euros

…Меркурий обращается за помощью к Амону. Спрашивает совета у того, кто уже делал нечто подобное, кто усмирял непокорную, незримую силу. Сил у Гермеса должно хватить, чтобы пробудить древнее божество, век за веком теряющее свою мощь от неверия людей в него. Он считывает иероглифы с древних стен, ссыпая подушечками пальцев с них нежные пески, призывает бога солнечного, молитвы на древнеегипетском читая. Гермес надеется, что удача его настигнет и в этот раз. Что Амон великий услышит его, восстанет из-под песков зыбучих несокрушимым Богом, коим был прежде, и будет говорить на равных с Гермием Олимпийским. Но в ответ голосу олимпийца внемлет тишина, да ветер неистовый. Цивилизация умирает. То, что может произойти и с его, гермесовой, религией; то забытье, в которое погрузит этот мир мессия однажды. Амон не отвечает. Амон не слышит. На алтаре его давным-давно увядшие цветы, а гробницы разграблены. Молитвы ему не так сильны, как прежде, но Гермес знает, что здесь и сейчас ему нужен Бог. Бог, который правил этими землями тысячелетиями, который помогал людям, а не требовал поклонение. Гермесу очень нужна его помощь, чтобы угомонить Эвра, несущего разрушения. И Гермес делает то, чего не позволил бы себе ни один из богов обоих пантеонов. А, может, и других. Гермес кланяется у алтаря и преклоняет колено перед равным ему Богом. Молит: «О, Амон — Ра; Бог, Терпеливый, благословенный и щедрый; Кот, Кто дарует свою милость тысячью способами тысячам поколений; Кто прощает проступки, и преступления людей, в Чьем присутствии никто не является невинным, Кто карает за преступления отцов детей и племянников трех и четырех поколений, я осознаю свою ничтожность и я не достоин того, чтобы предстать перед Твоим Божественным Величием, и даже чтобы просить и умолять Твое великодушие и щедрость о скромной милости.» Неужели не внемлет он унижению, которое испытывает на себе младший олимпийский принц, ради спасения человеческого? Ведь Эвр унесет всех… И людей, и богов, и демиургов. Сотрет в лица земли всех жалких и слабых. И Амон будет в их числе. Гермес опускает руки. — Да и пошел ты! Трус и слабак, ты недостоин называться Богом! — Кричит он на весь храм, что есть сил. Отчаянный крик прямо из глотки. Это был последний шанс… И он исполняется. Вихрь песка кружит вверх огромной колонной по центру храма, формируя собой образ поначалу неразличимый, но принимающий человеческий вид с каждым новым витком. Гермес замирает, а затем счастливо растягивает губы в улыбке. Да! Амон услышал. Внемля молитвам. Силы богов уменьшаются пропорционально верующих в них. Но молитвы и веры Бога достаточно, чтобы пробудить одного. Веры Гермеса достаточно. Но Амон, возникший перед ним в своем великолепии, представляет, однако, картину жалкую. — Зачем позвал ты меня, священный Гермес, вестник богов? Что, хочешь посмеяться, как мир мой приходит к хаосу, и как греки твои с каждым годом проникают в великий Египет? — Голос его эхом разлетается по храму, взгляд испепеляет насквозь красноречивого бога, а Гермес же теряется в ответе. Жалкий, разбитый Амон, теряющий людскую веру, уступающий перед насаждением вторгшихся греков культом… Справедлив его гнев. Но Гермес спешит развеять его укоры и обвинения: — Твой народ погибнет, Амон! — Гермес срывается на крик, не в силах вынести это холодное безразличие во взгляде, которым смерил его Амон. Отказывается верить, что великому египетскому небесному царю совсем нет дела до того, что случится с его людьми. — Египет падёт, а вместе с ним и весь мир… Попытки воззвать к совести и чувству патриотизма, конечно, хороший способ напомнить о том, кто есть Амон и что он по прежнему значим в этом мире, но только как убедить того, кто сам в себя давно уже не верит? — Они предали меня и продолжают предавать нас… С чего я должен теперь помогать им и тебе, когда твои боги вытесняют нас? — Ни один мускул на теле солнечного божества не трепещет. Он весь, будто бы глиняная фигура, живая статуя… Живая мумия. Пожалуй, сейчас Амон кажется вестнику богов именно таким, и этот вид некогда великого демиурга не более, чем жалок и мерзок ему. — Поэтому