно, она уже слишком устала для таких вещей.       - Как это, "думает, что беременна"?       Тачи пожал плечами:       - Тебе виднее. Это девичьи дела.       Помолчали ещё немного.       - От этой обезьяны, вестимо?       - Он не обезьяна, Куроко-сан.       - Я знаю, - тихо молвила Ширай. - Он хороший парень, любит её, умрёт за неё и всякое такое…       Она взмахнула рукой, как бы снижая ценность этих аргументов, а затем со вздохом добавила:       - Но ты бы тоже за неё умер, ведь так?       Тачи с подозрением посмотрел на собеседницу, но взгляд девушки встретить не смог. Её задумчивый взор был направлен куда-то вправо, голова чуть наклонена.       - Да, - односложно ответил мечник.       Она встала, сложила руки на груди и начала прогуливаться по комнате.       - Тебе не обидно?       - За что?       Это, конечно, был глупый вопрос. Ответ очевиден.       - За то, что она выбрала его, а не тебя.       - Нет. Я просто рад, что у неё всё хорошо.       - Нет!       Броня спокойствия и сдержанности наконец треснула. Стоя спиной к собеседнику, Куроко резко взмахнула рукой, отметая штампованный ответ:       - Не корми меня этой праведной дурью! - молвила она со всей скрываемой прежде страстью. - В жизни не поверю, что ты не хочешь обнять её, украсть, увезти далеко-далеко. Оставить себе! Присвоить! Овладеть! Защитить! Сделать счастливой, в конце концов! Кто лучше меня… - она осеклась. Затем качнула головой и продолжила с прежней уверенностью: - Кто лучше меня смог бы это сделать?       - Камиджё…       - Фу! - девушка встала вполоборота так, что Тачи смог, наконец, увидеть выражение отвращения на её лице. - Камиджё - дурачок. А дуракам везёт, вот и всё. Он не любит её так страстно, как я. Разве нет?! - она с вызовом посмотрела на мечника. - Он не заслуживает её!       Тачи заглянул ей прямо в глаза.       - Дело не в том, как он её любит, Куроко-сан. И уж точно не в том, заслуживает ли кто-то чего-то, или нет. Тем более, если это всего лишь наше мнение. Важен только её выбор. Я уверен, что он достаточно аргументирован.       - Меня тошнит от твоей правильности, - она снова отвернулась. - И от твоего вранья, и твоей нерешительности… Ведь то, что я сказала, могло бы прозвучать из твоих уст! Слово в слово! Правда же?       Она повернулась к собеседнику и окинула мечника взглядом с ног до головы. Затем продолжила:       - Но ты молчишь! И, готова спорить, не признаешься даже сам себе в том, что Камиджё - козёл, а ты - единственный, кто вынес бы её на руках из огня! Единственный, кто смог бы любить её по-настоящему! Как надо! В общем… - Она опустила глаза. - Дурак ты, Тачи-кун…       Он тоже уставился в пол.       - Если и дурак, то не меньше тебя, Куроко-сан...       - Я - девочка! - строго отрезала она. - Хоть ты тресни, от меня бы она не забеременела. А ты мог бы её добиться, если бы действительно захотел! Если бы приложил все возможные и невозможные усилия! Чёрт, да хоть бы и грубой силой взял!!! Но ты этого не сделал. Потому что ты дурак… Впрочем, все вы мужики - козлы. Нихрена не понимаете. Женская любовь чище и правильнее…       На несколько секунд повисла тишина.       - Ребёнка можно было бы усыновить… - молвил мечник.       Она вскинула голову и пронзила его взором полным отвращения, но он этого не заметил.       - Не надо бросать в меня мои же оправдания! С ними я как-нибудь сама справлюсь. Лучше о своих подумай! Как ты оправдаешь своё бездействие?! Пока что я не услышала от тебя ни слова правды. Ты прячешься за своими "правильностями", как за щитом. Тебя самого из-за них не видно! - Она сверлила его взглядом. - Ну?! Что сможешь ответить?       Тачи поднял глаза, чтобы снова окунуться в её бездонные очи, полные ненависти… Но на него ли она направлена, эта ненависть?       - Если бы меня не было видно, ты бы не читала меня сейчас, как открытую книгу, - спокойно молвил он. - Дело не только во мне. Я давно занимаюсь самообманом, в этом нет ничего необычного. Вопрос в том, меняет ли моя слабохарактерность что-либо? Хочешь сказать, что будь ты мужчиной, Мисака-сама непременно стала бы твоей? Даже против собственной воли?       