Следы у прибоя

В доме Ханарай тишина. Тахара ходит мягко, почти что беззвучно, шагами, приученными к тонким коврам и звонкому костяному полу редоранских поместий, но в доме Ханарай тишина мертва. О эшлендерка, почему не слышно твоих молитв?.. О эшлендерка, почему ты прячешься за стенами Альд`Руна — слишком низкими, чтобы не пришлось глотать влажный кровавый пепел? Нет спасения — возле Храма, возле Скара лежит безжизненно пыльным курганом покинутое поместье рода Морвейн. За порогом его — пустота, мерцающая алым проклятием, и лишь тревожный звон в воздухе на самой грани слуха поет о том, что здесь не так. За запертой дверью поют звоном колокола в твоем доме, о Ханарай Ассутланипал. Ханарай-Ханараи, Ханарай-Ханараи — звуки на грани напева, музыкой можно было бы петь-говорить, звать тебя на молитву, о эшлендерка. Так почему же безликая чужеземка, что приняла на плечи красный плащ Дома Набожных, вынимает из ножен посеребренный меч? Почему ты не ответишь на ее приветствие? Тахара смотрит в глаза мертвой яшмы и видит чужие сны. Ханарай-Ханараи, Ханарай-Ханараи, звезды плавают по своду, не ищи в пустыне брода, не ищи в огне ты воду да не слушай красных песен, Шармат голову повесил, Ханарай-Ханараи… На длинном лице кожа сухая, по лбу морщины, а глаза мертвой яшмы все не видят безликую, а губы все трескаются, обожженные да жаждущие. Что с тобой, о эшлендерка? Не так уж давно ты пришла в город оседлых, чтоб позабыть долгие кочевья, жесткие касания ветра да движенье ножа по мясистым стеблям вредозобника, влагу листьев на языке… почему же ты иссыхаешь, о эшлендерка? Ресницы дрожат, веки смыкаются, черно-красная тьма кружит перед глазами, багровая пыль сыплет с серебряного клинка. Звезды плавают по своду, розы клонятся к восходу, пепел-пепел, пепел-пепел, колокольным звоном выпел, горькою водою выпил — серебро ее бессильно, золото течет сквозь ухо песнопением для слуха, пепел-пепел, пепел-пепел, засыпай под мерный шорох, засыпай под тихий шепот, укачаю-укачаю, по тебе я все скучаю, возвращайся мерить платье, возвращайся, скоро свадьба… Рукоять едва выскальзывает из ладони, как длинные пальцы плотнее обхватывают влажную кожаную оплетку. А глаза раскрыты широко-широко, душный предбуревый воздух для них холодный и отрезвляющий. Лезвие громко скрежещет, раскалывая плотную каменно-серую корку, обнажая искаженное нутро статуи цвета плоти. Ханарай-Ханараи, кричит она, спасай невесту, выручай меня, не дай пропасть, Ханараи! В мертвом яшмовом взгляде идут трещины. Бесполезно захлопывать дверь, и мстящая редоранка стоит на пороге, сжимая меч, а за спиной ее бьется алый свет, пульсирует биением сердца, гремит колокольным гулом. Эшлендерка, о эшлендерка, мудрая женщина, почему безликая чужеземка видит чужие сны? Глаза туманит багровым — темнеющей кровью моричи, шелковой тканью рубашки Варвура Сарети, благородным полотнищем Редорана, склонами Красной горы. Почему она в ярости, мудрая женщина? Почему она не улыбается звону колоколов?! Гневу отчаяния не одолеть холодной злости воина — долго, слишком долго тянется Ханарай к своему кинжалу, пробиваясь сквозь тупую скорлупу подчинения, пытаясь вспомнить, каково же сражаться для себя и за себя — Тахара Сурас отступает текучим шагом, и клинок чертит широкую сверкающую полосу. Бросившаяся на нее спящая лишь получает рану через всю грудь. Мутной яшмой Ханарай смотрит, как за высоким силуэтом все угасает проклятое свечение. Рядом, почти рядом, у сложенных под стеной круглых расшитых подушек лежит на боку статуя с расколотой головой, и острые шрамы рассекают ее глаза. — Не спи, — хмуро приказывает Редоран Тахара, чистящая Ресдайн от шороха-золота-колокольной-скверны. — Не спи, не спи так, это ловушка, это смерть. Это счастье, хочет сказать Ханараи, жених бросил клич через все наши земли в поисках тебя, я вижу сны для тебя, я ждала тебя… за что же ты так со мной?.. Бум-бом, бум-бом, дили-дон, дили-дон — все поднимается меч и опускается со звоном на статую, кромсая ее, убивая ее, и фояда Ашур-Дан все горит, убивая тем измученную жаждой эшлендерку. Спаси из огня, этого не выдержать даже моричи, помоги мне, не могу, не хочу… — Ашхан… — просьбой последней с губ, и силуэт над ней широкоплечий и темный, тело воина, исходившего весь Ресдайн, тихий успокаивающий голос друга и наставника: — Все будет хорошо, Ханарай. Засыпай. Я найду его. Но она еще не привела невесту, нельзя, нельзя! Но в следующий миг ей уже все равно, и ничто не важно, лишь тяжелые веки да сонливость мягким туманом по странно прохладной коже, а колокола смолкли — прошла, что ли, свадьба?.. Опять опоздала, как на фояде опоздала, как везде опаздывала. Плевать, она не хочет больше спешить никуда, дайте заснуть. — Только без колыбельных… — хрипит Ханарай с разумом чистым, будто кристалл, и ладонь сжимают длинные пальцы, и голос мягкий и теплый: — Конечно. Никто не станет больше шуметь. И яшма теперь спокойна, как должно взаправду камню. Тахара укладывает мертвую эшлендерку на ковер, пачкая красное красным, на четвереньках ползет к подушкам, где подкашиваются локти, и падает боком, сразу закрывая глаза, а под веками в темноте наконец нет ничего. — Я покидаю чужие сны, — бормочет она сквозь дрему, все еще боясь услышать второй, мужской голос, — ну как ты в них без меня, Неревар?