они перестали верить в тебя. — Гермес ухмыляется грустно, без тени сарказма констатируя самый очевидный факт. Очевидный, кажется, для всех, кроме богов, и для Гермеса. В редких лучах солнца, пробивающихся сквозь затянутое грозовыми тучами небо, Амон-Ра отчего-то напоминает Меркурию великого Отца его, Зевса. — Это произойдёт и с тобой. — Насмешка пробивается в интонациях египтянина, но это нескрываемое недовольство не задевает Гермеса. Он лишь улыбается в ответ, осознавая, что с Амоном случилось то, что в скором времени случится со всеми Олимпийцами. Его погубила гордыня. — Нет. — Отрезает уверенно, гордо вытягивая шею. Не будет он лебезить перед Амоном Египетским, не потеряет царского достоинства и, тем более, достоинства своего собственного. Не позволит сравнить себя с потерявшими себя богами. — Я расскажу тебе кое-что: ты станешь легендой. Мифом. Всего лишь историей, которую увековечат в источниках. Никто не вспомнит тебя, Амон. Ни Сета, ни Анубиса, ни кого-либо еще. Вы — эгоисты. Эгоисты, которые забыли, что значит служить людям, помогать им. Ведь это они питали вас! Давали вам силу. А вы только забирали и забирали, хотя в начале все было по-другому. Вы отвернулись от своего народа, и ты, Амон! Ты смеешь осуждать их за то, что они забывают тебя! — Слова бога красноречия бьют по живому. В Амоне еще теплится доля человечности и света, которым он озарял своих подданных. Знает, юнец, как к совести усыпленной воззвать. Амон не возражает против его слов. На лице его трогаются мускулы в эмоции, похожей на страдание. — Ты смог сделать Мут верховной богиней. Но что вы сделали с Амунет? — Продолжает Гермес свое словесное нападение. Ему нужна помощь, и он не отступится. Ведь он — людской бог. И он любит людей. Остальные блага, получаемые от них, не интересовали его. Он давал людям все, что было нужно. Он учил их ремеслу, торговле, языкам и наукам. И сейчас, он ни за что не даст человечеству погибнуть, отвечая за свои грехи. И не позволит он этого даже чужому народу. Амон опускает глаза в пол. Становится хмурым при упоминании Амунет. Ему как будто бы больно, как кажется олимпийцу. — Вы уничтожили её… — догадка отзывается в голове пронзительной болью, и в глазах Гермеса — сожаление, жалость, вперемешку с отвращением. Нет, они не могли убить её, это слишком жестоко даже для Зевса, а египтяне всегда были более терпимы к неугодным, чем кровожадные олимпийцы. Но Гермес себя к их числу не относит. — Это правда? — Шепчет вестник, всматриваясь в ссутулившуюся фигуру Амона. Не хочет он верить в то, что бог-солнце мог уничтожить свою ипостась, заключенную в женское начало, чтобы упорядочить культ. Гермес слишком наивен или юн, но в Это он верить отказывается. Должен же быть способ… Способ спасти Эвр. Амон улыбается грустно и устало. Меряет Гермеса взглядом почти отеческим, в котором читается мудрость тысячелетий и такая человеческая, банальная усталость. Амон — утомленный солнцем. Он отступает на пару шагов к тени, от лучей пробивающегося сквозь песчаную бурю солнца, и лицо его идет морщинами, показывая свой настоящий вид. Демиург уходит в тень, взмахивает слабо рукой, сметая песок с глиняной стены, показывая роспись одного превращения, и говорит: — Я заключил её в Мут. Исчезает подобно лучу уходящего солнца, что скрывается за пустыней. Будто и не было здесь демиурга. И стоит Гермес один посреди пустыни и храма полузабытого, смотрит в темноту за алтарем, где некогда брат его названный стоял. Знает, что исчезнет пантеон, потеряют люди в них веру. И они сами в этом виноваты. Восточный ветер заберет их, рано или поздно. Но теперь, Меркурий знает, что делать. «Заключил в Мут…» — Думает он, рассматривая иероглифы и картины на стенах. Одно божественное превращение. Одна хуманизация мятежного духа. Так создавались боги-демиурги. Без магии и львиной доли веры не обойтись. И он бежит. Нет. Летит на крылатых талариях сквозь бурю, и не сносит его восточный ветер, ведь не делал Гермес зла и не завидовал никому и ничему. Летит он к перекрестку дорог, навстречу Той, что вновь соединит их магию, сделав единым нерушимым целям. Геката.