Личное

Мерзкая трель будильника безбожно выдернула Мэтта из грез, навеянных жутким количеством выпитого алкоголя. Необходимость подниматься и куда-то двигаться не делала его и так не самое блестящее настроение хоть чуточку лучше. А если прибавить к этому разваливающуюся на куски голову, то жизнь представлялась огромной черной дверью, которую Мэтт имел неосторожность открыть семнадцать лет назад. Что послужило причиной вчерашней попойки? Набор стандартный. Одиночество. Тоска по далекому, давно и безвозвратно утерянному, мучавшая его изо дня в день на протяжении последних лет. Но с этим можно существовать. Даже относительно спокойно. Мэтт это знал точно, как и то, насколько хватает зарядки его любимой консоли. Как и то, сколько времени требуется, чтобы выкурить сигарету до фильтра. Как и то, что он – чертов псих, подсчитывающий секунды, проведенные в мире серого дурмана и виртуальной жестокости. Отчего его посетила подобная мысль? Наверное, виной всему прогрессирующий невроз. Но он все не мог освободиться от голоса в голове, ругавшего его за неосмотрительность и обычное раздолбайство, которые ни к чему хорошему его еще не приводили. Этот голос корил его и за лень, виновницу того, что Мэтт медленно, но верно сходил с ума. Закончив работу пораньше, Мэтт двухдневной давности, решил проветриться и отдохнуть от своей норы, поехав не совсем знакомой дорогой, обещавшей ему потерять себя и очень долго не находить дорогу обратно. И вот там, где-то между Лейквью-авеню и Райтвуд Стрит на стоянке одной из многочисленных, отличающихся друг от друга только размером неоновой вывески на крыше придорожных кафе, Мэтт увидел это. Огромный черный мотоцикл с хромированными деталями, о котором всегда мечтал его сбежавший лучший друг. Тот Мэтт тут же встряхнул головой, пытаясь прогнать мысли о бывшем соседе по комнате, но они, эти настойчивые паразиты, появлялись где-то на задворках сознания, надсмехаясь над ним, как только он возвращал взгляд на дорогу. И дни стали проходить мимо Мэтта, убивающего горе в параллельных реальностях, которые ему предлагали производители игр, давясь жалостью к самому себе и злостью на весь мир. За то, что в который раз дал слабину перед крохотным дуновением прошлого. Позволил этим призракам захватить власть над собой и разодрать душу в клочья, взбудоражить старые обиды и превратить шрамы в кровоточащие раны. Но сильнее всего Мэтт злился на себя самого, позволявшего этому случаться из раза в раз и не пытавшегося сопротивляться, запирать шкафы на более тяжелые замки, которые бы уже было не так легко содрать тем скелетам, так любившие дневной свет и не хотевшие становиться прахом. А потом Мэтт очнулся от этого беспокойного долгого сна из-за громкого урчания в животе. В холодильнике – мышь повесилась, и только китайский ресторанчик, расположившийся неподалеку, давал надежду, что голодным он сегодня не останется. Заказав их «стандарт», Мэтт сел за привычный столик – самый дальний от двери – и зевнул, прогоняя отголоски сна. И тут на глаза ему попалась салфетка, выбивающаяся из общей массы тем, что на ней кто-то небрежно начиркал в разнобой заглавные буквы, которые никак не хотели складываться в слово, и любовно нарисовал дымящееся дуло винтовки и снайперский прицел. Вот и говори после такого, что фантазия у сегодняшней детворы перевелась. Мэтт смял салфетку и забросил ее в мусорную корзину. Таких салфеток, да к тому же чистых, куча. Не разорятся. И ему чернильная буква глаза мозолить не будет. Его завтрак медленно перетек в обед, и когда юноша вывалился из дверей ресторанчика, то на улицах уже кишмя кишела толпа куда-то спешащих и вечно торопящихся людей. Мэтт смеха ради пристроился к общему потоку и пошел вслед за всеми, куда повернет этот серый поток – туда и он. А потом он свернул за зеленой курткой, так явно выбивающейся из общей массы, и оказался на рождественском базаре на Джордж Сквер, где царил настоящий хаос: несмотря на то, что был будний день, люди метались от прилавка к прилавку, от магазинчика к магазинчику, пытаясь найти что-нибудь особенное для своих близких; как только открывалась новая дверь, то до Мэтта доносилась отрывки традиционных рождественских песен; а в воздухе витал приятный аромат штоллена и карамельных яблок, при виде которых у Мэтта забурчал его ненасытный желудок. И вот в приподнятом настроении, обгрызая карамель с сушеного яблока, юноша вынырнул из толпы и уже хотел было свернуть на свою улицу, как увидел в этой массе серого, зеленого и красного золотые волосы, которые бы он никогда ни с чем не спутал. - Мэлло! – окликнул он, пытаясь прорваться через толпу, гам которой заглушали его крики. – Мэлло! Мэлло, не слыша его, завернул за угол и скрылся из виду. И Мэтт, добежав до угла, долго еще вертел головой, безуспешно пытаясь отыскать проблеск золота. В конце концов, юноша сдался, вздохнул и посмотрел на небо. - Снег идет, - сказал он сам себе и закрыл глаза.

***

…кап…кап…кап… Мэтт слышит, как капает вода из крана, и думает, что пора бы все-таки взять инструменты в руки и сделать хоть что-то, потому что просыпаться каждое утро под надоедливые однообразные звуки было выше его сил, но, как оказывается, не лени. Юноша обещает себе починить текущий кран уже несколько дней, да все руки не доходят. Протер глаза, зевнул, встал. Мир вокруг остается прочно на своих осях. Хоть это неплохо. Посмотрел на календарь – четверг. Мэтт готовит завтрак машинально - он не витает в облаках, но: взять чашку, положить ложку растворимого кофе, залить кипятком, положить две ложки сахара, чашка, кофе, кипяток, сахар, повторить и обжечься кипятком, наливая воду в третью чашку, выругаться. За столом он разговаривает с бабочкой на стоящей напротив чашке. Этот разговор – монолог, прерываемый короткими паузами, чтобы сделать глоток. Свалить посуду в раковину и благополучно о ней забыть до завтра (которое наступает раз или два в неделю). Упасть на матрас и абсолютно ничего не делать, успокаивая себя тем, что еще будут дни, а сегодня можно немного подождать. Сегодня четверг. За окном ярко светит зимнее солнце. Уже полдень. Такое чувство, что он расползается по швам от собственного бессилия и лени, которая как жадный, ненасытный червь жрёт его изнутри и шепчет ему на ухо, тихо, нежно, словно любовница : “у тебя есть только я”. Мэтт чувствует слизь в горле, запах сырой земли и гнили, и Кольт в руке уже не так тяжел. Сегодня четверг. Он тянется за сигаретой и вдыхает глубоко, словно ветер, словно цветы, словно разбившаяся машина. Пепел падает на пол, а Мэтт смотрит на паука, застывшего в углу у стены, и ему кажется, что пауком быть неплохо, пока тебя не прихлопнула газетой нервная дамочка средних лет. Сигареты кончаются быстро, а мысли все еще роятся в голове. Небо за окном все больше, синее и вечное. Небо за окном большое, обычное. Он успевает схватить куртку, пока открывает дверь. Она открывается очень медленно, как кажется Мэтту, словно не хочет выпускать его в дивный старый мир. Дверь всё открывается. На пороге Мэлло. Сегодня всё ещё четверг, за окном небо синее и ярко светит солнце, вода все еще капает из крана. …кап…кап…Мэлло…кап.