Он сделал короткую паузу, по-прежнему глядя ей в глаза, а затем добавил, размерено проговаривая слова:       - Или, может быть, ты сделала бы всё именно так, как это сделал я?       Она держалась ещё секунду, затем отвела взгляд.       Да, ненависть её была направлена вовсе не на Тачи... а на саму себя.       - Была бы рядом с ней до последнего, - продолжал он спокойным голосом, - исполняла бы все её мечты, защищала бы её, как преданный слуга. Или может быть всё-таки, как преданный друг. А сама бы только едва-едва надеялась, что её сердце дрогнет от твоей заботы и близости, что она сменит свою ветреную влюблённость на истинные чувства по-настоящему близкого и надёжного человека.       Пока Тачи говорил, уставившись в пол, Куроко обняла себя за локти, поёжилась, как в ознобе, и села на кровать.       - И тем печальнее осознавать, - продолжал мечник, - что то - вовсе не ветреная влюблённость, а настоящие, зрелые чувства. Может когда-то они были влюблённостью, но потом… сейчас… И в таком положении ты можешь надеяться только на то, что он отвергнет её... Печальная, разбитая, собрав осколки сердца, она придёт к тебе, потому что ей больше некуда идти, и утонет в твоих объятиях… Но скажи мне тогда, Куроко, будет ли это настоящая любовь? Та, которая "как надо"? - Он посмотрел на неё. - Разве счастье это, когда тебя полюбили от отчаяния?       Куроко закрыла лицо руками, и её напускная несгибаемость наконец дрогнула. Она плакала тихо, едва различимо. Плакала впервые, наверно, за целую вечность. Хрупкие женские плечи сотрясались, она едва заметно раскачивалась, и в этих беззвучных рыданиях разрывалась её печаль, все проглоченные обиды, несбыточные мечты и глупые надежды. Хоть она и не кричала, боль сочилась горькой влагой сквозь её пальцы, и Тачи видел это, слышал, чувствовал… Ведь каждый такт её рыданий, каждая слезинка, каждый звук, что скромно, но уверено вырывался из-под её ладоней - всё это было их общей скорбью. Пусть и изливалась она лишь из её глаз.       Тачи пересел к ней на кровать и обнял за плечи в попытке утешить. Никогда в другом случае он не позволил бы себе такого. Ни с ней, ни с какой-либо другой женщиной. Но сейчас всё произошло само по себе. Её голова упала на его плечи, девушка прижалась к нему, как к близкому другу.       - А ты? - спросила она сквозь слёзы. - А ты смог бы любить в ответ на отчаяние?       Он помедлил немного, а затем ответил севшим голосом:       - Да.       И это было слово правды, впервые за вечер прозвучавшее из его уст, как того и просила Куроко. Слово правды, не прикрытое его порядочностью. Пришедшее прямо из сердца, столь же сжатого отчаянием, как и её собственное…       Не переставая лить слёзы, она упала на кровать, забралась на неё с ногами и притянула мужчину к себе. Он следовал за ней, внемля беззвучным желаниям.       Она сжалась в его крепких объятиях, потому что так она чувствовала себя спрятанной от всех тягот жизни. И убежище это существовало только для неё.       Он сжимал девушку изо всех сил, надеясь растворить её печали в себе. Ведь плакала она за двоих, и ему было нестерпимо жаль её, как если б оба они скрывались в этом миниатюрном рыдающем тельце.       Немного успокоившись, она запустила руки под его кимоно, провела пальцами по упругим мышцам, ощутила тепло его тела. Ей внезапно стало очень холодно. Ничего не говоря, она телепортировала с себя водолазку, бросив её где-то в комнате, растянула на Тачи кимоно и влезла под истрёпанную ткань, прижимаясь к обнажённой мужской груди.       Затем ей и этого показалось мало. Телепортируясь с характерным звуком, где-то в комнате упали: юбка, хакама, клинки, пояс, бельё. Она вжалась в мужчину целиком, полуобняв ногами бёдра, а кимоно, так притягательно пахнувшее его потом, послужило им одеялом.       Повинуясь странному ощущению, что всё так и должно быть, он прижимал девушку к себе, дышал ею: её волосами, кожей, слезами; и эти запахи сводили с ума. Чувствуя безудержно льющуюся по телу теплоту, он прикасался к её изящной груди, к столь притягательным бёдрам.       Мир вокруг потерял смысл. Они ничего не говорили, не смотрели в глаза, просто отдавались порыву чистой страсти, которую приходилось все эти годы сдерживать, подавлять, скапливать.       Он овладел ею безудержно, с восторгом и чувством счастья, которого, казалось, не могло существовать в настоящем мире. Повторяя его ритмичные движения, она тихо постанывала сначала от боли, а затем от удовольствия.       И хоть сейчас им было хорошо вдвоём, головой всё равно правили глупые неуместные грёзы.       Ведь он ласкал не её. Запах, что наполнял лёгкие, принадлежал другой. Волосы, в которых утопало его лицо, были не рыжеватыми, а каштановыми. Черты лица с закрытыми в истоме глазами, нежность кожи, линии губ, дыхание - всё принадлежали другой. Той, что повелевая молниями, владела ещё и его сердцем. Той, которую он любил всем своим бытием... Её бёдра, её спина, её колени, её тихий, благодарный стон. Трепетные объятия её плоти…       Она - несчастная девушка, обречённая любить подругу. Обречённая тонуть в беспомощной страсти своих пустых надежд. Её обнимали те нежные руки, что дотрагивались прежде лишь случайно. Они прикасались к её хрупкому телу с той похабной несдержанностью, которую сестрица так долго скрывала. Нежные губы, смущаясь запретной женской любви, целовали её, наполняя своим теплом глаза, уста, плечи, соски, живот... Часть чистейшей упругой сестринской страсти проникала во внутрь её разгорячённого тела, даря ни с чём не сравнимый и столь долгожданный восторг. Бедра сестрицы, неистовые и не сдержанные, толкали её, неся сладость жизни. Наполняли её чистым, настоящим счастьем... и так долго вожделенной взаимностью...       В той кровати были только двое. Но между ними незаметно жила ещё одна девушка. Та, которую они оба любили. Та, без которой всё это лишалось смысла. Они сжимали её вдвоём в одних объятиях, даря несчастную любовь, что так долго томилась замурованной в их усталых сердцах.       Утехи, прикосновения, вспотевшие тела, вздохи, стоны - всё это было для троих. Целуя одну, он целовал обеих. Отдаваясь одному, она принадлежала им обоим. И это волшебное таинство было истинной. Как будто так всё и должно было быть на самом деле.       По городу рыскали корпоранты и высовываться слишком рано было бы неразумно. А поскольку деваться Тачи особенно было некуда, он остался у Куроко. Следующие три дня, что они провели вместе, были, возможно, лучшими днями в их жизни. Хотя в дальнейшем ни один из них сам себе в этом так и не признался.       Они сидели в гараже безвылазно. Куроко раз в день телепортировалась куда-то за едой. Поскольку готовить в этом убежище было негде, она приносила пищу из забегаловок. Макидзуши, собу, онигири* и даже пиццу.       Кроме как есть и пить чай, занятий у них особых не было. Куроко хранила тут пару книг, но литературная ценность их была сомнительна. Потому парочка большую часть времени проводила в постели, попросту сжигая все тревоги в безудержных любовных утехах.       Для них обоих это дело было в новинку и потому особо будоражило разум. Нехватку опыта с лихвой перекрыли инстинкты, какое-какие знания и простое взаимопонимание.       Раз в день Тачи телепортировался в квартиру этажом выше, жильцы которой по счастливой случайности были в отъезде, а компьютер не был защищён паролем. Мечник просматривал в Интернете ряд никак не связанных между собой форумов, через которые они с друзьями договорились держать связь. На четвёртый день он заметил сообщение от Тоётоми, скрывавшегося под чужой личиной. На первый взгляд сообщение, посвящённое проблемам "мирного атома", ничего особенного собой не представляло, но в кружке любителей истории давно уже существовала хитрая система шифровки, предложенная Асигару. По ряду специальных фраз и особой пунктуации Тачи понял, что намечается встреча кружка. Адрес точки сбора тоже был зашифрован в этом сообщении.       Это значило, что Тоётоми нашёл новый способ ударить по корпорантам, или опять требовалось кого-то спасти. Другими словами, время вынужденного отдыха подходило к концу и нужно было расставаться.       Ему не очень-то хотелось оставлять её одну, но они с Куроко были уверены, что увидятся ещё не раз и не два. И он ушёл…       А жизнь распорядилась по-своему…       По разным причинам ни с Микото, ни с Куроко Тачи с тех пор больше никогда не виделся…